- "Encyclopedia of Gods and Legends from Ancient Greece and Rome, the Celts and the Norselands. Mythology", Arthur Cotterell, изд. Southwater, 1996, 2000. Глава посвящённая Кельтской мифологии, со статьями в алфавитном порядке - на стр. 172 - 251.
- "The Hutchinson Словарь Мифологии", ред. Питер Бентли, изд. Торговый Дом Гранд, Москва, 2001 год, статьи:
- "Мифы народов мира", составители В. И. Коровин, В. Я. Коровина, Е. С. Абелюк, изд. Росткнига, Москва, 3-е изд. испр. и доп., 1999 год:
1. Германия.
Из "Песни о Нибелунгах" 317 - 324
2. Скандинавия.
Путешествие короля Гюльфи и Асгард 325 - 328
Создание мира 328 - 330
Мундильфери и его дети 330 - 331
Эльфы и гномы 331 - 333
Норны 333 - 334
Асгард и асы 334 - 340
Дети Локи 340 - 345
"Поэтический мёд" 345 - 352
Как строилась крепость асов 352 - 356
Похищение Идунн 356 - 363
Путешествие Тора в Утгард 363 - 371
Поединок Тора с Грунгниром 371 - 379
Тора и змея Митгард 379 - 383
Смерть Бальдра 383 - 390
Как был наказан Локи 391 - 395
Пророчество Валы 395 - 398
- Γεώργιος Σιεττός, "Παγκόσμιες αντιλήψεις για τη Θεογονία και Κοσμογονία", изд. Κυβέλη, Афины, 1997 год:
Германцы 176 - 181
-"Женщины в легендах и мифах", под ред. Кэролайн Ларрингтон, изд. Крон-пресс, Москва, 1998 год:
Главу написала Кэролайн Ларрингтон.
Скандинавия. 1. Введение. Сотворение мира. Боги и богини. Рагнарёк. Возрождение. Сказание о герое. Источники 184 - 189
2. Мифы о женщинах. Богини - жёны и матери. Преследование сопротивляющихся женщин: Герд и "дева" Биллинга. Похищение и предательство: Ринда, Бёдвильд и Гуннлёд. Брак: Скади и Ньёрд. Материнство. Дискредитация богинь - "Перебранка Локи". Гибель воина и женская месть: Брюнхильд и Гудрун 189 - 208
3. Второстепенные женские персонажи. Великаны и великанши 208 - 211
4. Женщины в мифе и истории: вопросы современной скандинавистики 211 - 214
5. Постклассическая интерпретация мифа 214 - 216
- Мирча Элиаде, "Священные тексты народов мира", изд. Крон-пресс, Москва, 1998 год:
- Philip Wilkinson and Neil Philip, "Παγκόσμια Μυθολογία", Σκάι βιβλίο 2009:
Генеалогическая таблица богов Скандинавии 112 - 113
Сотворение мира. Великаны и боги 114
Первые люди. Утгард и Асгард. Первый мужчина и первая женщина. Мидгард 115
Война между богами. Возрождение из пепла. Триумф асов 116
Создание Асгарда. Просьба великана. Бог-трикстер договаривается. Волшебный Свадильфари 117
Один и руны. Жертва Одина. Высшая мудрость 120
Древо мира. Корни Иггдрасиля. Существа живущие на Иггдрасиле 121
Сокровища богов. Молот Тора 122
Пивной мёд вдохновения. Создание напитка. Один крадёт пивной мёд 123
Уловки Локи. Дары богам. Кошмар Бальдера 124
Сумерки богов. Пророчество. Пророчество "Вёлушпы" 125
Сигурд Драконоубийца. Волшебные дары. Обречённая любовь. Зигфрид 126
Беовульф. Убийство чудовища. Старый воин 127
Творцы и высшие боги: Один. Культ 271
Богини-матери и божества Земли: Нертус 289
Богини-матери и божества Земли: Фригг 289
Боги Неба, Моря и Вселенной: Тор 294
Божества плодородия и земледелия: Фрейр и Фрейя 309
Божества судьбы и удачи: Норны. Культ 320
Божества судьбы и удачи: Гевьон 320
Боги-трикстеры (культурные герои): Локи 327
Боги войны: Тюр 334
Божества Нижнего мира: Хэль 339
- "DK Illustrated Dictionary of Mythology. Heroes, heroines, gods, and goddesses from around the world", Philip Wilkinson, Dorling Kindersley Limited, 1998:
Северная и Восточная Европв. Общая тематика. Записывание мифов 79
Норманнское сотворение. Имир. Аудумла. Бури и Бор. Бергельмир. Ночь и День. Один, Вили и Ве. Аскр и Эмбла. Муспелль. Биврёст. Асгард. Иггдрасиль. Ниддхёгг. Рататоск. Хюгинн и Мюнхен. Мидгард. Нифльхейм 80 - 81
Боги Асгарда. Один. Хёнир. Фригг. Слейпнир. Гевьон. Ходер. Тюр. Бальдер. Форсети. Тор. Сив. Улль. Ньорд и Скади. Фрейр. Фрейя. Идун. Браги 82 - 83
Враги богов норманнов. Слейпнир. Мировой Змей. Хэль. Хеймдалль. Локи. Рождение Локи. Фенрир. Великаны. Сурт. Эльвы. Дварвы. Валькирии. Рагнарёк. Норны. Вали. Видар 84 - 85
- David Bellingham, Clio Whittaker, John Grant, "Myths and Legends", изд. Grange Books, 1992, this edition printed 1996:
Добавлено: Сб Апр 09, 2022 8:46 am Заголовок сообщения:
Felix Guirand, "Παγκόσμια μυθολογία", изд. Παπαμάρκου, том 1, Αθήνα, 1998, стр. 204 - 266 (введение, рождение мира, богов и людей, великие германские боги (Водан-Один, Донар-Тор, Тиуз-Тюр, Локи, Хеймдалль, Бальдер, Ваны (Ньорд, Фрейр), второстепенные боги (Хенир, Браги, Видар, Вали, Улль), богини, сумерки богов - конец мира и его возрождение), души, демоны, духи, великаны (души, норны и валькирии, демоны и карлики, великаны). Автор главы - E. Tonnelat _________________ Мой девиз: один против всех, и всем несдобровать...
Рудольф Константинович Баландин
«100 великих богов»
Редактор: Никифорова И. И.
Издательство: Вече, 2014 г.
Серия «100 великих»
Цитата:
ДРЕВНЯЯ ГЕРМАНИЯ, СКАНДИНАВИЯ, ИСЛАНДИЯ
В истории Европы последних полутора тысячелетий германские племена, наряду со славянскими, играли важную роль. Но если славяне были преимущественно сельскими жителями, земледельцами и скотоводами, горняками и ремесленниками, охотниками и рыболовами, то германцы отличались воинственностью и агрессивностью, что отражено в их мифологии.
Такое разделение, безусловно, очень, схематично, но оно подтверждается уже тем, что германцы за несколько столетий распространились на Запад и Север Европы, не столько потеснив, сколько истребив местные племена.
Поселившиеся в Скандинавии германцы проявили себя как отважные мореходывикинги. Они открыли Гренландию и побывали первыми из европейцев в Новом Свете (их с полным основанием следует считать первооткрывателями Америки). Англосаксы завоевали Британские острова. Викинги победоносно прошли вдоль западного побережья Европы, проникнув в Средиземноморье, проложив в Восточной Европе путь «из варяг в греки».
При всех этих воинских успехах германские племена в культурном отношении оставались варварами. Их мало интересовали проблемы осмысления мира и духовного мира человека. Это были прежде всего завоеватели. Единой религиозной системы, подобной греческой или римской, они не выработали.
Мифы, предания, а также исторические хроники Скандинавии составили так называемые Старшую Эдду и Младшую Эдду. В них немало противоречий, неясностей, более поздних вставок и следов литературной обработки или даже подделок. В то же время Эдда сохраняет целый ряд древних сказаний, относящихся, повидимому, к временам индоевропейского единства (около четырех тысячелетий назад).
Французский исследователь мифологии Ж. Дюмезиль выделил три главных признака германских религий. Прежде всего он подчеркивает воинственность, подчиненность потребностям и морали войны. Делая при этом оговорку: «Северные германцы не разделяли презрения к крестьянским занятиям, но и у них война с ее доблестью и техническими приемами оказала глубокое влияние на верховную функцию» (мистическирелигиозную).
В этой связи «религия в целом, если судить по скандинавскому варианту, носит беспокойный, трагический, пессимистический характер… В более общем виде скандинавские боги и, вероятно, также боги континентальных германцев очень близки в нравственном отношении окружающему их кипящему человечеству!»
Наконец, третье отличие: «История мира направлена к обрыву, к разрушению, за которым следует возрождение, и боги, два поколения богов (до и после кризиса), контрастируют друг с другом: с одной стороны, борьба против антибогов – великанов и чудовищ, но при этом незначительность характеров, слабость идеалов; с другой стороны, космический мир, чистота, добродетель».
О трех главных богах шведов первым поведал без малого тысячу лет назад Адам Бременский:
«Благороднейшее это племя имеет храм, называемый Убсола, расположенный недалеко от города Сиктоны. В этом храме, который весь разукрашен золотом, народ поклоняется статуям трех богов, так что самый могущественный из них, Тор, имеет место в середине триклиния; Водан и Фрикко сидят по ту и другую сторону от него. Отличительные черты каждого из них: Тор, говорят, владычествует в воздухе и правит громом и молнией, ветром и дождем, хорошей погодой и урожаем. Второй, Водан, что значит «ярость», он ведет войны и вселяет в людей храбрость перед лицом врагов. Третий, Фрикко, дарует смертным мир и сладострастие, его идол снабжен поэтому огромным детородным членом. Водана же изображают они в доспехах, как мы Марса, Тор со скипетром кажется похожим на Юпитера.
Если угрожают чума и голод, совершают возлияния Тору, если война – Водану, если должны справляться свадьбы – Фрикко».
Правда, в этом описании допущен ряд неточностей и ошибок. Существует старинное изображение этой тройки богов, где Один (Водан) восседает в центре на троне, Тор держит в руке молот, а Фрейр (Фрикко), не выставляющий напоказ своего сокровенного органа, держит в одной руке рог, а в другой ветвь.
Не исключено, впрочем, что у разных германских племен представления о верховных божествах могли существенно различаться. Тем более что, по мнению ряда исследователей, мифы Эдды – произведения сравнительно поздние, из которых далеко не всегда удается выделить древнее ядро.
Характер и устремления германцев, обитавших в Центральной Европе, в наиболее общей форме выражает такая легенда. Когда одно из германских племен поселилось в горной долине, горный дух обратился к ним: «Чего вы желаете, золото или железо?» Они ответили: «Дай нам железо, а золото мы добудем!»
Понятно, что у таких племен должны преобладать сказания героические, воспевающие деяния воинов. И бог Тор со своим громыхающим искрометным молотом не просто повелитель молнии и грома, не мирный громовник и уж тем более не владыка небес, а прежде всего воин, сражающийся с великанами и чудовищами; молот в его руках – грозное оружие, а не инструмент кузнеца.
Однако в Эдде, как мы уже говорили, отражены воззрения преимущественно оседлых, мирных скандинавов и исландцев. Для них весь мир делился на три основные части: Мидгард (внутренний двор, внутри ограды; обиталище людей), Утгард (внешний мир, за оградой), Асгард (обитель богов).
Вот что сказано в Младшей Эдде: «Она [земля] снаружи округлая, а кругом нее лежит глубокий океан. По берегам океана они [боги] отвели земли великанам, а весь мир в глубине суши оградили стеною для защиты от великанов. Для этой стены они взяли веки великана Имира и назвали крепость Мидгард».
Следовательно, боги сосуществуют с людьми в обустроенном мире, который отделен от другого, опасного и зловредного мира дикой природы, где обитают великаны и чудища. Казалось бы, при таких воззрениях на мироздание человек не станет без острейшей необходимости покидать пределы обжитого Мидгарда. Тем не менее скандинавывикинги смело отправлялись на своих стремительных дракарах в открытое море, осваивали новые земли, не страшась Неведомого.
Чем объяснить такую отвагу? Если бы у этих людей была вера в страшилищ за пределами Мидгарда, они вряд ли рискнули бы уходить к неведомым землям. Судя по сагам, они это делали без тени сомнений и опасений, не давая воли фантазии. Можно предположить, что мифы о мироздании или не были популярными, или отражали мировоззрение сравнительно поздней эпохи.
Сотворение мира скандинавы, судя по Старшей Эдде, представляли себе как освоение человеком окружающей природы, хотя и выраженное в фантастической форме. Правда, имеется одно явное несоответствие: с одной стороны, повествуется о великане Имире, жившим изначально, с другой – о первозданной бездне, а может быть, и Хаосе. Один с братьями, дети бога Бора, из тела Имира создали мир; ограду Мидгарда – из его ресниц. Пророчица говорит:
Я знаю века исполинов древнейших,
Чей род моих предков на свет произвел;
Знаю девять миров я под Деревом вечным,
Чьи корни покоятся в недрах земных.
В начальное древнее время жил Имир.
Земли тогда не было; не было неба;
Ни морского песку, ни холодной волны;
Трава не росла: всюду бездна зияла.
От Бора рожденные подняли почву,
И вместе устроили Мидгард прекрасный;
Грел с полудня луч солнца соленые камни, –
И травою зеленой земля поросла.
Тогда наступило нечто подобное золотому веку, и первые боги (асы) трудились, как люди; земля, на которой они обитали и которую возделывали, называлась Идавалльр (долина или равнина постоянной деятельности):
Поселились асы в полях Идавалльра.
Воздвигли чертоги, святилища светлые.
Горны растопляли и плавили золото,
Мастерили уборы, ковали орудия.
Во дворах веселились, играли в тавлен;
Водилось всегда у них золота вдоволь…
Интересно здесь упоминание игры (поскандинавски «тефлдо»). Это было нечто подобное шашкам или шахматам, которые были популярны в Скандинавии (в них играли даже во время плаваний, для чего в доске делали специальные отверстия).
Однако золотой век закончился. Были созданы карлы, а затем люди. Начались войны. При этом конечная победа остается за богами. Но – до поры. Потому что настанет время, когда на свободу вырвется гигантский свирепейший волк и появится величайший корабль Нагльфар, на котором умершие явятся на бой с богами. Он движется с севера, тогда как с юга наступает огненная стихия. А из моря встает чудовищный Змей, разверзнув пасть от земли до небес –
Змей побеждает хранителя Мидгарда; Скоро селенья людей опустеют! Тор в час кончины вспять отступить Должен на девять шагов пред чудовищем. Солнце черно; земли канули в море, Звезды срываются вниз с вышины. Пар всюду пышет, и Жизни Питатель, Лижет все небо жгучий огонь.
Всемирная катастрофа завершается, прежние люди и боги гибнут. Но жизнь не кончается:
Знаю я, вижу, как снова возникнет,
Вновь зеленея, из моря земля.
Бьют водопады; орлы за добычей
Станут к водам на лету припадать.
Жить будут асы в полях Идавалльра,
Часто в речах вспоминать им случится Мидгарда
Змея, и судьбы минувшие,
И стародавние Одина руны.
В новых дворах своих асы под травами
Доски найдут золотые, чудесные,
В древние дни для игры им служившие…
Станут хлеба вырастать без посевов.
Горе забудется; Бальдр возвратится.
Бальдр – юный бог, сын Одина (олицетворение весны и вообще возрождения жизни). Он погибает изза происков злокозненного Локи. Остается неясным, какие боги сохраняются, хотя очевидно, что людей уже не будет на обновленной земле, и тогда вновь наступит золотой век.
Картина гибели мира в этом изложении напоминает катастрофическое извержение вулкана на северном острове, где существуют ледники (например, в Исландии). К тому же рассказывается о гибели мира людей и их богов – Мидгарда. Странным образом этот сюжет напоминает о современном глобальном потеплении климата, который характеризуется прежде всего резкими климатическими контрастами, таянием континентальных ледников и в перспективе – повышением уровня Мирового океана… А уж если фантазировать дальше, то встает образ огненного пекла атомной войны и последующего глобального похолодания.
Впрочем, нет никаких оснований верить в предсказания провидицы. К тому же оно предполагает обновление живой природы после крушения царства людей и их богов.
Однако вернемся к пантеону скандинавогерманских божеств. Их принято разделять на высших и низших. К высшим относятся асы и ваны, а к низшим – великаны (ётуны, турсы) и карлики (альвы, цверги, эльфы, валькирии).
Среди асов первенство принадлежит Одину, который к тому же является отцом большинства высших богов. Всего обычно упоминается 12 асов. Они более всего напоминают людей, а не силы природы; бывают однорукими, слепыми, одноглазыми (покалеченными). В некоторых случаях определенную связь с природным явлением установить можно (Тор как громовник), но и тогда это больше напоминает поэтическое сравнение грохота и искр от ударов молота с молнией и громом. Мы не станем перечислять всех богов, даже верховных, с их богинями. Тем более что функции их подчас весьма неопределенны. Даже одного из наиболее почитаемых асов Тюра (Тиу) исследователи сопоставляют то с Зевсом, то с Марсом, хотя в отличие от них Тюр лишился одной руки, откусанной чудовищным волком Фенриром, и вдобавок выступает хранителем воинских правил, судьей в поединках.
Другой видный ас – Хеймдалль – характеризуется различно: «светлейший», «златорогий», «предвидящий будущее, подобно ванам», «страж богов» (с обостренным зрением и слухом). Когда наступает конец мира – Рагнарёк, он трубит в свой громогласный рог Гьяллархорн, призывая богов на последнюю битву. В Старшей Эдде люди названы детьми Хеймдалля. В то же время исследователи считают его или небесным, или солнечным богом, или олицетворением радуги, а то и сравнивают с архангелом Михаилом.
В отличие от асов, обитающих в Асгарде, который сосуществует с обителью людей Мидгардом, ваны находятся первоначально гдето на границе между асами и великанами ётунами. Ваны являются божествами плодородия; они обладают пророческим даром. Войной между асами и ванами ознаменовался конец золотого века.
Как повествует легенда, от ванов к асам явилась злая колдунья Хейд (ее звали еще Гулльвейг, что означает «сила золота»). Асы пронзили ее копьями и трижды сжигали, но она возрождалась вновь. И тогда Один бросил копье в сторону ванов, начав войну. Она завершилась перемирием и обменом заложниками. В частности, к ванам перешел Ньёрд и его сын Фрейр.
Эта битва богов более всего напоминает столкновение представителей воинственных охотников и скотоводов с земледельцами, рыболовами (Ньёрд был божеством морской стихии, покровителем рыбаков, охотников на морского зверя, моряков). После сражений племена с разным укладом хозяйства стали взаимодействовать, обмениваться товарами. А распри, судя по всему, начались изза того, что воинственные асы позарились на чужое добро и не могли побороть свою тягу к богатству.
Если перейти к обобщению, то асы олицетворяют «покорителей природы», а ваны, в отличие от них, умеют использовать блага природы предусмотрительно, не нарушая ее извечных законов ради обогащения. Но как в том, так и в другом случае речь идет об измененной, окультуренной природе. Тогда как необузданные природные стихии представляются в образах великанов и карликов.
Ётуны или турсы существовали прежде богов, что вполне естественно для природных стихий и первозданной природы вообще. Однако они олицетворяют не только великие силы природы, но и ее не менее великую мудрость. Один из великанов – Мимир – является хранителем источника мудрости.
Надо отметить, что с развитием цивилизации люди постепенно стали отдаляться от природы не только материально, но и духовно, стали уповать преимущественно на хитроумную технику, запамятовав, что сокровенная мудрость заключена именно в окружающем мире, и только отсюда человек может черпать свои изначальные знания, совершать открытия, а не довольствоваться одной лишь комбинаторикой, соединением на разные лады уже известных истин. В этом отношении нам есть чему поучиться у древних народов, считавших природу источником мудрости.
В то же время в мифах скандинавогерманцев ётуны предстают как демонические силы, противостоящие богам, олицетворяющие «дикую» природу, которая противостоит человеку. Одновременно они могут быть представителями враждебных племен, которые стремятся при случае похитить у асов их жен или выкрасть бесценные атрибуты богов: молот Тора, молодильные яблоки богини Идуин. Однако помимо ужасных старухвеликанш попадаются и красивые дочери великанов, которых берут в жены некоторые асы.
Среди низших богов особое место занимают гномы – подземные или лесные жители, обладающие немалыми знаниями и умениями, колдуны и волшебники. Порой они выступают в роли горных духов, хранителей подземных сокровищ, или как искусные ремесленники, кузнецы. Среди гномов выделяют альвов, светлых духов, приближающихся к ванам и обитающих на земле, и цвергов, «черных гномов», которые первоначально были червями в теле первичного великана Имира. После того как из него был создан видимый нами мир, они стали обитать под землей. Если на них падал солнечный луч, они превращались в камень. Они изготавливают драгоценные украшения и оружие для асов. Карлики Фьялар и Галар сварили из пчелиного меда и крови мудрого человечка Квасира, сделанного из слюны богов, пьянящий напиток, называемый Мёдом поэзии (нечто подобное хмельному медовому квасу), дарующий мудрость и поэтическое вдохновение.
Четыре цверга, превратившиеся в камни, поддерживают по четырем углам небосвод. Их именами названы четыре части света: Нордри («Северный»), Судри («Южный»), Аустри («Восточный») и Вестри («Западный»), что соответствует норду, зюйду, осту и весту.
Среди низших божеств, а вернее, духов природы, выделяются эльфы, обитающие повсюду – среди цветов и деревьев, в лугах и лесах. Наряды их сотканы из паутины. Эльфы беззаботны и любят водить хороводы в лунном свете, хотя способны причинить вред тем, кто нарушает их покой, рубит священные рощи, уничтожает цветы.
Наконец, низшими женскими божествами являются дисы, которые разделяются на норн и валькирий.
Норны – помогают при родах и определяют судьбы людей при рождении. Из них наиболее известные: Урд («Судьба»), Верданди («Становление») и Скульд («Долг»), которые ухаживают за корнями мирового дерева Иггдрасиль и, следовательно, служат залогом единства, развития и надежности мироздания.
В отличие от них валькирии – девы войны, подчиненные Одину. Они появляются над полем сражения как вестницы неизбежных смертей. Слово «валькирия» означает – «выбирающая убитых».
Валькирии – богини воинской судьбы. Из павших в бою воинов они отбирают храбрых, погибших смертью героев, и уносят их души в небесную Вальхаллу («Чертог убитых»). Здесь они проводят время в постоянных пирах и праздниках, и валькирии прислуживают им.
А трусливых воинов ожидает промозглое подземное царство мертвых – Хель (Нифльхель). Там они будут прозябать до того, как начнется Рагнарёк, последняя битва перед очередным концом мира. И тогда корабль мертвецов доставит их к месту сражения.
Однако навстречу им выйдут светлые отважные воины из Вальхаллы. И конечно же, им суждено остаться победителями.
ОДИН (ВОДАН, ВОТАН)
Так зовут верховного бога, царя асов в скандинавской мифологии (у континентальных германцев – соответственно Водан, или Вотан). Имя его в переводе означает «одаренный», «одержимый», ибо власть его основана не только или даже не столько на силе, сколько на великой мудрости, магических способностях. Кроме того, он является отцом многих асов, а также первым царем и великим завоевателем.
Один – покровитель воинов, точнее – воинской аристократии, царских правящих домов. «Эта социальная задача, – отметил Ж. Дюмезиль, – блестящая, но ограниченная, имела результатом то, что в топонимике его имя встречается гораздо реже, чем, например, имена Ньерда или Фрейра, привычные для большего числа людей, ближе привязанных к земле…»
Интересно в этой связи обратить внимание на то, что упомянутые Ньёрд и Фрейр первоначально не относились к числу «божественной аристократии» – асов, а были ванами. В социальном аспекте Один выступает как предводитель дружины, утративший непосредственные связи с основной массой народа, занятого мирным трудом. Названия рекам, озерам, холмам и горам дает народ, вспоминая при этом тех богов, которые покровительствуют мирным занятиям, обеспечивают плодородие растений и плодовитость животных.
Один не только царь, но и маг. Он несет архаичные черты тех времен, когда предводитель воинов был в то же время главным жрецом и князем (царем). Один одарен способностью к перевоплощению, переходу в экстаз, подобный шаманскому трансу. «Рассказывают как правду, – повествует Младшая Эдда, – что когда Один и с ним дии пришли в Северные Страны, то они стали обучать людей тем искусствам, которыми люди с тех пор владеют. Один был самым прославленным из всех, и от него люди научились всем искусствам, ибо он владел всеми, хотя и не всем учил…
Когда он сидел со своими друзьями, он был так прекрасен и великолепен с виду, что у всех веселился дух. Но в бою он казался своим недругам ужасным. И все потому, что он владел искусством менять свое обличье, как хотел. Он также владел искусством говорить так красива и гладко, что всем, кто его слушал, его слова казались правдой. В его речи все было так же складно, как в том, что теперь называется поэзией. Он и его жрецы называются мастерами песен, потому что от них пошло это искусство в Северных Странах. Один мог сделать так, что в бою его недруги становились слепыми или глухими или наполнялись ужасом, а их оружие ранило не больше, чем хворостинки, а его воины бросались в бой без кольчуги, ярились, как бешеные собаки или волки, кусали свои щиты и были сильными, как медведи или быки. Такие воины назывались берсерками…»
Из данного фрагмента следует, что Один и его люди (боги) не были местными, а пришли в Северные земли, повидимому, с юговостока (косвенные указания на это имеются в Эдде). Превращения Одина заставляют вспомнить камлания шаманов, связанные с приемом наркотического зелья, переходом в измененное состояние сознания. Этот же транс испытывают во время сражений воины Одина, которые тоже вполне могли использовать приготовленный им наркотический препарат или опьяняющий напиток.
Один мог менять свое обличье. Тогда тело его лежало, как будто он спал или умер, а в это время он был птицей или зверем, рыбой или змеей и в одно мгновенье переносился в далекие страны по своим делам или делам других людей…» Подобные субъективные ощущения и фантазии вполне возможны. Но он, оказывается, способен повелевать стихиями:
«Он мог также словом потушить огонь, или утишить море, или повернуть ветер в любую сторону, если хотел; и у него был корабль,…на котором он переплывал через большие моря и который можно было свернуть, как платок. Он брал с собой голову Мимира, и она рассказывала ему многие вести из других миров, а иногда он вызывал мертвецов изпод земли или сидел над повешенными. Поэтому его называли владыкой мертвецов или владыкой повешенных».
Судя по этому, Один вершил суд над людьми и подобно земному владыке приговаривал к смертной казни.
Одину служили два вещих ворона – Хугин («Думающий») и Мунин («Помнящий»). На рассвете он посылает их облететь весь мир, и к завтраку они возвращаются. От них он узнает все, что творится на свете. Иными словами, Один способен мыслить и обладает хорошей памятью.
Владел он также колдовством, благодаря которому мог узнавать судьбы людей, предвидеть будущее, причинять людям болезни, несчастья или смерть, отнимать у одних ум и силу, передавая другим. «Одину было известно о всех кладах, спрятанных в земле, и он знал заклинания, от которых открывались земля, скалы, камни и курганы, и он словом отнимал силу у тех, кто там жил, входил и брал, что хотел».
И всетаки Один прежде всего бог войны и воинской доблести, который дарует победу или поражение и которому подчинены валькирии, витающие над полем сражения и возносящие павших отважных воинов в небесный дворец пиров и развлечений. Он же начал первую в мире войну, метнув свое волшебное копье в сторону ванов.
Один из странных магических обрядов Одина – принесение в жертву себе самого себя. Он говорит:
Знаю, висел я в ветвях на ветру девять долгих ночей, пронзенный копьем, посвященный Одину, в жертву себе же… Никто не питал, никто не поил меня, взирал я на землю, поднял я руны, стеная, их поднял – и с дерева рухнул… Девять песен узнал я… Благодаря этой добровольной жертве, его посетило вдохновение. Он стал одержим на этот раз не экстазом битвы, а поэтическим вдохновением.
При всех своих замечательных качествах Один вовсе не является благородным рыцарем. Он может быть хитрым и коварным, способен зло насмехаться над могучим и простодушным Тором. Соревнуясь в мудрости с умнейшим великаном Вафтрудниром (ставка – жизнь проигравшего), Один побеждает не столько благодаря обширным знаниям – в этом они равны, – сколько изза хитрости: предлагает повторить то, что он прошептал на ухо погибшему сыну Бальдру.
Однако Один не всемогущ. В последнем сражении богов Рагнарёк ему суждено погибнуть в пасти гигантского волка Фенрира, которого, в свою очередь, убивает сын Одина Видар. Тем самым еще раз подчеркивается бренное, человеческое в образе смертного бога.
«В «Деяниях датчан» Самсона Грамматика (начало XIII в.), – пишет Е. М. Мелетинский, – Один и другие боги предстают древнейшими королями. От Водана ведут свой род англосаксонские короли. Датский королевский род… ведет свое происхождение от Скьёльда – сына Одина… Один стоит у начала легендарного королевского рода Вёльсунгов, к которому принадлежит и Сигурд – знаменитый герой общегерманского эпоса». Впрочем, Сигурд (Зигфрид) подчас называет себя безродным, не знающим ни отца, ни матери, выступая сам как первый культурный герой.
То что Один воплощает в себе черты князя, предводителя дружины, царя и одновременно жреца – это бесспорно. Но из этого еще не следует, будто в нем присутствуют черты какогото исторического лица. Миф – это особый мир, связи котороп»| с исторической реальностью не так просты и прямолинейны.
ТОР (ДОНАР)
Имя этого бога переводится как «громовник». По этой причине средневековые авторы часто отождествляли его с Юпитером – верховным небесным божеством, повелевающим молниями и громами. Сравнивали Тора и с Геркулесом, совершающим многочисленные подвиги. Однако трудно усомниться в том, что этот древнегерманский бог самобытен и не имеет прямых аналогов с персонажами римской или греческой мифологии.
Тор принадлежит к асам и считается сыном Одина. Его называют богом грозы, грома, бури и плодородия. Но это – явное упрощение. Можно согласиться с мнением Ж. Дюмезиля: «Этот бог дает полям плодородие только как счастливое следствие своих поединков с некоторыми великанами. Кроме того, он совершает еще много подвигов – в постоянной борьбе богов со своими соперниками, не имеющей никакого отношения ни к дождю, ни к грозе. Тор – это прежде всего сильный и одинокий воин (Тацит называет его Геркулесом), он почти всегда в походе на врага, но достаточно произнести его имя, чтобы он возник там, где нуждаются в его защите».
Главное оружие Тора, его атрибут – громадный молот, которым он разит врагов.
Некоторые подвиги Тора действительно заставляют вспомнить Геркулеса. В Старшей Эдде («Песнь о Хюмире») рассказано, как Тор, придя к ётуну Хюмиру за волшебным котлом, съел целиком двух быков перед сном. Утром он отправился в лес, чтобы добыть приманку для лова на обед морских чудовищ. Ему повстречался черный бык, и Тор оторвал ему голову. На что Хюмир не без юмора заметил:
Еще хуже, когда ты на промысел ходишь, Чем когда за едою ты в доме сидишь.
Впрочем, сам ётун тоже сумел отличиться: на оба крючка своей удочки он поймал сразу двух китов. Однако Тора привлекала несравненно более значительная добыча: чудовищный морской змей Ёрмунганд, опоясывающий обитаемую землю (Мидгард).
Клюнул змей на бычью голову, и Тор, приподняв его из воды, принялся колотить молотом по голове исполина. И тотчас: Заревели чудовища, горы отгрянули, Вся земля всколебалась и дрогнула, древняя…
Тогда ётун рассек леску, и змей упал в море. Сразиться Тору с Ёрмунгандом суждено в последней битве богов, когда Тор убьет чудовище, но и сам умрет от нанесенных им ядовитых ран.
У Тора есть жена Сив – богиня с золотыми волосами. Их сын – Моди («Смелый»). Есть у Тора и другой сын, рожденный великаншей Ярнсаксой – Магни («Сильный»). В свою очередь, у Сив есть сын, отцом которого Тор не является.
На пиру богов, когда злокозненный Локи обличает каждого из них в недостойных поступках, Сив поднесла Локи меду в хрустальном сосуде за то, что ее одну он не опорочил. На это Локи, испив кубок, ответил:
Я тебя не бранил, оттого что скромна ты И всегда ты чуждалась мужей; Но один мне известен, с которым когдато Долг нарушила брачный и ты.
Под грохот гор на пир явился Тор и, грозно подняв свой молот, пригрозил убить Локи, если тот не замолчит. (Есть версия, что любовником Сив был именно Локи, так что гнев Тора вдвойне оправдан.) Однако есть силы, которым вынуждены подчиняться даже боги – это предначертания судьбы. О них знает хитроумный Локи и, возможно, не догадывается простодушный Тор. На угрозу Тора Локи отвечает ехидно:
Настанет твой час и отступишь пред Волком ты, Что Властителя битв истребит.
Действительно, в последней битве богов перед чудовищным волком, проглотившим Одина, отступит даже отважный Тор. Но вместо того, чтобы согласиться с Локи, обиженный Громовник вновь стал потрясать молотом и сказал, что прибьет обидчика, а тело его забросит далеко на восток, где никто его не отыщет. А тот ответил:
Напрасно ты стал вспоминать о востоке: Не к чести себе отличился ты там! Сидел Громовник чуть живой в рукавице – Сам с перепугу не помнил, кто он.
Да, был и такой эпизод в жизни Тора. Вместе с Локи он отправился однажды на восток. Они оказались в дремучем лесу и в сумерках, встретив какоето здание, решили там заночевать. Но в полночь они в страхе проснулись от землетрясения, колебавшего строение. Тор с молотом встал у входа, поджидая невидимого врага, который продолжал равномерно грохотать, словно топая на одном месте. Только утром Тор отважился выйти из укрытия. Он увидел невдалеке гороподобного великана, который храпел во сне так, что дрожала земля. Укрытие, в котором находились боги, оказалось рукавицей исполина.
При напоминании об этом эпизоде Тор приходит в ярость и, потрясая своим молотом, грозит размозжить оскорбителя и раздробить все его кости. Но, можно сказать, что громы, которые обрушивает Громовник на Локи, не причиняют ему никакого вреда и не пугают его. Он припоминает тот случай, когда Тора посрамил проницательный ётун Скримир, который привел Громовника в волшебный замок. Здесь Тору было предложено выполнить нетрудные, на первый взгляд, задания: осушить рог меду, побороть старуху. Однако оказывается, что богу приходится осушать море и побороть старость. Естественно, что такое не под силу даже самому могучему из асов.
Тору не удалось даже открыть походную сумку Скримира, куда они вместе положили запас пищи, потому что ётун опоясал ее железными обручами, да вдобавок заколдовал. И снова Тор приходит в ярость, потрясает молотом Мьёлльниром, но ничего не может поделать с обидчиком, тем более что тот говорит правду.
Если по своей мощи, воинской отваге Тор, повидимому, превосходит Одина, то явно уступает ему в уме, хитрости и проницательности, к тому же не обладая магическими способностями и не умея противодействовать волшебству. Его знаменитый боевой молот был, как предполагают исследователи, первоначально каменным, а железное оружие изготовили ему гномыкузнецы цверги. Однажды утром проснувшись, Тор не обнаружил своего молота. Всполошились все асы: ведь Тор был их надежным защитником. Выяснилось, что молот похитил исполинётун (туре Трюм, Тримр), чтобы обменять его на прекрасную Фрею, которую он захотел взять в жены. Узнав об этом, прямодушный Тор отправился к Фрее и предложил ей выйти замуж за Трюма (без своего молота Тор не рисковал вступить в бой с исполином).
После того как богиня категорически отвергла это предложение, на совете богов и богинь (как видим, у асов женщины имели в этом отношении равные права с мужчинами) было решено отправить к ётуну Тора в убранстве невесты и со многими украшениями. Тор оскорбился:
Бабою будут звать меня боги,
Если в женское платье я наряжусь!
Однако ему пришлось покориться. В наряде невесты, под покрывалом и в сопровождении Локи, переодетого служанкой, он является к Трюму. На вечернем пиру к удивлению турсов «невеста» съела целого быка, восемь лососей, все сласти, которые были припасены для женщин, запив это тремя бочками медовухи. Изумленный Трюм только и вымолвил:
Кто в жизни видел столь прожорливых жен? Не видел я век, чтоб невеста так ела, И меду так много умела бы выпить!
Ловкий Локи выручил Тора, пояснив, что невеста не ела восемь ночей – так страстно она стремилась к жениху. Тогда Трюм захотел поцеловать невесту, но, раздвинув покров, отпрянул в страхе, увидев ее (его) грозно горящие очи. Но и тут мнимая служанка нашлась: это, мол, оттого, что невеста восемь ночей не смыкала глаз, дожидаясь свадьбы.
Явилась на торжество престарелая сестра Трюма и потребовала от невесты драгоценностей в качестве свадебного дара. Тогда и Трюм повелел принести молотМьёлльнир в качестве ответного подарка. Как только грозное оружие оказалось в руках Тора, он сбросил покров невесты и стал крушить всех ётунов, сидевших за столом, начиная с Трюма и кончая его старухой сестрой:
Смерть вместо золота старой досталась, Вместо подарка – удар молотка.
Так эпически спокойно завершается история о том, как добыл Громовник свой похищенный молот. В мифе отсутствуют нравоучения и нет даже намека на упрек в адрес бога, перебившего безоружных и доверчивых исполинов, не оставив без удара и старуху. Таковы были нравы богов и, конечно, людей того далекого времени.
Правда, некоторые мифологи постарались истолковать эту историю как аллегорию: северный великан (зима) лишает небесного бога грома и молнии (зимой гроз не бывает), которые весной удается забрать обратно, и тогда вновь начинают грохотать небеса. Но даже если и есть в мифе такой подтекст, он явно не является главным и определяющим; иначе возникла бы короткая сказкапритча, а не развернутый рассказ с множеством ярких и занимательных деталей и своеобразным юмором.
Столь же характерен диалог Тора с перевозчиком: они переговариваются через пролив. Ладья с перевозчиком находится на противоположном от Тора берегу. На просьбы Тора приплыть и перевезти его через пролив перевозчик, назвавшийся Харбордом (или Гарбардром; это был Один, изменивший свой облик) отвечает насмешками и обидными для бога замечаниями.
Тор, стремясь унизить перевозчика, похваляется своими воинскими подвигами. В ответ Харборд перечисляет свои любовные победы: он умел удовлетворить и тех дев, которые сами приходили к нему, и тех, кого приходилось соблазнять хитростью или, как иных колдуний, искусными заклинаниями; сманивал он умело и жен от мужей.
Не замечая иронии, простодушный Тор отвечает, что он тем временем истреблял на востоке жен исполинов, чтобы не множилось племя турсов, от которых страдают и боги, и люди. В ответ на оскорбительное замечание перевозчика Тор приходит в ярость и грозит убить обидчика. Но гнев его быстро проходит: он хотя и вспыльчив, но легко успокаивается и не помнит зла. Конечно, в этой перебранке победителем остается неузнанный Один. Тем более что он так пояснил свою мудрость:
Тем речам я от старых людей научился, Что в молчаньи живут под холмами отчизны.
Выходит, пока Тор совершал подвиги, сражался, ходил в дальние походы, Один не только забавлялся с женщинами, но и беседовал с мудрыми старцами. Здесь он уже выступает как представитель рода человеческого, да и Тор тоже. Это подчеркивается его первой тирадой, обращенной к перевозчику:
Переправь меня!
Дам я еды тебе на день.
Пищу самую лучшую в сумке несу я.
Сам я плотно наелся с утра на дорогу:
Ел овсянку и сельди, и сыт на весь день.
Однако и Тор не так прост, как может показаться. Когда мудрый цверг Альвис («Всезнай») приходит свататься к его дочери Труд, Тор не решается ему явно отказать и идет на хитрость. Он делает вид, что хочет испытать знания цверга, задавая ему всю ночь множество вопросов, пока на рассвете луч солнца не падает на Всезная, превратив его в камень (так случается со всеми «черными альвами», гномамицвергами).
Образ простака Тора, как видим, не прост. И этим он больше всего напоминает человека, а не олицетворение природной стихии, воинской доблести и подобных понятий, явлений, качеств.
ФРЕЙР
В переводе с древнеисландского его имя означает «господин». Что подразумевается под этим, понять трудно. Ясно, что не Господь, ибо понятие всевышнего появилось лишь с распространением христианства. Не похож Фрейр и на князя или царя. Он даже не принадлежит к асам, которых можно условно считать царской фамилией и знатью, ибо большинство из них связано кровными узами с Одином.
В Младшей Эдде о Фрейре сказано так: «Ему подвластны дожди и солнечный свет, а значит, и плоды земные, и его хорошо молить об урожае и о мире. От него зависит и достаток людей». Выходит, он господин в смысле – хозяин, благодетель.
Фрейр по сути своей не отличается воинственностью, как и все ваны. Он сын Ньёрда, который олицетворяет морскую стихию и ветер. Его жилище называется Ноатун («Корабельный двор») и находится на границе неба, моря и скал. Он богат и покровительствует мореплаванию, рыболовству, охоте на морского зверя. После войны между асами и ванами он остается в стане первых.
Повидимому, Фрейр унаследовал от Ньёрда богатство и может одаривать им людей. Как древнее божество плодородия он порой изображался с подчеркнуто крупном фаллосом, что свидетельствует о проявлениях соответствующего культа. Но это не означает разнузданной сексуальности или похотливости, а просто символизирует плодовитость.
Когда на пиру богов Локи злоречивый срамит всех подряд, Ньёрд ему гордо заявляет: Сын бессмертный мне дан, всеми в мире любимый, Среди асов он первый теперь.
Желая посрамить отца, Локи находит такой довод:
Ньерд, умерь свою гордость! Скрывать не намерен Я того, что мне слышать пришлось:
Прижил с кровной сестрой ты храброго сына, – Ты гордиться не должен бы им!
Из этого упрека следует, что у ванов не были запрещены кровнородственные связи, тогда как асы в этом отношении достигли прогрессивного этапа, запретив инцест, кровосмешение. Однако асы прекрасно понимали, что дело вовсе не в родителях Фрейра, а в нем самом. Один из богов, благородный Тюр, ответил Локи резонно:
Фрейр лучший из всех среди славных героев
В чертогах могучих богов;
Никогда не обидел он девы иль женщины,
Связанных он избавляет от уз.
Выходит, что Фрейр еще и божество свободы; но не разнузданной вседозволенности, распущенности, а освобождения от сковывающих человека пут, оков. И в этом смысле он – благодетель, а потому и считается лучшим.
Правда, трудно сказать, считали так древние германцыязычники, или это более поздняя вставка, обязанная своим появлением распространению христианства: ведь исландские (скандинавогерманские) мифы были записаны сравнительно поздно, после XI века. Или, быть может, хвалу Фрейру возносили представители германских племен, занимавшиеся сельским хозяйством, мирным трудом, на котором и основана жизнь общества.
Странно только, что среди атрибутов Фрейра отсутствуют растения, а имеется меч, которым сам бог предпочитает не пользоваться. Но когда он, попав к асам в знак примирения после войны с ванами, получает отказ от богини Герд, этим мечом, творя заклинания, начинает размахивать его слуга Скирнир («Сияющий») и добивается свадьбы. В этом эпизоде, возможно, Фрейр выступает как солнечное божество, которое своими лучамимечами завораживает землю (если ее олицетворяет Герд) и возбуждает в ней животворные силы. Хотя, как мы уже могли убедиться, германские боги очень мало запоминают символы, за которыми скрыты природные стихии или объекты. Они прежде всего и преимущественно личности.
Фрейру тоже приходится порой сражаться с ётунами. Одного из них, не имея меча, он убил оленьим рогом. Связь с миром животных у Фрейра проявляется и в том, что у него есть волшебный вепрь Гуллинбурсти («Золотая щетина»), на котором бог примчался на похороны Бальдра. Обладает он и чудесным кораблем, вмещающим любое количество воинов, всегда овеваемым попутным ветром; его можно свернуть, подобно платку.
И этот корабль, и вепря ему изготовили гномыкузнецы цверги. Следовательно, они благоволят Фрейру и, кроме того, способны создавать нечто подобное движущимся автоматам, средствам передвижения. Хотелось бы считать стремительного вепря Гуллинбурсти фантастическим предтечей мотоцикла.
В «Саге об Инглингах» упоминается легендарный шведский король ИнгвиФрейр, предок королевского рода, при котором в стране были богатые урожаи. Его похоронили в холме (кургане), откуда три года выходили золото, серебро и железо. Можно предположить, что некогда действительно раскопали древний курган, где было погребение царя с богатыми украшениями. Не исключено также, что действительно существовал король (конунг) Фрейр, имя которого стало легендарным.
Развивая эту идею, Е. М. Мелетинский писал: «Датский конунг Фроди имел мельницу Гротти, которая молола (намалывала? – Р. Б.) все, что пожелает ее владелец. Фроди приобрел в Швеции…двух сильных рабынь… и они мололи ему золото, мир и счастье. Но так как он не давал им отдыха, то рабыни намололи войско против Фроди. Явился морской конунг по имени Мюссинг и убил Фроди. Для Мюссинга рабыни мололи соль на корабле, пока корабль не затонул, а море не стало соленым» (потому что мельница продолжала действовать).
Трудно в данном случае провести четкую грань между мифом, повествующим о временах именно мифических, и волшебной сказкой, призванной потешить слушателей или дать фантастическое объяснение проблеме солености морской воды. Хотя кто знает, из каких элементов складывались и постоянно дополнялись мифы древних народов, которые доходят до нас в пересказах, а то и в литературной обработке.
ФРЕЙЯ И ФРИГГ
Образы богинь в германской мифологии занимают второстепенное место и не отличаются яркими характеристиками. Это не проявление презрительного отношения к женщинам, а связано прежде всего с тем, что они не участвуют в сражениях и поединках, оставаясь дома как хранительницы домашнего очага. Богини присутствуют на совещаниях асов, к ним порой обращаются за советом боги.
Наиболее часто упоминаются в Эдце имена двух богинь – Фрейи и Фригг (Фрии). Созвучие имен, повидимому, свидетельствует об их близости или даже идентичности. Фригг была женой Одина и считалась богиней любви, брака, семейного очага, деторождения. В то же время Фрейя была женой Ода (предположительно – одной из ипостасей Одина) и считалась богиней любви, плодородия, красоты.
Таким образом, порой эти два образа соединяются, но чаще всетаки они упоминаются порознь. Когда на пиру богов Локи начинает злословить, то и Фрейя и Фригг пытаются его образумить, утихомирить. Но слышат в ответ обвинения в распутстве:
Фригг, замолчи!
Ты Фьёргюна дочка
И распутна ты с давних пор.
Вадрир твой муж, но звала Be и Вили
Ты обоих в объятья себе.
Тут Вадрир – Один, а по поводу Be и Вили мнения исследователей расходятся: одни считают их братьями Одина, а другие – его ипостасями. Правда, сама Фригг не опровергает Локи, но только сетует на то, что нет среди пирующих ее сына Бальдра, который вступился бы за ее честь. Ссылка выглядит двусмысленно: ведь на пиру присутствует ее супруг Один; почему она не считает возможным обратиться к нему, чтобы опровергнуть клевету Локи? Не потому ли, что обвинение справедливо? Фрейя укоряет Локи за то, что тот осмелился напомнить о своем участии в убийстве Бальдра, также не уличая его в клевете на Фригг. И тогда Локи обращается к ней:
Фрейя, молчи! Я насквозь тебя вижу. За тобою немало грехов: Ни единого нет среди асов и альфов, Кто б любовником не был тебе.
Только теперь возмущенная Фрейя воскликнула: «Лжив твой язык». (Без сомнения, в данном случае Локи по меньшей мере сильно преувеличил.) Тогда он обзывает ее колдуньей недоброй и добавляет, что както раз ее застали на постели у брата (Фрейра). Правда, остается неясным, была ли при этом кровосмесительная половая связь. Но, безусловно, складывается впечатление, что у древних германцев нравы были достаточно вольные.
Подводит итог обвинениям Локи в адрес женщин пожилой рассудительный Ньёрд, отец Фрейи и Фрея:
Не большая беда, если женщина вздумает С возлюбленным ложе делить.
Однако Фрейи пришлось однажды вовсе не по любви отдаваться четырем Брисингамцвергам за то, что они изготовили для нее чудесное ожерелье Брисингамен. Оно служит амулетом, помогающим при родах (иногда так называют пояс Фрейи).
Красота Фрейи привлекает обитателей всех четырех божественных миров: асов, ванов, ётунов и цвергов. Ради того, чтобы жениться на ней, ётун Трюм совершает дерзкий и опасный поступок: похищает молот Тора. С помощью волшебного наряда из перьев, которым владела Фрейя, Локи пронесся по воздуху и достиг страны великанов, где и узнал о сватовстве Трюма.
Тор пришел к Фрейе и предложил ей надеть брачный покров и отправиться в край исполиновётунов. Вспыхнула Фрейя, вскипела гневом: Весь город богов всколебался кругом, На груди у нее ожерелье порвалось. «Заслужу я названий распутнейшей в свете, Если в край исполинов отправлюсь с тобой!»
Оказывается, насильно выдать ее замуж не могут даже боги (женщины у германских племен обладали немалыми правами, да еще слыли колдуньями, так что перечить им было опасно). Пришлось самому Тору надеть женское платье, притвориться невестой и украсить шею ожерельем Брисингамен.
Связь Фрейи с колдовством подчеркнута тем, что она является на похороны Бальдра в повозке, запряженной кошками. Но всетаки главное в ней другое. В Младшей Эдде сказано о Фрейе: «Ей очень по душе любовные песни. И хорошо призывать ее на помощь в любви». Тем не менее там же дана Фрейе не слишком лестная характеристика: «Ты к Оду стремилась, желаньем томясь, и другие к тебе под подол забирались; ты по ночам, распутная, бегаешь, как Хейдрун [коза] с козлами бегать умеет». Но чего только не прощают люди прекрасной богине красоты!
БАЛЬДР
Как многие положительные герои в мифологии и литературе, Бальдр лишен яркой индивидуальности и противоречивых черт характера, которые подвигают бога или человека на неожиданные поступки.
В Младшей Эдде сказано: «Второй сын Одина – это Бальдр. О нем можно сказать только доброе. Он лучше всех, и его все прославляют. Так он прекрасен лицом и так светел, что исходит от него сияние». Правда, там же говорится, будто он не только самый сладкоречивый и благородный, но также самый мудрый из асов. Последнее приходится считать сильным преувеличением, ибо мудрейший из асов всетаки Один.
Бальдр фактически не проявляет себя в активных действиях. Просто, он очень хороший и добрый, его любят родители и другие асы, потому что он никому не делает зла. Единственно, кого он раздражает – это непомерно активного, язвительного и зловредного Локи.
С некоторых пор юному Бальдру начинают сниться зловещие сны – предвестники беды. Узнав об этом, боги решают оградить его от возможных опасностей. От каких? Тайны грядущего неведомы даже асам. Один вынужден отправиться в царство мертвых – Хель, чтобы узнать от провидицы судьбу сына. (Мысль интересная: то, до чего не способны догадаться живущие, хранят умершие или, точнее, самые одаренные из них.)
Пробудив пророчицувёльву от вечного сна, Один узнает от нее, что Бальдру суждено умереть от руки слепого бога Хёда. И тогда богиня Фригг решила преодолеть судьбу и взяла клятву с огня и воды, камней и металлов, деревьев и животных – со всех существ и вещей – в том, что они не причинят никакого вреда ее сыну. Забыла она только о ветвях омелы, обитающей на деревьях.
Бальдр стал неуязвимым для стрел, и боги временами забавлялись стрельбой по нему. В этом принимал участие и слепой Хёд. Емуто и подсунул злокозненный Локи ветку омелы вместо дротика. Так изза ничтожной ветки погиб светлый юный бог. Его тело боги переносят на берег моря, кладут в огромную ладью и сжигают. Его жена Нанна умирает с горя, и ее тоже кладут в погребальный костер вместе с конем Бальдра.
(Отметим, что такой обычай погребения знатных лиц был распространен среди викингов и славян, причем если жена не умирала с горя, а такое вряд ли случалось часто, ей все равно приходилось сопровождать мужа в последний путь вознесения к небесам в языках пламени.)
За смерть Бальдра мстит Вали, сын Одина от богини Ринд. Хотя ему всего лишь один день от роду (можно предположить, что день богов не тот, что у людей), он убивает невольного убийцу Хёда, который уподобился слепому року. С этого начинается гибель богов, и она принимает страшный размах в последней битве с устремленными на них темными свирепыми силами. Тогда будет свергнут Один со своего престола и погибнет в пасти чудовищного волка.
Но все это еще не означает конца света. Возродится природа, воскреснет Бальдр и помирится с восставшим из мертвых слепым Хёдом… Хотя, как знать, не был ли оптимистичный финал добавлен более поздним автором для того, чтобы успокоить слушателей, смягчить грозную трагичную картину гибели богов?
Некоторые исследователи предлагают другой, тоже оптимистический вариант. Согласно их версии, Бальдр – это образ умирающего и воскресающего бога, столь характерный для многих религий. Он олицетворяет весеннее возрождение природы после того, как она была погружена в зимний мертвящий сон слепой природной стихией.
Однако надо заметить, что подобные символические сочинения не характерны для германских мифов. Природные стихии там представлены разве что в образах исполинов; некоторые из них можно отождествлять с ледниками или вулканами. Даже Мировое Дерево не пребывает в покое или вечном цветении:
Люди не знают, как Ясень великий
Много выносит невзгод: Сверху гложет олень, увядает полдерева, Корни ест Ниддхогр дракон.
В комментарии к этой строфе переводчик Старшей Эдды С. Свириденко писал: «Ни в одной космогонии не рисуется так ярко, как в германской, представление о вечных разрушительных процессах, которым подвержен мир. Все существующее носит в себе начала распада: к этому мотиву германские мифы возвращаются с трагической настойчивостью, очень характерною для неумолимой прозорливости германского мировоззрения, столь рано успевшего расстаться с наивною верою в нескончаемое существование земли». Смертны люди, смертны цивилизации, смертно человечество… Почему бы не верить в неизбежную гибель богов?
БРАГИ
Имя этого бога не часто встречается в исследованиях, посвященных германской мифологии. Вот что сказано о нем в Мифологическом словаре (М.,1991):
«БРАГИ («поэт», «лучший», «главный»; также сравним русское «брага»), в скандинавской мифологии богскальд, муж богини Идунн. Имя Браги, возможно, указывает на связь со священным опьяняющим напитком».
Однако прежде всего обратим внимание на сам факт того, что Браги причислен к числу высших богов, асов, несмотря на то что он не совершает никаких славных подвигов и не является идеализированным героем подобно Бальдру.
Чаще всего упоминается Браги в том разделе Старшей Эдды, где повествуется о злоречии Локи на пиру богов. Нежданное появление Локи все боги и богини встречают молчанием. Лишь Браги осмеливается напомнить Локи, что его никто не звал и он – нежеланный гость. Один всетаки предоставляет место за столом Локи, и тот пьет во здравие всех присутствующих, кроме Браги.
Показательно, что Браги и не думает обижаться на него, а больше всего опасается того, что своими высказываниями Локи будет сеять распри среди богов. И готов даже отдать за то, чтобы это предотвратить, все ценное, что у него есть. Язвительный Локи восклицает:
Отколь у тебя будут кони и кольца?
Битвы добыча не для тебя!
Из всех здесь пирующих асов и альфов
Ты, Браги, всех менее храбр:
От боя ты живо бежишь.
Из этих слов следует прежде всего то, что свои богатства боги добывали в боях и последующих грабежах. Этим еще раз подчеркивается принадлежность асов к разряду воинов или даже предводителей дружин. Тем более странно, что среди них полноправным асом считается Браги.
На словесный выпад Локи Браги отвечает: это ложь! Учтем, что едва ли не он один из всех богов и богинь так ясно и резко отметает оскорбительные обвинения Локи. Возможно, Локи действительно оклеветал Браги, пользуясь тем, что тот не может вступить с ним в схватку, находясь в гостях, на пиру.
Жена Браги Идунн, которую Локи обвинил в том, что она чаще всех богинь жаждет объятий мужских, не сочла нужным возражать, стараясь прекратить ссору:
Оскорблять не желала я Локи словами
В доме у Эгира здесь;
Браги смирить, возбужденного брагою,
Я хотела, что б бою не быть.
Кстати, обижать Идунн было небезопасно: в ее ведении находились волшебные яблоки, благодаря которым богам удавалось сохранять вечную молодость. Тот же Локи в, обмен на свою свободу хитростью отдал ётуну Тьяцци Идунн с ее «молодильными» яблоками. Вскоре боги почувствовали утрату: они начали стареть. Схватив Локи, они пригрозили ему смертью, если не вернет Идунн (что он и сделал).
Есть предположение, что некогда существовал миф о священном «бодрящем» напитке (браге?), возвращающем молодость (от него, как известно, взрослые порой впадают даже в детство, словно разучившись ходить и связно говорить). Одним из компонентов браги могли быть яблоки, а изготавливала пьянящий напиток жена Браги, потомуто и стали считать такие яблоки молодильными, а напиток получил имя ее мужа. Такое предположение вполне правдоподобно.
Но, безусловно, не это обстоятельство стало основанием для того, чтобы Браги причислили к клану славных асов. Главное то, что Браги был скальдом. Так назывались поэтыпевцы у викингов, древних скандинавов. Норманны, «северные мужчины», были не только отважными воинами и мореходами. Они изобрели своеобразную письменность, а также передавали из уст в уста в стихах и прозе рассказы, поэмы, легенды о деяниях богов и героях, о любви и коварстве, преступлениях и подвигах. Именно благодаря этим талантливым вдохновенным людям были созданы песни Эдды.
Один из ётунов поинтересовался у Браги, откуда взялось искусство, называемое поэзией? И тогда Браги рассказал о том, как возник так называемый «Мёд поэзии». После войны асов и ванов боги смешали слюну в чане и слепили мудрого человечка Квасира. (Между прочим, у многих первобытных народов таким образом делали закваску.) Карликицверги убили Квасира, кровь его смешали с пчелиным воском, и таким образом создали «мёд поэзии». Однако все три чана с медом карлики вынуждены были отдать семье убитой ими четы великанов.
Чтобы добыть «мёд поэзии», Одину пришлось совершить целый ряд убийств (с помощью колдовства), превратиться в змею, пролезть через отверстие в скале к тайнику, где хранился «мёд поэзии», осушить все три сосуда и, обернувшись орлом, возвратиться в Асгард. Здесь он изрыгнул весь выпитый волшебный напиток в чашу.
Так получили «мёд поэзии» боги и те люди, которые умеют слагать стихи. А из всех богов только сам Один и Браги одержимы духом поэтического творчества.
Складывается впечатление, что в истории о «мёде поэзии» зашифрован способ изготовления (начиная с квашения) хмельного напитка, который для крепости выдерживают определенное время в закрытом сосуде. Возможно, в него добавляли для усиления наркотического действия какоето зелье, связанное с теми компонентами, которые символически представлены образами змеи и орла. Но все это, конечно же, предположение, не более того.
Так или иначе, «мёд поэзии», а также богскальд Браги в мифах древних германцев связаны с опьяняющей брагой, возбуждающей и вдохновляющей рассказчика или певца. Сладость и завораживающее рассудок волшебство поэзии пленяло, как видим мы, не только утонченных эстетов, но и древних суровых воинов, отважных викингов. Потому и включили они Браги в свой круг, оказывая ему почтение. А сами поэты уже в те времена пьянели не только от творческого экстаза, но и от хмельного напитка, который называли «мёдом поэзии».
ЛОКИ
В Эдде имя этого аса упоминается не на много реже, чем имя Одина. Однако исследователи не зарегистрировали следов культа Локи у древних германцев, и даже неясно, как среди асов оказался этот сын великана Фарбаути. Известно только, что он был связан с Одином обрядом кровного братства, но почему, при каких обстоятельствах это произошло, остается тайной. (В процессе этого обряда надлежало надрезать себе руки, смешать кровь, налить в рог с медом или пивом, который осушали пополам; скрепленное таким образом братство считалось более крепким, чем семейные узы.)
Локи – фигура противоречивая, многоплановая. Попытки некоторых ученых определить его принадлежность к какойлибо стихии или какомуто человеческому качеству трудно назвать убедительными. «Что такое Локи? – писал М.И. СтеблинКаменский. – Бог огня, или воды, или смерти, или растительности и т. п. (как его раньше толковали), или он (его последнее толкование) – ум без чувства ответственности? Решение подобных мнимых загадок до сих пор считается задачей науки».
Действительно, этот сложный образ представляет собой личность, а не символ. Учитывая его склонность строить всяческие козни, враждовать с богами и насмехаться над ними, есть основание считать его воплощением зла, темным пятном в светлом Асгарде. Тем более что именно Локи явился подлинным убийцей прекрасного и добродетельного Бальдра, подсунув слепому Хёду вместо дротика ветку омелы – единственное на свете оружие, способное убить Бальдра. Более того, тот же Локи помешал богам вернуть Бальдра из царства мертвых.
И всетаки сопоставлять Локи с силами зла, в виде некоего скандинавского (исландского) воплощения падшего ангела, Люцифера, было бы явным упрощением. Прежде всего, древние германцы были достаточно далеки от христианских нравственных категорий и стремления резко разграничивать добро и зло. Абсолютные моральные критерии были им чужды, как всякие абстракции вообще. У них даже повелитель богов Один не совершенен. На пиру богов Локи бросает ему в лицо:
Один, молчи! Ты часто нечестно
Жребий решаешь в сраженьях мужей.
Не раз ты дарил не тому, кому надо,
– Трусу победу дарил.
Один не опровергает этих слов, и в ответ обличает Локи по принципу «сам ты – нехороший»:
Если и правда, что трусу не раз я
В битве победу дарил,
– То ты восемь зим был во мраке подземном;
Там, как служанка, доил ты коров;
Даже детей ты родил тогда,
В женском обличьи являясь.
Можно только изумиться способностям Локи: он ухитрился жить в царстве мертвых, да еще превратиться в женщину (а не просто исполнять ее роль) и рожать детей. Это вряд ли более позорно для мужчины, чем исполнять женские обязанности, как было с Одином, который, по словам Локи, некогда «колдовал, словно ведьма… В женском обличьи являясь».
Таким образом, каждый из богов (если не считать Бальдра) – не без греха, что и подчеркивает Локи на пиру, обличая каждого из присутствующих, включая женщин. Впрочем, и понятие греха у древних германцев если не отсутствует вовсе, то является относительным, естественно присущим не только людям, но и богам.
И еще одна особенность их мировоззрения: вера в судьбу. То, что Один дарует порой победу не лучшему воину, свидетельствует о том, что его могущество не безгранично и он вынужден отступить перед предначертаниями судьбы. Верховному богу даже суждено погибнуть в конце мира богов, и проглотит его чудовищный волк Фенрир, отец которого именно Локи, а мать – исполинша Ангрбода. У этой четы родились еще владычица царства мертвых Хель и мировой змей Ёрмунгард.
Если эти дети Локи унаследовали какието его качества, то образ этого бога обретает особое величие. Превратившись в кобылу, он ухитрился соблазнить жеребца, помогавшего великану строить Асгард, родив чудесного восьминогого коня для Одина. Кстати, этот поступок Локи был, можно сказать, жертвенным во благо богов. Дело в том, что великан обещал полностью выстроить Асгард (город асов) за кратчайший срок – полтора года (как видим, сами асы то ли не умели, то ли не желали заниматься строительством). В награду он запросил Солнце, Луну и прекрасную Фрейю. Боги вынуждены были согласиться. И тогда хитроумный Локи сумел отвлечь от работы жеребца великана, что ему и удалось, в результате чего Асгард остался незавершенным в назначенный срок, что и спасло Солнце, Луну и Фрейю.
Локи часто сопровождает богов в их странствиях и приключениях, он легко превращается в разных существ и без зазрений совести творит злые дела, хотя едва ли не менее часто совершает благие поступки или исправляет причиненные им ранее неприятности, нанесенный ущерб. О некоторых его делах мы упоминали раньше при характеристике других богов. Упомянем еще, что ему приписывают изобретение сети, с помощью которой он выловил карлика Андвари, плававшего в облике щуки. Карлика заставили отдать его золото; среди сокровищ было кольцо, на которое карлик наложил проклятье. С той поры это золото приносило несчастье всем своим владельцам (эта тема была обыграна в легенде о кладе Нибелунгов)
Итак, нет никаких оснований считать Локи злым духом. Он скорее воплощение бурной деятельности, хитрости, изворотливости, проницательности (он знает многое из того, что неведомо асам), изобретательности, аморальности и в то же время совестливости. Последнее утверждение может показаться странным, если учесть ряд бессовестных поступков Локи (он срезал золотые волосы у супруги Тора Сив; украл, обернувшись блохой, волшебное ожерелье Фрейи; отдал Идунн во власть великана Тьяцци, едва не оставив богов без омолаживающих яблок; ради собственного спасения заманил к великанам Тора, безоружного, без молота и Пояса Силы. Тем не менее он иногда выручает асов из беды, помогает вернуть молот Тора, возвращает Идунн, заставляет кузнецовцвергов изготовить из чистого золота новые волосы для Сив. Но главное не это Локи имеет не только наглость, но и смелость обличать богов.
В повествовании о перебранке Локи с богами (Старшая Эдда) выясняется, что они слишком часто ведут себя предосудительно или даже позорно. Только Локи осмеливается сказать им об этом в глаза. К сожалению, делает он это не из чистых побуждений, а напившись браги и злословя. Тем не менее упреки и обвинения его по большей части справедливы.
На пиру богов Локи убивает одного из слуг хозяина, которого похвалили гости Возмущенные боги прогнали Локи в лес, однако он возвращается и выясняет, что боги славят собственные дела, хвалятся отвагой и победами. Из чувства противоречия (и справедливости?) Локи снова садится за стол, чтобы досадить гостям, напомнить им об их не славных делах и «желчью приправить их праздничный мёд» (ведь не только люди стараются забывать о своих постыдных поступках). Одна из богинь замечает:
Давно мы все знаем, что Локи насмешник, Ругатель и враг всех богов.
Насмешник и ругатель – да, но враг далеко не всегда, нередко бывает и другом. Обличая других, Локи честно признается, что по его вине погиб Бальдр (и говорит это его матери), что он соблазнял чужих жен. Порой он напоминает пьяного, у которого что на уме, то и на языке. Пожалуй, он хуже всех богов или, во всяком случае, желает казаться таким из чувства противоречия и протеста против их самовосхвалений.
Локи не боится наказания за свои обличения, злоязычие и саморазоблачения Он доверяется судьбе и знает, что ему уготована страшная казнь. Вот как завершается песнь «Перебранка Локи»:
«Локи скрылся, приняв облик лосося, в водопаде Франангр. Там боги изловили его. Он был связан при помощи кишок его сына Нарни (убитого богами); а его сын Вали превращен был в волка. Скади взяла ядовитую змею и прикрепила ее над головою Локи, так что яд (из змеиной пасти) падал ему на лицо. Сигин, жена Локи, села возле него и подставляла чашу под падавший яд. Когда чаша наполнялась, она выливала ее содержимое, и яд в это время падал на Локи. Тогда он бился так сильно, что горы дрожали. И это было названо землетрясением».
Оставим в стороне наивное предположение о причинах землетрясений (вряд ли его принимали всерьез). Но можно ли утверждать, что в образе Локи наказано зло, а добродетель восторжествовала? Нет, конечно. Боги просто избавлены на некоторый срок от напоминаний, пробуждающих угрызения совести, только и всего. Трудно согласиться и с мнением Е. М. Мелетинского о том, что «Локи… комическидемоническая фигура, отрицательный вариант культурного героя (положительный – Один) и мифологический плуттрикстер с отчетливой хтоническишаманской окраской…» И хотя у Локи присутствуют черты паука (антропоморфного, мифологического), всетаки он нередко фигура не столько комическая, сколько трагическая, и далеко не всегда демоническая и отрицательная (так же как Один – вовсе не положительный герой).
Локи не противопоставляется богам, а дополняет их, полнее раскрывает их качества – достоинства и недостатки.
Благодаря Браги мы имеем песни о деяниях богов. Благодаря Локи знаем многое о богах из того, что они сами бы не рассказали, о чем подчас и сами забывали или старались не вспоминать. Без Локи боги были бы более безликими, а их мир – более серым, однообразным и скучным.
_________________ Мой девиз: один против всех, и всем несдобровать...
Ирина Анатольевна Мудрова
«Великие мифы и легенды. 100 историй о подвигах, мире богов, тайнах рождения и смерти»: Центрполиграф; Москва; 2011
Цитата:
МИФЫ НАРОДОВ СЕВЕРНОЙ ЕВРОПЫ
Творение мира
Вначале в центре мироздания существовала огромная бездна под названием Гинунгагап, бездна бездн, зияющая пропасть, ночью глубину нельзя было измерить глазом, так как она была окутана вечным мраком. К северу от нее находился мир и пространство, известное как Нифльхейм, холодный и туманный мир, в центре которого бьет ключом неиссякаемый колодец Хвергельмир, похожий на кипящий котел, из которого берут свое начало двенадцать крупных рек.
Так как воды этих рек быстро по кидают свой источник и встречаются с холодными поры вами ветра из упомянутой холодной бездны, они затвердевают, превращаясь в огромные глыбы льда, скатывающиеся вниз в бездну на неизмеримую глубину с постоянным ревом, похожим на гром.
К югу от этой темной бездны, прямо напротив Нифльхейма, царства тьмы, находился другой мир – Муспелльсхейм, стихия огня, где царили тепло и свет и чьи границы постоянно охранялись Суртом, огненным великаном. Он яростно размахивал сверкающим мечом, от которого отлетал целый дождь искр (огненный дождь), с шипением падающих на ледяные глыбы на дне бездны. От тепла, исходившего от искр, таяли льдины.
Имир и Аудумла
Так как клубившийся пар поднимался вверх, то он снова встречался с царившим повсюду холодом и превращался в иней или изморозь, которые слой за слоем заполняли огромный срединный мир. И таким образом, вследствие постоянного взаимодействия холода и жара, а также, вероятно, по воле Невидимого и Вечно Существующего, среди ледяных глыб бездны возник великан по имени Имир или Аургльмир (бурлящая масса), олицетворявший замерзший океан. Так как он возник из инея, он был наречен Хримтурс, или инеистый великан.
С трудом пробираясь во мраке в поисках еды, Имир нашел чудесную корову по имени Аудумла (кормилица), сотворенную тем же творцом, что и Имир, и из того же самого вещества. Поспешив к ней, Имир с радостью заметил, что из ее вымени текут четыре огромных молочных реки, которые могли бы дать ему хорошее пропитание. Таким образом, его желания были удовлетворены, но корова, тоже искавшая еду, начала слизывать соль с расположенной поблизости ледяной глыбы своим шершавым языком. Она лизала до тех пор, пока на свет не появился первый волосок, затем вся голова и, наконец, из-под ледяного панциря на свободу не вышел бог Бури (родитель).
Пока корова занималась этим, великан Имир заснул, и под мышками у него родились сын и дочь, а от трения его ступней появился шестиголовый великан Трудгельмир, который вскоре дал жизнь великану Бергельмиру, от которого произошли все инеистые великаны (хримтурсы).
Война
Когда эти великаны узнали о существовании бога Бури и его сына Бора, которого Бури тотчас же произвел на свет, они начали войну против них. Боги и великаны представляли противоположные друг другу силы добра и зла, а это значило, что они никогда не будут жить в мире. Война продолжалась века, и за это время ни одна из сторон не добилась успеха. Все изменилось, когда Бор женился на великанше Бестле, дочери Болторна (источник зла), которая родила ему трех могущественных сыновей: Одина (дух), Вили (воля) и Ве (святой). Все три сына присоединились к отцу в его борьбе с враждебными инеистыми великанами и в конце концов убили своего заклятого врага – Великого Имира. Кровь из его ран хлынула таким потоком, что случился огромный потоп, уничтоживший весь его род, за исключением Бергельмира, который спасся от этого потопа в ковчеге вместе со своей женой, уплыв на край мира.
Создание земли
После недолгого размышления сыновья Бора выкатили огромное тело Имира в Мировую бездну и стали создавать мир из различных частей его тела.
Из плоти Имира они создали Мидгард («средняя обитель», или срединный мир), то есть землю. Она была помещена в самый центр этого огромного пространства и ограждена бровями Имира, словно крепостным валом. Твердая часть Мидгарда была окружена кровью или потом великана, которые сформировали океан, из костей были созданы горы, из зубов – скалы, а кудрявые волосы стали деревья ми и остальной растительностью.
Удовлетворенные плодами своих трудов создания земли, боги взяли огромный череп великана, мастерски поместили его над землей и морем, и он стал небосводом. Затем боги разбросали мозги Имира по всему пространству ниже небосвода, и они стали кудрявыми облаками.
Для поддержания небосвода боги поместили под ним могучих карликов – Нордри (северный), Судри (южный), Аустри (восточный) и Вестри (западный) (по четырем сторонам света), приказав им поддерживать небосвод, от их имен и произошли названия сторон света (север, юг, восток и запад). Чтобы дать свет только что созданному миру, боги усыпали небесный купол искрами из Муспелльсхейма. Сверкавшие во мраке искры стали звездами. Из них самые яркие – Солнце и Луна, посаженные на красивых золотых колесницах.
Один
Всеотец
Один был самым главным богом народов Северной Европы. Он являлся уникальным духом все ленной, олицетворением воздуха, богом мудрости и победы, лидером и защитником конунгов и героев. Поскольку пред полагалось, что все боги произошли от него, Один был про зван Всеотцом и, как старейший и главнейший среди богов, занял самый высокий престол в Асгарде, названный Хлидскьяльв, откуда можно было обозреть все мироздание. Единым взглядом Один замечал все, что происходило среди всех, кто населяет землю.
Никто, кроме Одина и его жены богини Фригг, не имел права восседать на престоле в Асгарде. Сидя на нем, вдвоем они пристально глядели на юг и запад – стороны света, куда в походы отправлялись древние скандинавы, место осуществления их чаяний и надежд. Внешне Один предстает высоким и сильным человеком, ему около пятидесяти лет, у него либо темные вьющиеся волосы, либо длинная седая борода и лысина. Одет он в серую мантию с синим капюшоном. На нем широкий синий плащ с серыми вкраплениями – символ неба и облаков. В руке он держит священное копье Гунгнир, никогда не дающее промаха, причем клятва, данная на его наконечнике, никогда не может быть нарушена. На пальце или на руке он носит чудесное кольцо Драупнир, символ плодородия, ценность которого никто не мог оспорить. Когда он восседает на престоле или облачается в доспехи перед сражением, когда спускается на землю, чтобы оказаться среди людей, то надевает шлем с изображением орлиной головы, когда же он мирно странствует по земле в человеческом облике, чтобы увидеть то, что делают люди, то носит широкополую шляпу, низко надвинутую на лоб, чтобы скрыть то, что у него только один глаз.
Каждое утро Один посылал в мир двух воронов, носивших имена Хугин (думающий) и Мунин (помнящий), к вечеру он с тревогой ожидал их возвращения. Затем, сидя на плечах Одина, они нашептывали ему все то, что видели и слышали.
У ног его находились два священных волка или диких пса, Гери (жадный) и Фреки (прожорливый), встреча с которыми была для людей хорошим знаком. Один всегда кормил своих волков с рук, мясом из миски, стоявшей рядом с ним. Для себя он не требовал вообще никакой пищи и ред ко пробовал что-нибудь, кроме священного меда.
Сидя на троне, Один ставил ноги на изготовленную богами низкую скамейку из золота. Вся мебель и принадлежавшая богам утварь были сделаны либо из этого драгоценного металла, либо из серебра.
Помимо великолепного чертога Глядсхейма, где на двенадцати креслах, встречаясь на совете, восседали боги, и чертога Валаскьяльв, где находился престол Одина Хлидскьяльв, у верховного бога был третий чертог в Асгарде, расположенный посередине изумительной рощи Глазир, где на деревьях переливались золотые листья.
Вальхалла
Чертог, названный Вальхаллой (палаты мертвых), имел пятьсот сорок дверей, таких широких, что через каждую из них в одну шеренгу могли пройти восемьсот воинов, а над главными воротами располагалась голова вепря и орел, глядевший в самые удаленные уголки вселенной. Стены этого изумительного здания были сделаны из блестящих копий, так отполированных, что они освещали весь чертог. Крыша состояла из золотых щитов, а скамьи были украшены прекрасным оружием – дарами бога его гостям. За длинными столами было достаточно места для эйнхериев – воинов, павших в сражениях, особенно почитаемых Одином.
Древние скандинавы, считавшие войну самым благородным из всех занятий и почитавшие храбрость как самую большую добродетель, поклонялись Одину как богу войны и победы. Они полагали, что всякий раз, когда надвигалась война, он отсылал на поле брани своих помощниц: дев со щитами, дев-воительниц, прозванных валькириями.
Крысолов
Один был предводителем всех бестелесных существ, поэтому в средние века его отождествляли с Крысоловом. Согласно легендам, город Гамельн был настолько наводнен крысами, что жизнь стала невыносимой, и большая награда предлагалась любому, кто избавит город от этих грызунов. Крысолов в пестрой одежде сказал, что он согласен за предлагаемое вознаграждение избавить город от крыс. Когда условия были приняты, он стал играть на флейте, расхаживая по улицам, и играл до тех пор, пока не выманил всех крыс из своих нор и они не собрались в огромную стаю. Какое-то чувство внутреннего напряжения заставляло их идти за Крысоловом, пока, наконец, они не дошли до реки Везер и не утонули в ее потоках.
Поскольку все крысы утонули и не могли вернуться в город, то больше некому было досаждать жителям Гамельна. Поэтому они отказались заплатить вознаграждение и позволили Крысолову сделать все, что он захочет. Он пой мал их на слове и несколько минут спустя снова заиграл на своей волшебной флейте, но на этот раз из зданий стали выбегать дети – они весело следовали за флейтистом.
Горожане были не в силах предотвратить несчастье, и, пока они стояли, словно заколдованные, флейтист подвел детей к горе Коппелберг на окраине города. Гора чудесным образом раскрылась и приняла толпу, а затем снова закрылась, после того как последний ребенок исчез из виду. Эта легенда, вероятно, породила пословицу: «Кто платит, тот и заказывает музыку». Детей больше никто не видел.
В этом мифе Один – Крысолов, пронзительные звуки флейты символизируют завывания ветра, крысы – души умерших, следующих за ним, а полая гора, в которую он ведет детей, – могилу.
Изобретение рун
Кроме того, что Один был богом мудрости, он был также изобретателем рун, первого алфавита народов Северной Европы, чьи идеограммы сначала использовались в магических целях, а затем, в более поздние времена, стали использовать более широко. Так как мудрость может быть обретена ценой жертвы, Один, как говорит он, сам девять дней и ночей провисел на ясене Иггдрасиле, смотря вниз в неизмеримые глубины Нифльхейма, погруженный в свои мыс ли, пронзив самого себя копьем, прежде чем он добыл те знания, которых искал.
После того как Один овладел этими знаниями, он вырезал магические руны на своем копье Гунгнир, на зубах своего коня Слейпнира, на когтях медведя и на бесчисленных одушевленных и неодушевленных предметах. И вследствие того, что он так долго провисел над бездной, он стал покровителем тех, кто был осужден на повешение или повесился сам.
После обретения дара мудрости и рун, которые дали Одину силу над многим в мире, он также пожелал обрести дар красноречия и поэзии.
Гейрред и Агнар
Один, как уже говорилось, проявлял большой интерес к де лам простых смертных и особенно любил наблюдать за красивыми маленькими сыновьями конунга Храудинга, Гейрредом и Агнаром, которым было восемь и десять лет соответственно. Однажды, когда мальчики отправились на рыбалку, внезапный ветер унес их лодку далеко от берега в открытое море и в конце концов прибил ее к острову, на котором жила пожилая пара – переодетые Один и Фригг. Мальчиков тепло приветствовали и хорошо с ними обошлись. Один опекал Гейрреда и учил его пользоваться оружием, а Фригг больше внимания уделяла Агнару и баловала его. Вместе со своими покровителями мальчики прожили долгую холодную зиму, но, когда пришла весна и небо стало голубым, а море спокойным, они сели в лодку, которую им дал Один, и устремились к родному берегу. Попутный ветер благоприятствовал мальчикам в пути. Когда они были у берега, Гейрред внезапно выпрыгнул из лодки и оттолкнул ее в море, тем самым обрекая брата на попадание во власть к злым духам. В тот же самый момент ветер поменял направление, и Агнара унесло в море. Гейрред же поспешил ко двору отца с придуманной историей по поводу того, что случилось с его братом. Он был радостно принят и, когда вырос, сменил на троне отца.
В последующие годы Один был отвлечен другими делами, как вдруг однажды, когда божественная пара восседала на престоле Хлидскьяльв, вспомнил о двух мальчиках. Он указал жене на то, насколько могущественным стал его ученик, и язвительно заметил, что ее питомец женился на великанше и остался беден. Фригг ответила, что лучше быть бедным, чем жестокосердным, и обвинила Гейрреда в плохом гостеприимстве – самом тяжком преступлении в глазах древних скандинавов. Она далеко зашла в своих обвинениях, сказав, что, несмотря на свое богатство, Гейрред жестоко обращается с гостями.
Когда Один услышал это обвинение, он заявил, что докажет, что оно ложно, и, переодевшись простым странником, решил проверить гостеприимство Гейрреда. Облачившись в синий плащ, надвинув шляпу на лоб, он отправился в путь.
Один отправился окружным путем, а Фригг, решив перехитрить его, немедленно отправила служанку предупредить Гейрреда, чтобы он опасался человека в широком плаще и широкополой шляпе, потому что он злой колдун, желающий причинить ему зло.
Поэтому, когда Один оказался перед дворцом конунга, его схватили и, приведя к Гейрреду, грубо допрашивали. Он назвался вымышленным именем Гримнир, но отказался сообщить, откуда родом и чего хочет, своей скрытностью лишь подтвердив подозрения Гейрреда. В результате он при казал повесить странника между двумя кострами, так чтобы языки пламени не доставали его. В таком положении, без еды и питья странник оставался восемь дней и ночей. Однако Агнар, который незадолго до этого втайне пробрался во дворец брата и стал слугой, из жалости к несчастному пленнику однажды пробрался к нему, поднес к его губам полный рог с элем.
В конце восьмого дня, когда Гейрред, сидя на троне, наслаждался страданиями узника, Один начал петь – сначала тихо, затем громче и громче, пока все вокруг не заполни лось звуком его голоса. Он пел о том, что конунг, который так долго пользовался благосклонностью бога, скоро погиб нет от своего собственного меча.
Когда затихли последние звуки, цепи упали с его рук, пламя костров погасло и Один встал посередине зала, но уже не в человеческом обличье, а во всей своей красоте и величии.
Услышав зловещее предсказание, Гейрред вытащил меч, намереваясь убить наглого певца, но, когда тот изменил обличье, он в смятении отступил, споткнулся и, упав на острие меча, погиб как только что предсказал Один. Повернувшись к Агнару, который, согласно некоторым источникам, ввиду того что мифы порой имеют множество различных вариантов, был не братом, а сыном конунга, Один предсказал, что тот станет конунгом в награду за свою человечность, а далее, в знак благодарности за данный ему глоток эля, обещал свое покровительство.
Праздники Первого мая
Однажды Один долго путешествовал по земле, и его братья присвоили себе его трон и жену Фригг.
Однако по возвращении Одина узурпаторы престола исчезли навек. В память об исчезновении ложного Одина, пра вившего семь месяцев и не принесшего миру ничего, кроме несчастья, и в ознаменование возвращения настоящего бога скандинавы-язычники отмечали ежегодные праздники, которые долго были известны под именем Майских празднеств. До недавнего времени 1 мая, особенно в Швеции, проводилось грандиозное шествие, известное под именем Майского, в котором украшенный цветами майский король (Один) бросался лепестками в своего укутанного мехами соперника-Зиму, вынуждая последнего к позорному бегству. И Англии день 1 мая также считался праздником, его отмечали танцами вокруг майского дерева выборами Зеленого Джека и королевы майских игр, называемой также Девой Мэриан.
Как олицетворение небес, Один, конечно, был также любовником и супругом Земли. И так как Земля, по мнению древних скандинавов, выступала в трех ипостасях, они приписывали Одину полигамию и полагали, что у него было несколько жен. Первой среди них была Ёрд – дословно «земля», бывшая дочерью Ночи или великанши Фьергюн, имя которой совпадает с именем отца Фригг. Ёрд родила Одину его знаменитого сына Тора, бога грома и молнии. Второй и главной женой Одина была Фригг, олицетворение цивилизованного мира. Она родила Одину сына Бальдра, нежного бога весны, Хермода и, в соответствии с некоторыми источниками, Тюра. Третьей женой была Ринд, олицетворение твердой, замерзшей земли, с удовольствием уступившая ласкам Одина и родившая ему, в конце концов, сына Вали – символа растительности.
Также говорится, что Один был женат на Саге или Лаге, богине рассказа, которую ежедневно навещал в ее хрустальном чертоге Секквабекк, расположенном под прохладной, неиссякаемой рекой, чтобы испить ее воды и послушать песни о старых временах и исчезнувших народах.
Другими женами Одина были: великанша Грид, мать аса Видара, Гуннлед, мать Браги, Скади, и девять великанш-волн, которые одновременно произвели на свет Хеймдалля. Все они играли более или менее важную роль в различных мифах народов Северной Европы.
Фригг
Королева богов
Свадьба Одина и Фригг вызвала всеобщую радость в Асгарде, где эту богиню все очень любили, так что в последующие годы стало обычаем отмечать годовщину свадьбы пиром и песнями, и богиню провозгласи ли покровительницей брака. За ее здравие, так же как за здравие Одина и Тора, всегда провозглашался тост во время свадебных пиров.
Фригг была богиней атмосферы или облаков, и поэтому ее в соответствии с переменчивым настроением представляли либо в белоснежной, либо в темной одежде. Она была ко ролевой богов и единственная имела право сидеть на престоле Хлидскьяльв рядом со своим августейшим супругом. Отсюда она могла смотреть на мир и видеть все, что там происходило. В соответствии с верованиями предков, у нее был дар предвидеть будущее, но никто и ничто не могло заставить ее раскрывать свое видение другим. Последнее должно было указывать на то, что женщины Северной Европы могут держать секреты в тайне.
Ее обычно представляют высокой, красивой и статной женщиной, украшенной убором из перьев цапли, символом молчания или забывчивости. Она облачена в белоснежные одежды, на талии носит золотой пояс, с которого свисает связка ключей, отличительная черта древнескандинавской домохозяйки, чей особой покровительницей и являлась Фригг. Часто являясь рядом со своим мужем, Фригг пред почитает жить в своем собственном чертоге – Фенсалир, дворце тумана или моря, в котором она усердно вращает колесо прядильного станка, откуда появлялась золотая нить или длинные полотна ярко окрашенных облаков.
Для выполнения этой работы она использует украшенный драгоценными камнями прядильный станок, ярко сверкающий созвездием в ночи, известным жителям Северной Европы как Прялка Фригг, а жителям юга как пояс Ориона.
В свой чертог эта богиня приглашала только тех мужей и жен, которые вели добродетельную жизнь на земле, что бы после смерти они могли наслаждаться обществом друг друга и никогда больше не разлучались.
Фригг была богиней супружеской и материнской любви, и ей в первую очередь поклонялись влюбленные супружеские пары и любящие, нежные родители. Уединение не являлось ее единственной целью, она любила одеваться и появлялась пе ред собравшимися богами в пышном наряде с богатыми украшениями.
Украденное золото
Любовь Фригг к роскоши привела ее к совершению тяжелого проступка. Так как богиня страстно желала новых украшений, она втайне украла золото с идола своего мужа, который только что был помещен в храм, построенный в его честь. Украденный металл передали карликам, дав указание изготовить для нее чудесное ожерелье. Будучи законченным, оно оказалось столь красивым, что усилило чары его хозяйки и даже увеличило любовь Одина к ней. Когда же он обнаружил кражу золота, то разгневался и потребовал от карликов при знания того, кто посмел коснуться его идола. Не желая предавать королеву богов, карлики продолжали упрямо молчать. Тогда, чтобы узнать правду, Один приказал, чтобы идола поместили над входом в храм и начали бы вырезать руны, которые наделили бы идола способностью говорить. Когда до Фригг дошли эти новости, она задрожала от страха и стала умолять свою любимую служанку богиню Фуллу изобрести какое-нибудь средство, защитившее ее от гнева Всеотца. Фулла, всегда готовая услужить своей госпоже, немедленно уехала, но вскоре вернулась с отвратительным карликом, который пообещал помешать идолу заговорить, если только Фригг изволит одарить его своей великолепной улыбкой. Как только его требование было удовлетворено, карлик поспешил в храм, наложил колдовство на стражников, погрузив их в глубокий сон, снял идола с пьедестала и разбил его на куски, чтобы тот никогда не смог рассказать, что Фригг украла золото.
Один, обнаружив на следующее утро святотатство, разгневался еще больше. Он оставил Асгард и исчез в неизвестном направлении, унеся с собой все благословения, которые он больше не хотел давать никому: ни богам, ни людям. Его братья воспользовались этим, приняли его внешний облик и стали владеть его престолом и женой. Но хотя они выглядели так же, как и Один, они не могли возвратить потерянные благословения и позволили ледяным великанам наводнить землю и окутать ее холодом. Эти зловредные великаны грызли листья и почки деревьев до тех пор, пока те не ссохлись и не опали с деревьев, покрыв землю белым покрывалом и окутав непроницаемым туманом.
Наконец после семи месяцев отсутствия настоящий Один, смягчившись, возвратился в Асгард, когда же он увидел произошедшее зло, то прогнал узурпаторов трона, заставил ледяных великанов ослабить свое влияние на землю и освободил ее от ледяных уз, вновь одарив ее своими благодеяниями.
Обманутый Один
Как мы уже видели, Один, хотя был богом ума и мудрости, иногда не мог сравняться со своей женой Фригг, которыми, пользуясь своими женскими хитростями, могла добиться своего своими средствами. Однажды августейшая пара восседала на престоле Хлидскьяльв, глядя на винилеров и вандалов, готовившихся к сражению, которое должно было решить, кто из людей будут верховенствовать. Один с удовлетворением смотрел на вандалов, которые громко молились ему о победе. Но Фригг с большим вниманием наблюдала за винилерами, потому что они просили ее о помощи. По этому она стала расспрашивать Одина о том, кому тот от даст предпочтение. Желая уклониться от ответа, он заявил, что он еще не решил и, так как пора ложиться спать, он от даст победу тому, кого первым увидит утром.
Ответ был тщательно продуман, так как ложе Одина было поставлено таким образом, что, проснувшись, первыми он увидел бы вандалов, и он намеревался увидеть их раньше, чем взойдет на престол. Тщательно продуманный план был разрушен Фригг, которая, дождавшись, пока Один уснет, бесшумно повернула его ложе таким образом, что, проснувшись, он увидел ее любимцев первыми. Затем она отправила послание винилерам, чтобы те нарядили своих жен в доспехи и на рассвете отправили бы их строем, велев тщательно зачесать волосы на щеки и грудь в форме бороды.
Эти указания были выполнены, и, когда на следующее утро Один проснулся, то, увидев вооруженную толпу, удивленно воскликнул: «Что это там за длиннобородые?» Фригг, услышав ожидаемое ею слово, с радостью воскликнула: раз уж Всеотец даровал им новое имя, это событие должно быть ознаменовано еще одним даром – победой.
Один, видя, как хитро его провели, не стал возражать, а винилеры в память о победе, которую он им даровал, стали носить новое, дарованное верховным богом имя, и с тех пор он покровительствовал им, давая множество благ, в том числе и дом на солнечном юге, в плодородных долинах Ломбардии.
Фулла
У Фригг в качестве служанок было несколько красивых девушек, среди них богиня Фулла, ее сестра, которой, согласно некоторым источникам, она доверяла ларец с драгоценностями. Фулла всегда следила за гардеробом Фригг, ее привилегией также было одевать на Фригг золотые туфли и сопровождать ее. Будучи ее наперсницей, Фулла часто советовала ей, как лучше всего помочь смертным, которые умоляли богиню о помощи. На самом деле Фулла была очень красивой, у нее были длинные золотые волосы, свободно спадавшие на плечи и поддерживаемые золотым ободком или повязкой. Так как ее волосы были олицетворением золотистых колосьев, этот ободок символизировал полоску, которой перевязывали сноп. В некоторых частях Германии, где ее считали символом плодородия, Фулла была также известна как Абундиа, или Абундантиа.
Хлин, вторая служанка Фригг, была богиней утешения. Ее посылали утереть слезы плачущим и утешить израненные горем сердца. Она также прислушивалась к молитвам смертных, сообщая о них своей госпоже, и советовала ей время от времени, как наилучшим образом ответить на них.
Обретение льна
Жил-был крестьянин, который ежедневно оставлял жену и детей в долине, чтобы отвести овец на пастбище высоко в горы. В то время когда его скот пасся на склонах гор, он охотился на серн, для того чтобы накормить семью мясом.
Однажды, преследуя это чудное животное, он увидел, как оно исчезло за скалой. Когда же он дошел до того места, то, изумившись, увидел вход в соседнем леднике. Ведь в азарте погони он забирался все выше и выше, пока не очутился на самой вершине горы, где сверкал вечный, нетающий снег.
Пастух смело вошел в открытую дверь и очутился в прекрасной пещере, полной драгоценных камней и свисающих с потолка сталактитов. В центре пещеры стояла женщина, облаченная в серебристые одежды, в сопровождении целой толпы прекрасных девушек, украшенных альпийскими розами.
Неожиданно для себя пастух опустился на колени и словно во сне услышал, что стоявшая посередине богиня велела ему выбрать что-нибудь из разбросанного повсюду богатства. Хоть его и поразили драгоценные камни, взгляд его упал на маленький букет голубых цветов в руке у богини, и он робко попросил разрешения взять его с собой. Улыбнувшись, Хольда, а это была она, протянула ему букет и, похвалив за мудрое решение, сказала, что его жизнь продолжится до тех пор, пока цветы не засохнут и не опадут. Затем, дав пастуху меру семян, которые она велела посеять на его поле, Хольда велела ему уходить. Прогремел гром, затряслась земля, и бедняк снова оказался на склоне горы. Вернувшись домой, он рассказал жене о произошедшем с ним и показал прекрасные голубые цветы и меру семян. Женщина стала укорять мужа за то, что вместо драгоценных камней принес семена и цветы. Тем не менее мужчина пошел сеять подаренные семена и, к своему удивлению, обнаружил, что мера всякий раз пополнялась семенами в та ком количестве, что можно было засеять несколько акров.
Вскоре появились маленькие зеленые ростки, и однажды лунной ночью, когда крестьянин, по обыкновению, смотрел на них, потому что засеянное поле необъяснимо влекло его, он увидел смутные очертания какой-то фигуры, висевшей над полем и словно в молитве протянувшей руки вперед. Наконец поле зацвело, и бесчисленное количество маленьких цветов раскрыло бутоны навстречу солнцу. Когда цветы завяли и семена созрели, Хольда появилась снова, чтобы научить крестьянина с женой тому, как собирать лен – а это было именно это растение, – как из него прясть, ткать и отбеливать холсты. И так как люди из соседних деревень охотно покупали и холст и семена, крестьянин с женой вскоре сильно разбогатели. И пока крестьянин пахал, сеял и собирал урожай льна, жена его пряла, ткала и отбеливала холсты. Этот человек дожил до пре клонного возраста и увидел, как вокруг него выросли внуки и правнуки. Все это время он хранил букет как сокровище, и все это время он оставался свежим, но однажды он увидел, что в течение ночи цветы поникли и засохли.
Зная, что это предвещает собственную смерть, крестьянин забрался на гору и нашел проход, который так долго и тщетно искал. Он вошел через ледяную дверь; больше о нем никто не слышал, так как в соответствии с легендой богиня взяла его под свое покровительство и велела ему жить в пещере, где сбывалось любое его желание.
Тор
Громовержец
Тор – сын Одина и Фригг, богини богинь. Еще ребенком он был знаменит своими огромными размерами и силой и вскоре после рождения удивил собрание богов, играючи перекидывая из стороны в сторону кучу медвежьих шкур. Обычно пребывая в хорошем настроении, Тор впадал иногда в неистовое буйство и бывал в это время очень опасен. Его мать, неспособная справиться с ним, отправила Тора на попечение Вингнира (крылатый) и Хлоры (жара). Эти приемные родители были также олицетворением молнии. Вскоре им удалось обуздать своего подопечного и мудро воспитать его.
Достигнув совершеннолетия, Тор был принят в Асгард, где занял почетное место среди двенадцати богов в огромном зале совета. Во владение он получил Трудвангар (Трудхейм), где построил чертог Бильскирнир (сверкающий, как молния), самый просторный во всем Асгарде. В нем было пятьсот палат и еще сорок палат для проживания рабов, попадавших сюда после смерти. Они всегда были желанны в его доме, здесь их ждал такой же теплый прием, как и их хозяев в Вальхалле, так как Тор был покровителем крестьян и низших сословий.
Так как он был богом грома и молнии (громовержцем), Тору не позволялось переезжать чудесный мост Биврёст, чтобы он не поджег его жаром, исходившим от его тела. Чтобы присоединиться к другим богам у источника мудрости Урд в тени священного дерева Иггдрасиля, он должен был идти пешком, переходя вброд реки Кормт и Ормт и два ручья Керлоуг.
В мифах Тор описывается как богатырь, находящийся в расцвете сил, высокий и хорошо сложенный, со всклокоченными рыжими волосами и рыжей бородой. Когда он тряс волосами, особенно в моменты гнева, искры слетали с них потоками, вызывая гром и молнию.
Народы Северной Европы в дальнейшем украшали его короной, на оконечностях которой была либо сверкающая звезда, либо огонь, так что голова его была окружена ореолом из огня – его собственного символа.
Семья Тора
Тор был женат дважды: сначала на великанше Ярнсаксе (железный камень), родившей ему двух сыновей Магнии (сила) и Моди (смелость), которым было суждено пережить отца и гибель богов и править в новом мире, который возродится после катастрофы, как феникс из пепла. Его второй женой была золотоволосая богиня Сив, родившая ему также двух детей: Лоррид и дочь по имени Труд, юную великаншу, славившуюся своими величиной и силой. Известно, что противоположности сходятся, и пример Труд подтверждение этому. К ней сватался карлик Альвис, которому она благоволила. Однажды вечером ее поклонник, который, будучи карликом, не мог переносить дневного света, появился в Асгарде, чтобы попросить ее руки. Совет богов склонялся в его пользу и был уже готов высказать свое одобрение, как вдруг появился отсутствовавший Тор. Бросив презрительный взгляд на крошечного возлюбленного, отец невесты сказал, что тому следует доказать, что его ум может восполнить недостаток роста, только тогда он сможет удостоиться руки невесты.
Чтобы испытать Альвиса, громовник стал задавать ему вопросы, касающиеся мира богов, ванов, эльфов и карликов, спрашивая до тех пор, пока не взошло солнце и первые его лучи не превратили карлика в камень. Этим Тор еще раз продемонстрировал великую силу богов, что должно было явиться предостережением для всех остальных карликов, которые пытаются испытать ее.
Златоволосая Сив
Сив, жена Тора, очень гордилась своими прекрасными длинными золотыми волосами, спускавшимися с головы до пят и напоминавшими блестящую вуаль. Так как она олицетворяла плодородие земли, то ее волосы символизировали длинные травы или золотые стебли, колосившиеся на полях древних скандинавов. Тор очень гордился волосами своей жены, и представьте себе, в каком он был смятении, когда, проснувшись однажды утром, обнаружил ее, словно землю после сбора урожая, с щетиной вместо волос на голове. В гневе Тор вскочил, поклявшись, что накажет злоумышленника, которым, как он верно догадался, являлся Локи, интриган, всегда строивший злые козни. Схватив молот, Тор направился на поиски Локи, который попытался ускользнуть от разгневанного бога, изменив облик. Но это было бесполезно. Тор схватил его за глотку и чуть не задушил его, но, видя его умоляющий взгляд, ослабил хватку. Когда Локи смог вздохнуть, он стал умолять о прощении, но все было тщетно до тех пор, пока он не пообещал достать Сив новые волосы, такие же красивые, такие же длинные и роскошные, как и первые.
Тор согласился отпустить предателя. Локи быстро удалился в глубины земли, где располагался Свартальвхейм, чтобы умолить карлика Двалина не только сделать прекрасные волосы для Сив, но и подарки для Одина и Фрейра, надеясь смягчить их гнев.
Его просьба была с благосклонностью принята, и карлик изготовил чудесное копье Гунгнир, никогда не дававшее промаха, и корабль Скидбладнир, которому всегда дули по путные ветры и который мог плыть по воде и летать по воз духу. Обладая этими волшебными свойствами, он мог вместить всех богов и их коней, а как только становится не ну жен, сворачивался, как платок, который можно спрятать в карман. И наконец, с помощью веретена карлик получил чудесную золотую нить, из которой сделал волосы для Сив, заявив, что, очутившись на голове, они сразу же вырастут и будут как ее собственные.
Локи был так доволен этими свидетельствами мастерства карликов, что назвал сыновей кузнеца Ивальди, выковавших волосы, самыми умелыми кузнецами. Его слова были услышаны другим карликом, Брокком, заявившим, что его брат Синдри сможет сделать три сокровища, которые превзойдут те, которые были у Локи, как красотой, так и волшебными свойствами. Локи тотчас же поспорил с кар ликом, что у него ничего не выйдет, поставив под заклад свою голову.
Синдри, узнав о пари, согласился с условием, что Брокк будет стоять на мехах, ни на минуту не прекращая поддув. Бросил немного золота в огонь, он вышел, что бы заручиться помощью тайных сил. Пока он отсутствовал, Брокк усердно поддувал меха, Локи же решил помешать ему, и, превратившись в овода, стал нещадно жалить его в руку. Несмотря на боль, карлик продолжал работать, и вернувшийся Синдри вытащил из огня огромного дикого вепря Гуллинбурсти, прозванного так за свою золотую щетину, излучавшую свет, когда он подобно молнии летел по небу.
После того как первая вещь была готова, Синдри, бросив в огонь еще золота и велев брату продолжать поддувать меха, опять вышел просить магической помощи. На этот раз Локи, все еще в облике овода, ужалил карлика в щеку. Но, несмотря на боль, Брокк продолжал работу, и, когда Синдри вернулся, он торжественно достал из горна волшебное кольцо Драупнир, символ плодородия, с которого каждые девять дней падают еще восемь колец.
В третий раз Синдри положил в горн железо и снова, предупредив брата, чтобы тот не прерывал работы, вышел. Локи был в отчаянии, поэтому приготовился к последней атаке. На этот раз, все еще в облике овода, он ужа лил карлика прямо в веко, так что кровь потекла из глаза и он не видел того, что делает. Тот быстро поднял руку, что бы смахнуть кровь, но меха опали, и это нанесло непоправимый вред работе. Когда Синдри вытащил из горна молот, он вскрикнул от разочарования, так как у него оказалась короткой рукоятка.
Несмотря на недостаток, Брокк был уверен, что выиграл пари и, не колеблясь ни минуты, тут же предстал перед богами в Асгарде. Кольцо Драупнир он отдал Одину, Фрейр получил вепря Гуллинбурсти, а Тору достался молот Мьёлльнир (молния), чьей силе никто не мог противостоять.
Локи же, в свою очередь, отдал копье Гунгнир Одину, корабль Скидбладнир Фрейру, а золотые волосы Тору, которые, едва коснувшись головы Сив, тотчас же ожили и, по единодушному признанию, выглядели лучше, чем прежние. Боги постановили, что пари выиграл Брокк.
Чтобы спасти свою голову, Локи попытался быстро ускользнуть, но был настигнут Тором, который незамедлительно до ставил его к Брокку, сказав, что голова Локи по праву при надлежит ему, но он не должен касаться его шеи. Так как ему чинили препятствия в осуществлении мести, карлик решил по-другому наказать Локи, зашив ему рот, а так как его меч не мог проткнуть губы, то он взял у своего брата взаймы шило. Но Локи недолго молча сносил насмешки богов. Ему удалось разрезать веревку, и вскоре он опять стал таким же красноречивым, как всегда.
Поездка Тора в Ётунхейм
Так как великаны из Ётунхейма постоянно насылали холодные ветра, уничтожавшие нежные бутоны и не дававшие цветам распуститься, Тор решил запретить им это. На своей колеснице в сопровождении Локи он отправился в дорогу. К ночи боги очутились на границе мира великанов. Увидев крестьянскую избу, они решили расположиться в ней на ночлег.
Хозяин оказался гостеприимным, но бедным, и Тор, поняв, что он не сможет дать им достаточно еды для удовлетворения нешуточного голода, зарезал своих козлов и тотчас же сварил их. Громовержец пригласил хозяина вместе с семьей отведать угощения вместе с ними, но предупредил, чтобы они не грызли кости и бросали бы их нетронутыми на козлиные шкуры, расстеленные на полу.
Крестьянин с семьей от души поели, но по совету коварного Локи сын крестьянина Тьяльви отважился расколоть одну кость и высосал костный мозг, думая, что никто этого не заметит. Наутро Тор, уже готовый к отъезду, взял молот и ударил им по шкурам. Козлы немедленно воскресли, но один из них хромал. Поняв, что его приказа ослушались, Тор в гневе чуть не убил всю семью. Виновный признался в содеянном, а крестьянин, решив хоть как-то возместить потерю, отдал в вечное услужение разгневанному богу не только сына Тьяльви, но и дочь Рескву.
Поручив крестьянину заботиться о своих козлах, которых он оставил до своего возвращения, и приказав юным спутникам следовать за ним, Тор вместе с Локи отправились пешком. Они шли целый день, а к наступлению ночи очутились в холодной, неприветливой стране, окутанной непроницаемой серой дымкой. После недолгих поисков Тор сквозь туман различил неясные очертания какого-то странного жилища. Открытая дверь была настолько высокой и широкой, что занимала весь простенок. Войдя в дом и не найдя там ни огня, ни света, Тор со спутниками устало опустились на пол и заснули, но вскоре были разбужены странным шумом, словно началось землетрясение. Подумав, что крыша главного здания может обвалиться, они укрылись в пристройке и вскоре снова крепко заснули. На рассвете, выйдя наружу и не успев пройти нескольких шагов, они обнаружили спящего великана и поняли, что шум, мешавший им отдыхать, был не чем иным, как храп. В этот момент великан проснулся, встал, потянулся и стал что-то искать. Вскоре он поднял предмет, который в темноте Тор со спутниками приняли за дом. С удивлением они увидели, что это огромная рукавица великана, а пристройка, в которой они спали, была не чем иным, как палец. Узнав, что Тор со спутниками шли в Утгард, так называлась страна великанов, Скрюмир – великан – вызвался проводить их. Проведя в пути целый день, поздно вечером они реши ли сделать привал. Отправившись спать, великан предложил им взять провизию в его котомке. Но, несмотря на приложенные усилия, ни Тор, ни его спутники не смогли развязать узлы, завязанные Скрюмиром.
Тор и Хрунгнир
Однажды во время одного из своих воздушных странствий на восьминогом коне Слейпнире Один повстречал великана Хрунгнира, который вызвал его на поединок, заявив, что его конь Гуллфакси (золотая грива) – достойный соперник Слейпнира. В пылу борьбы Хрунгнир не заметил того, куда они двигались, и в тщетной надежде догнать Одина очутился у ворот Вальхаллы. Обнаружив, где он, великан побледнел от страха, так как знал, что, рискнув посетить крепость богов, его злейших врагов, подвергает свою жизнь опасности.
Асы, однако, были слишком гостеприимны, чтобы не принять у себя даже врага. Поэтому, вместо того чтобы причинить ему зло, они позвали его в зал, где шел пир. Поглотив большое количество пива, Хрунгнир вскоре захмелел и стал похваляться своей силой, заявляя, что однажды придет и, захватив Асгард, разрушит его, при этом перебьет богов, всех, кроме Фрейи и Сив, жены Тора, которых заберет с собой.
Боги, зная, что с него нечего взять, так как он пьян, оставили его в покое, но вдруг явился Тор. Услышав угрозы в отношении своей возлюбленной жены Сив, он впал в ярость и, выхватив меч, захотев убить обидчика. Но боги не могли позволить этого и потому встали между разгневанным громовержцем и гостем, умоляя Тора уважать священные законы гостеприимства и не осквернять их мирное жилище пролитием крови. Наконец Тор взял себя в руки, но потребовал, чтобы Хрунгнир назначил место и время поединка. Великан принял вызов, пообещав встретиться в Греттунгагарде (каменные дворы), на границе Мидгарда и Утгарда, через три дня, и уехал, отрезвев от испуга. Другие великаны, узнав о его неосмотрительности, стали порицать его. Затем, посоветовавшись, они решили действовать следующим образом. Хрунгнир сказал им, что у него есть право быть сопровождаемым оруженосцем. Тьяльви же должен вызвать его на поединок. Поэтому великаны слепили глиняного великана Меккуркальви в девять миль ростом и в три мили в ширину. Так как они не нашли достаточно большого человеческого сердца, то вложили ему сердце одной кобылы, почему глиняный исполин дрожал от страха. Настал день поединка. Хрунгнир и его помощник стояли на месте, ожидая уважаемых противников. У великана было не только каменное сердце и голова, но также щит и точило из камня, что делало его почти непобедимым. Тьяльви появился прежде своего хозяина Тора, и после этого раздался ужасный шум из-под земли, и она затряслась. Великан подумал, что Тор собирается напасть на него из-под земли, и, воспользовавшись советом хитрого Тьяльви, бросил щит и встал на него.
Тотчас же он увидел свою ошибку, и, пока Тьяльви атаковал Меккуркальви, Тор появился сверху и метнул молот в голову противника. Хрунгнир, чтобы увернуться от удара, бросил свое точило. Молот расколол его, куски полетели на землю, образовав скалы, один осколок впился Тору в лоб, так что бог рухнул на землю. В это время молот раскрошил череп великану, и тот упал замертво, причем одна его нога оказалась на лежащем Торе.
Тьяльви тем временем напал на глиняного великана Меккуркальви с трусливым сердцем кобылы, и тот пал, затем он устремился на помощь Тору, но не смог поднять ногу великана. Не удалось это и другим богам. Пока они стояли рядом в беспомощности, не зная, что делать, подошел маленький сын Тора Магнии. По одним источникам, ему было три дня, по другим – три года. Он схватил ногу великана и освободил отца без всякой помощи, заявив, что, если бы его позвали раньше, он быстро разделался бы с великаном и его слугой. Это проявление силы удивило богов, и они поняли, что в предсказаниях скрыта правда о том, что их потомки, будучи намного могущественнее их самих, переживут их и будут править на обновленных небе и земле.
Чтобы наградить сына за своевременную помощь, Тор подарил ему коня Гуллфакси (золотая грива), который после победы в поединке стал принадлежать ему. С тех пор Магнии разъезжал на этом коне, который по силе и выносливости не уступал Слейпниру.
Волшебница Гроа
Тор тщетно пытался вытащить обломок точила, торчавший в его голове. Так и пришлось ему вернуться в Трудвангар, и даже любящая Сив не смогла помочь ему. Поэтому она решила вызвать провидицу Гроа, волшебницу, известную своим искусством врачевания, а также силой своего колдовства и заговоров. Так как Тор часто благоволил ей, Гроа тот же час согласилась помочь богу, если это будет в ее силах. Торжественно начала она читать руны, под действием которых Тор почувствовал, что точило уже начало качаться. В предчувствии быстрого исцеления Тор решил вознаградить волшебницу, сообщив ей хорошую новость. Зная, что ничего не может доставить матери большего удовольствия, чем перспектива увидеться с давно потерянным ребенком, он рассказал ей, что недавно, переправляясь через Эливагар, ледяные подземные воды, он спас ее маленького сына Аурвандиля, перенеся его через поток в корзине. Но так как маленький озорник все время высовывал палец ноги сквозь прутья корзины, то отморозил его. Гор случайно оторвал палец и за бросил его на небо, где тот превратился в звезду, известную в Северной Европе как «палец Аурвандиля».
Обрадовавшись таким новостям, прорицательница перестала читать заклинания и потом, позабыв, где она остановилась, не смогла продолжить дальше. Так и осталось точило торчать в голове Тора, и его нельзя достать оттуда.
Норны
Три богини судьбы
Северные богини судьбы, норны, никак не подчиняются другим богам, их нельзя оспорить и повлиять на их предсказания. Норны – три сестры. Их имена Урд, Верданди и Скульд, и они олицетворяют прошлое, настоящее и будущее. Их главное занятие состояло в прядении нити судьбы. Кроме того, они должны поливать корни священного дерева водой из источника Урд и подсыпать свежую землю, чтобы дерево оставалось вечно зеленым.
Согласно некоторым источникам, норны неустанно следили за золотыми яблоками, росшими на ветвях Дерева жизни, опыта и познания, и не разрешали никому, кроме богини Идунн, срывать их. Это были молодильные яблоки, благодаря которым боги сохраняли молодость.
Порой норны также кормили и нежно заботились о двух лебедях, плававших по зеркальной поверхности источника Урд. Предполагается, что от этой пары лебедей произошли все лебеди на земле. Иногда норны, облачившись в лебединое оперенье, посещали землю и веселились как русалки на берегу моря, а также в различных реках и озерах, время от времени являясь смертным, предсказывая им будущее и давая мудрые советы.
Нити судьбы, которые плели норны
Порой норны плели настолько длинные нити судьбы, что, когда одна из них стояла на высокой горе на дальнем востоке, другая в это время находилась далеко в море на западе. Нити, которые они пряли, напоминали веревки и отличались по цвету, в зависимости от характера предстоящих событий. Черная нить, протянутая с севера на юг, непременно считалась предзнаменованием смерти. И когда сестры работали челноком, они пели торжественную песню. Они не пряли в соответствии со своими желаниями, но слепо подчинялись желаниям Орлог, вечному закону вселенной, старше, нежели они, и высшей силе, у которой, очевидно, не было ни начала, ни конца.
Две норны, Урд и Верданди, плели нити, в то время как третья безжалостно разрывала их, очень часто, почти законченные, разбрасывая остатки по ветру. Как олицетворение времени норны представлены как сестры разного возраста и характера. Урд (Вурд, то есть «судьба», «прошедшее») предстает очень старой и немощной, постоянно оглядывающейся назад, поглощенной размышлениями о прошедших событиях и ушедших людях. Верданди (становление, настоящее), вторая сестра, молодая, активная и бесстрашная, прямо смотрит перед собой. В то время как Скульд (долг, будущее) представляется окутанной в плотную вуаль, с головой, повернутой в сторону противоположную той, куда смотрит Урд, держащей в руках нераскрытую книгу или неразвернутый свиток.
Ежедневно норн навещали боги, любившие советоваться с ними, и даже Один часто спускался к источнику Урд, чтобы обратиться к ним за помощью. Они отвечали на его вопросы, но обходили молчанием лишь те, которые касались его судьбы или судьбы других богов.
Валькирии
Девы сражений
Особые помощницы Одина, валькирии, или девы-воительницы, были либо его дочерьми, как Брюнхильд, или отпрысками смертных королей, девами, за которыми сохранялась привилегия оставаться бессмертными и неуязвимыми до тех пор, пока они безоговорочно подчиняются богу Одину и остаются незамужними. Они и их кони были олицетворением облаков, а их сверкающее оружие символизировало вспышки молнии. Древние полагали, что они появлялись на земле по повелению Всеотца, что бы выбрать среди убитых в бою героев, достойных вкусить радости в Вальхалле, и достаточно смелых, чтобы оказать помощь богам, когда наступит время решающей битвы.
Эти девы изображались юными и красивыми, со сверкающим оружием и развевающимися золотистыми волосами. Они носили шлемы из золота или серебра и кроваво-красные кольчуги. Со сверкающими копьями и щитами, неслись они сквозь сражение на ретивых белых конях. Эти кони галопом несутся по воздуху, и мост Биврёст содрогается под ними, несущими в Вальхаллу прекрасных наездниц и пере носимых павших героев.
Кони с облака
Так как кони валькирий были олицетворением облаков, вполне естественно было представить, что иней и роса попадали на землю с их сверкающих грив. Именно их благотворному влиянию люди предписывали плодородие почв, свежесть долин и горных склонов, а также великолепие сосен и лугов.
Число валькирий и их обязанности
Назначение валькирий состояло не только в том, чтобы собирать павших воинов на земле, но и на море, погибших в сражениях и потонувших во время штормов. Иногда они стояли на мелях, маня викингов к себе, что являлось верным предзнаменованием близкой смерти, предзнаменованием, воспринимаемым древнескандинавскими героями с радостью.
Их было девять. Валькирии также считались божествами неба, которых также называли нор нами, или богинями судьбы.
Вёлунд и валькирии
Предполагалось, что порой валькирии в лебяжьем оперении летали на землю к укромному ручью, где они могли порадовать себя купанием. Любой смертный, похитив это оперение, мог помешать им вернуться на небо и даже жениться на одной из них.
Рассказывается, что три валькирии: Эльрун, Эльвит (чудесная) и Сванхвит (лебяжье-белая) – однажды резвились в воде, как вдруг три брата: Эгиль, Слагфид и Вёлунд, или Вэйленд-кузнец, подошли к ним и, забрав лебяжье оперение, заставили их остаться на земле и стать их женами. Валькирии оставались со своими мужьями в течение девяти лет, пока вновь не обрели своего оперения, после чего вернулись в Вальхаллу.
Братья тяжело переживали потерю жен, и двое из них, Эгиль и Слагфид, надев свои лыжи, отправились на поиски возлюбленных, бесследно исчезнув в холодных и туманных северных краях. Третий брат, Вёлунд, понимая, что поиски бесполезны, остался дома, найдя утешение в созерцании кольца, оставленного Эльвит в качестве знака любви, и не терял надежды на ее возвращение. Будучи искусным кузнецом, он мог изготовить любые, самые изысканные украшения из золота и серебра, так же как и волшебное оружие, которое не мог разрушить никакой удар. Кузнец изготовил семьсот колец, похожих на кольцо, оставленное женой, и по окончании работы связал их вместе. Однажды ночью, возвратившись с охоты, он обнаружил, что кто-то унес одно кольцо, оставив остальные, что, по его мнению, было верным признаком ее скорого возвращения.
Той же самой ночью он был застигнут врасплох, связан и пленен шведским конунгом Нидудом, завладевшим его мечом, самым лучшим, наделенным волшебной силой оружием. Конунг оставил его для себя, а кольцо любви, сделанное из чистейшего рейнского золота, он отдал своей единственной дочери Бёдвильд. Что касается несчастного Вёлунда, то его от правили на соседний остров и, чтобы он не сбежал, перерезали сухожилия. Там конунг заставил его непрестанно ковать ору жие и украшения. Также он заставил его построить запутанный лабиринт, и этот лабиринт в Исландии известен в наши дни как «дом Вёлунда».
С каждым новым оскорблением, наносимым Нидудом, ярость и отчаяние Вёлунда увеличивались, и денно и нощно он вынашивал план мести. Кроме того, он готовился к побегу и в перерывах между работой сделал себе чудесные крылья, похожие на крылья своей жены-валькирии, которые он намеревался надеть на себя после осуществления плана мести. Однажды конунг пришел навестить заключенного и принес ему украденный меч, с тем чтобы тот починил его. Но Вёлунд заменил его другим оружием, как две капли воды похожим на волшебный меч, с тем чтобы обмануть конунга, когда тот придет за ним. Несколько дней спустя Вёлунд заманил сыновей конунга в кузницу и убил их. Из их черепов он сделал кубки для питья, а из глаз и зубов – драгоценности, которые подарил родителям и сестре.
Семья конунга не подозревала, откуда взялись эти украшения, поэтому дары были с радостью приняты. Что касается молодых людей, то все решили, что они уплыли в море и там утонули.
Некоторое время спустя Бёдвильд, желавшая, чтобы кузнец починил кольцо, также пришла в кузницу. Ожидая, она выпила волшебный напиток, от которого заснула и всецело оказалась во власти Вёлунда. Когда план его мести был полностью выполнен, Вёлунд тотчас же надел крылья, которые он держал в готовности для этого дня, и, схватив меч и кольцо, медленно поднялся в воздух. Направившись ко двору конунга, он сел подальше и поведал Нидуду о своих преступлениях. Конунг, вне себя от ярости, призвал к себе Эгиля, брата Вёлунда, который также оказался в его власти, и велел ему продемонстрировать свое мастерство искусного стрелка. Вёлунд дал знак, и Эгиль выстрелил, попав в мешок под крылом, в котором находилась кровь юных сыновей конунга. После чего кузнец улетел, не получив никаких повреждений, сказав, что Один подарит его меч Зигмунду. Это предсказание сбылось в должное время.
Вёлунд направился в Альвхейм, где, если верить легенде, нашел свою возлюбленную жену и жил с ней счастливо до наступления сумерков богов.
Но даже в Альвхейме этот умный кузнец продолжал заниматься своим ремеслом и изготовил многие образцы непроницаемого оружия, описанного в поздних героических песнях. Кроме знаменитых мечей, Бальмунга и Жуайеза (Радостный), принадлежавших Зигмунду и Карлу Великому, со общается, что для своего сына Хайме он изготовил Миминг, а также много других мечей.
Эгир
Бог моря
Помимо морских божеств Ньёрда и Мимира, первый из которых представлял морское побережье, а второй – первичный океан, из которого родились все вещи, народы Северной Европы признавали еще одного властелина морской стихии, Эгира или Хлера, который проживал то в своих ледяных чертогах, то на острове Лесе (Хлесе) в районе пролива Каттегат.
Эгир (море), как и его братья Кари (воздух) и Локи (огонь), вероятно, принадлежал к более ранней династии богов, так как он не упоминается ни с асами, ни с ванами, ни с велика нами, ни с карликами или эльфами. Однако в его владениях власть его безгранична.
По преданиям, он вызывал и усмирял страшные бури в морской пучине. Его обычно изображали в виде иссохшего седого старика с длинной бородой, с судорожно сцепленными руками с острыми когтями, будто бы он хочет все удержать в своей власти. Появляясь из морской пучины, он преследо вал перевернувшиеся суда, а затем с жадностью увлекал их за собой на дно моря. Считали, что в этом занятии он находил дьявольское наслаждение.
Богиня Ран
Эгир сочетался браком со своей сестрой богиней Ран, чье имя означает «грабительница». Она была так же груба, алчна и ненасытна, как и ее муж. Ее любимым занятием было прятаться за опасными скалами, куда она заманивала мореплавателей и где была натянута ее сеть – самое дорогое, что у нее было. Затянув мужчин в сети и разбив их суда об острые скалы, она спокойно увлекала их вниз в свое унылое царство. Ран считалась богиней смерти всех тех, кто погибал в море, и северные народы верили, что она увлекала утонувших в свои коралловые пещеры, где для них уже были готовы постели и где мед был в таком же изобилии, как и в Вальхалле.
Волны
У Эгира и Ран было девять дочерей, или дев-волн, чьи белоснежные руки и груди, длинные золотые волосы, тем но-синие глаза и гибкие чувственные формы были невыразимо пленительны. Эти девы, облаченные в прозрачные синие, белые или зеленые накидки, резвились в огромных владениях отца.
Однако они были очень изменчивы и капризны, становясь то игривыми, то угрюмыми и равнодушными, а временами вступали в схватки друг с другом, вырывая друг у друга волосы, разрывая одежды, отчаянно бросаясь на свои жесткие постели – скалы, неистово гоняясь друг за другом, крича то ли от радости, то ли от боли. Однако они редко появлялись на поверхности для своих игр, и только если их брата Ветра не было поблизости, а в зависимости от его настроения они могли быть либо нежными и игривыми, либо шумными и жестокими.
По преданиям, волны обычно появлялись по трое; час то говорили, что они резвятся вокруг кораблей тех викингов, к которым они благоволили, устраняя на пути их кораблей все препятствия и помогая им быстрее достичь своей цели.
Сигурд
История Вёльсунгов
Сиги, могущественный и уважаемый сын Одина, однажды за проступок был изгнан из своих земель и признан вне закона. Один снабдил своего сына оснащенным кораблем и верными людьми. Но родственники жены предательски убили его.
Сиги, однако, был отомщен своим сыном Рери, который, вернувшись на родину после долгого отсутствия, взошел на трон и вскоре убил всех убийц своего отца. Правление Рери было отмечено процветанием его владений, но его заветное желание иметь наследника не осуществлялось на протяжении многих лет. Наконец Фригг услышала его настойчивые молитвы и подарила ему сына, которого он так долго ждал. Она отправила свою посланницу Гну или Хльод с волшебным яблоком, которое та уронила Рери на колени, пока тот спал на склоне холма. Взглянув наверх, Рери узнал посланницу богини и радостно поспешил домой разделить яблоко со своей супругой. Ребенок, родившийся под таким покровительством, оказался красивым мальчиком. Родители назвали его Вёльсунгом. Потеряв родителей в детстве, он вырос и стал правителем всей земли.
Прошли годы, а богатство и власть Вёльсунга все умножались. Он был самым бесстрашным правителем и собрал вокруг себя многих смелых воинов. Они часто пили его пиво под могучим дубом Бранстоком (родовой ствол), крона которого покрывала весь дворец, а ствол находился в центре.
У Вёльсунга родились десять здоровых сыновей, а дочь Сигню была украшением его дома. Так прекрасна была эта дева, что, когда она достигла брачного возраста, много поклонников просили ее руки. Среди последних был и Сиггейр, правивший землей готов; он и добился согласия Вёльсунга, хотя сама Сигню ни разу его не видела.
Свадьба Сигню
Увидев своего суженого в день свадьбы, невеста в ужасе содрогнулась. Малый рост и хмурый взгляд жениха резко контрастировали с горделивой осанкой и открытыми лицами ее братьев. Отменять свадьбу было слишком поздно, так как это могло бы запятнать честь семьи, а Сигню так искусно скрывала свою неприязнь, что этого не заметил никто, и только ее брат Сигмунд понимал, с каким тяжелым сердцем она идет под венец.
Меч Одина
Свадебный пир продолжался, и, когда веселье было в полном разгаре, в зал вошел высокий, укутанный в темно-синий плащ человек, у него был лишь один глаз. Ни говоря ни слова и не взглянув ни на кого из присутствующих, чужеземец по дошел к родовому дереву и вонзил сверкающий меч в ствол по самую рукоятку. Затем, медленно обернувшись и взглянув на пораженных и потерявших дар речи гостей, он объявил, что меч достанется воину, который сможет вынуть его из ствола дерева, после чего принесет своему хозяину победу в любом сражении. Произнеся эти слова, он вышел из зала так же, как и вошел, оставив всех догадываться, что их посетил сам Один, верховный бог.
Вёльсунг первым обрел дар речи и, отказавшись от своего права первым попытаться вытащить волшебный меч из ствола дерева, велел Сиггейру сделать это. Жених старался изо всех сил, но ему не удалось даже сдвинуть меч, после чего с печалью вернулся на свое место. Затем попытался сам Вёльсунг, но также безуспешно. Меч был предназначен явно не для них, и тогда свою силу решили попытать молодые Вёльсунги.
Сигмунд
Девять старших сыновей также ничего не добились; но, когда Сигмунд, десятый и меньший сын, взялся за рукоятку, меч легко поддался, и Сигмунд выдернул его из ствола, как будто из ножен.
Почти все присутствующие обрадовались успеху молодого воина; но сердце Сиггейра было полно зависти, ему очень хотелось завладеть этим мечом. Он предложил шурину выкупить меч, но Сигмунд ни за какую цену не соглашался расставаться с ним, заявив, что меч явно предназначен ему. Этот отказ так разгневал Сиггейра, что он втайне решил перебить всех Вёльсунгов и завладеть мечом.
Скрыв, однако, свои чувства, он повернулся к Вёльсунгу и радушно пригласил его вместе со всеми сыновьями и родственниками посетить его двор в следующем месяце. Приглашение было тотчас же принято, хотя Сигню, подозревая, что муж задумал недоброе, тайком пришла к своему отцу и умоляла его отклонить приглашение и остаться дома. Однако тот не согласился взять свое слово обратно, выказав тем самым свой страх.
Предательство Сиггейра
Через несколько недель после возвращения молодых супругов хорошо снаряженные суда Вёльсунга подошли к владениям Сиггейра. Сигню с тревогой наблюдала за их приближением. Заметив их, она поспешила на берег и стала просить своих родственников не сходить на берег, говоря им, что ее муж вероломно устроил засаду, чтобы погубить их всех. Но Вёльсунг и его сыновья, не боявшиеся ника кой опасности, велели ей возвращаться к мужу; сами же они вооружились и решительно направились к берегу.
Все случилось так, как сказала Сигню: по пути во дворец маленькое войско попало в засаду Сиггейра. Несмотря на доблесть Вёльсунгов, противники, которых было на много больше, одержали верх, сам Вёльсунг был убит, а его сыновья взяты в плен. Их связали и привели к трусливому Сиггейру, который сам не принимал участия в сражении. Сигмунд был вынужден расстаться с дорогим ему мечом, после чего его и его братьев приговорили к смерти.
Напрасно Сигню, узнавшая о жестоком приговоре, пыталась вступиться за братьев; своими мольбами она добилась того, что ее братьев отвели в лес и привязали к упавшему стволу дуба – тогда, если их пощадят дикие звери, они умрут от голода и жажды. Затем Сиггейр заточил свою жену во дворце, чтобы она не смогла прийти на помощь своим братьям.
Каждый день рано утром Сиггейр посылал в лес проверить, живы ли еще Вёльсунги, и каждое утро посланец возвращался, сообщая, что ночью приходило чудовище и съедало одно го из братьев, оставляя лишь только кости. Наконец, когда в живых остался только один Вёльсунг, Сигню придумала план спасения и уговорила одного из своих слуг взять мед, пойти в лес и мазать медом лицо и рот ее брата.
Когда ночью чудовище, привлеченное запахом меда, снова пришло к дереву, оно вылизало лицо Сигмунда и даже запустило ему в рот язык. Стиснув зубы, Сигмунд, несмотря на свою обессиленность, не разжимал челюсти, и зверь, пытаясь освободиться, разорвал путы, сковавшие Сигмунда. Тогда он убил хищника, который съел всех его братьев, и скрылся, пока к дереву не пришел посланец Сиггейра. Тогда Сигню выпустили из дворца, и она прибежала в лес оплакивать своих братьев.
Увидев ее безутешное горе и зная, что она никак не причастна к жестоким действиям Сиггейра, Сигмунд вышел из своего укрытия и успокоил сестру. Они вместе похоронили останки братьев, Сигмунд торжественно поклялся отомстить за зло, причиненное его семье. Сигню была заодно с бра том, однако она попросила его выждать подходящий момент, пообещав помочь ему. Затем брат с сестрой расстались, Сигню вернулась в ненавистный ей дворец, а Сигмунд ушел далеко в лес, построил там себе хижину и стал заниматься кузнечным делом.
Сыновья Сигню
После всего произошедшего Сиггейр захватил владения Вёльсунгов, он был рад появлению сына, но Сигню, чтобы научить мальчика мести, тайком отправила его к брату. Сигмунд неохотно согласился; испытав мальчика и поняв, что тот недостаточно храбр, он отослал его к матери (согласно другой версии, убил его).
Некоторое время спустя Сигню отослала своего второго сына в лес с той же самой целью. Однако Сигмунд и его нашел недостаточно храбрым. Было ясно, что только истинный Вёльсунг может совершить возмездие, и Сигню, поняв это, решила пойти на преступление.
Приняв это решение, она призвала прекрасную молодую ведьму и, приняв ее обличье, она направилась в темный лес и попросила приюта в хижине Сигмунда. Вёльсунг не узнал свою сестру. Он принял ее за цыганку, в которую она превратилась, и, поддавшись чарам, взял ее в жены. Через три дня она исчезла из хижины и, вернувшись домой, приняла свой прежний облик. Когда же у нее родился сын, она с радостью по его смелому взгляду и крепкому сложению узнала в нем будущего героя Вёльсунга.
Синфьётли
Когда Синфьётли, как назвали мальчика, было десять лет, Сигню сама решила испытать его и, пришив к его телу одежду, резко отодрала ее. Однако мальчик только вздрогнул и громко рассмеялся. Тогда она смело направила его в лесную хижину. Сигмунд вновь приготовился испытать мальчика. Собираясь однажды утром уходить из хижины, он попросил Синфьётли взять муки из мешка и замесить тесто. Вернувшись домой, Сигмунд спросил мальчика, все ли он сделал. Тот показал ему на хлеб, а когда Сигмунд расспросил его, простодушно признался, что ему пришлось замесить тесто вместе с большой гадюкой, которая была в муке. Приятно удивленный тем, что мальчик, к которому он чувствовал странную привязанность, с честью выдержал испытание, которое погубило его братьев, Сигмунд запретил ему есть хлеб, так как хотя укус змеи и не был ему страшен, но яд в пище или питье мог его убить.
_________________ Мой девиз: один против всех, и всем несдобровать...
Ирина Анатольевна Мудрова
«Великие мифы и легенды. 100 историй о подвигах, мире богов, тайнах рождения и смерти»: Центрполиграф; Москва; 2011
Цитата:
Помощь богов
Тогда Сигмунд начал терпеливо обучать Синфьётли всему, что должен знать скандинавский воин, и вскоре они оба стали неразлучны. Однажды, охотясь в лесу, они набрели на хижину, в которой крепко спали двое мужчин. Рядом висели две волчьи шкуры, а это означало, что странники были оборотнями. Над ними висело проклятье, и некоторое время они должны были покидать свои шкуры. Движимые любопытством, Сигмунд и Синфьётли надели волчьи шкуры и, превратившись в волков, помчались через лес, убивая и съедая все, что попадалось им на пути.
Они настолько одичали, что вскоре напали друг на друга, после чего Синфьётли погиб, так как он был моложе и слабее. Случившееся заставило Сигмунда опомниться, и он в отчаянии склонился над своим поверженным противни ком. Вдруг он увидел, как два горностая напали друг на друга и один из них до смерти загрыз другого. Тогда победитель скрылся в чаще, откуда появился вновь с листом, который приложил к ране на груди. Свершилось чудо: как только волшебный лист коснулся раны, мертвый горностай ожил. Мгновение спустя пролетавший мимо ворон обронил такой же лист к ногам Сигмунда, и он, поняв, что боги желают помочь ему, приложил лист к ране Синфьётли, и тот сразу же встал.
Опасаясь, что они могут погубить друг друга, Сигмунд и Синфьётли вернулись домой и стали терпеливо ждать, пока с них спадут чары. К их великой радости, волчьи шкуры спали на девятый день, и они поспешно бросили их в огонь, где те сгорели дотла. Так чары были разрушены навсегда.
В плену
Тогда Сигмунд поведал о своих бедах Синфьётли, который поклялся, что, несмотря на то что Сиггейр был его отцом (ни он сам, ни Сигмунд не знали тайну рождения Синфьётли), он поможет отомстить ему. Когда наступила ночь, он пошел с Сигмундом к чертогу Сиггейра. Они вошли туда незамеченными, спрятавшись в винном погребе за огромными пивными чанами. Здесь их обнаружили два младших сына Сигню, игравшие с золотыми кольцами. Кольца по катились в погреб, где и сидели в засаде Сигмунд и Синфьётли.
Мальчики рассказали об увиденном своему отцу и гостям. Но прежде чем Сиггейр и его воины взялись за оружие, Сигню пошла с детьми в погреб и попросила брата убить маленьких предателей. Сигмунд наотрез отказался выполнить ее просьбу, и тогда Синфьётли отрубил им головы, а потом приготовился биться с врагами, которые окружали их.
Несмотря на все свои усилия, Сигмунд и его мужественный молодой спутник вскоре были схвачены готами, и тог да Сиггейр сказал, что их закопают живыми в одном кургане, а посреди кургана поставят каменное строение, разделенное стеною на две половины, чтобы они не могли ни видеть, ни коснуться друг друга. Пленников повели к кургану, и их противники уже собирались положить сверху последние камни, когда подошла Сигню, неся охапку соломы, которую ей разрешили бросить в курган к Синфьётли, так как готы посчитали, что в солому завернута пища, которая нужна для того, чтобы продлить его предсмертные муки.
Когда все вокруг стихло, Синфьётли разрыл солому. Какова же была его радость, когда он увидел, что, вместо хлеба, в нее завернут меч, который Один дал Сигмунду. Зная, что ничто не может затупить или сломать лезвие этого прекрасного оружия, Синфьётли всадил меч в плиту. С помощью Сигмунда ему удалось перепилить ее, после чего они оба через крышу выбрались наружу.
Гибель Сигню
Освободившись, Сигмунд и Синфьётли вернулись в палату короля и, разложив вокруг нее дрова, подожгли всё. Затем, стоя по обе стороны выхода из палаты, они не выпускали из нее никого, кроме женщин. Они громко проси ли Сигню выйти из палаты, но она больше не хотела жить и, подойдя к выходу, чтобы в последний раз обнять Сигмунда и Синфьётли, раскрыла секрет рождения Синфьётли, после чего бросилась в огонь и погибла вместе со всеми.
Смерть Синфьётли
Вернув себе власть, Сигмунд взял себе в жены прекрасную принцессу Боргхильд.
Синфьётли, старший сын Сигмунда, тоже рано погиб. Он убил в битве брата Боргхильд, и та поклялась отравить его. Синфьётли два раза спасал отца, предупреждая его о том, что в его кубке яд. Сигмунд, которого не мог убить ни один яд, два раза осушал кубок. Когда же Боргхильд в третий раз поднесла кубок с ядом, Сигмунд сказал Синфьётли, чтобы тот смочил усы в напитке. Неправильно поняв отца, Синфьётли осушил кубок до дна и бездыханным упал на землю.
Сказав это, он чашу осушил,
И окаменело тело его, отравленное ядом,
Тогда упал могучий воин,
Не проронив ни слова, в лице не изменившись.
И содрогнулся чертог Вёльсунгов.
Тогда поднялся старший из них,
Вскричав от горя, и поднял голову павшего.
И никто не слышал его скорбных речей,
Как никто не слышал того,
Что Всеотец говорил над телом павшего Бальдра.
Онемев от горя, Сигмунд нежно взял тело сына на руки и пошел из палаты к берегу, где положил драгоценную ношу в ялик, который подогнал одноглазый лодочник. Он уже был готов сам сесть в ялик, но тут лодочник оттолкнул лодку от берега, и вскоре они исчезли из виду. Тогда отец в скорби медленно направился к дому, утешая себя мыслью, что сам Один пришел за молодым героем и отправился с ним «на запад».
Молодая жена Сигмунда
Сигмунд изгнал Боргхильд в наказание за ее преступление, а когда он совсем состарился, то стал просить руки прекрасной молодой принцессы Хьёрдис, дочери Эйлими, исландского конунга. У этой девы было много поклонников, среди которых был конунг Люнгви из рода Хундингов. Однако слава Сигмунда была так велика, что она с радостью согласилась стать его женой. Отвергнутый Люнгви так разгневался на принцессу за это решение, что немедленно со брал большое войско и выступил против своего более удачливого соперника, который, несмотря на численное преимущество войска Люнгви, сражался с отчаянным мужеством.
Хьёрдис и ее служанка с тревогой наблюдали за ходом битвы, укрывшись в чаще неподалеку от поля боя. Они видели, как Сигмунд складывает вокруг себя тела павших от его руки, и никто не мог победить его. Но внезапно появился высокий одноглазый воин, и битва сразу же утихла, так был страшен его вид.
Без промедления новый герой нанес сильнейший удар Сигмунду, который отразил нападение своим мечом. От удара добрый меч сломался, и, хотя неизвестный противник исчез точно так же, как и появился, Сигмунд остался безоружным и вскоре был смертельно ранен.
Так как битва была проиграна, а весь род Вёльсунгов истреблен, Люнгви поспешил с поля боя, чтобы как можно скорее вступить во владение королевством и заставить Хьёрдис стать его женой. Но как только он скрылся из виду, прекрасная молодая королева незаметно вышла из своего укрытия в чаще и приблизилась к тому месту, где лежал умирающий Сигмунд. Она в последний раз крепко при жала павшего героя к своей груди и со слезами выслушала его просьбу собрать обломки меча и сохранить их для его сына, которого она вскоре должна была родить и которому было суждено отомстить за отца и стать более великим, чем он сам.
Альф, викинг
Пока Хьёрдис оплакивала Сигмунда, ее служанка предупредила ее о приближении нескольких викингов. Вновь укрывшись в чаще, женщины обменялись одеждой, после чего Хьёрдис приказала служанке выйти под видом королевы.
После этого они вышли навстречу викингу Альфу (Хельфрату или Хельферику), который благосклонно приветствовал женщин, а их рассказ о битве вызвал у него такое восхищение Сигмундом, что он приказал перенести тело убитого героя в более достойное место, где его можно было бы похоронить со всеми подобающими почестями. Затем он предложил королеве и ее служанке кров в своем чертоге, и они с радостью отправились с ним за море.
Так как Альф с самого начала сомневался, кем на самом деле были женщины, сразу же по прибытии в свое королевство, для того чтобы выяснить правду, он решил задать с виду праздный вопрос. Он спросил мнимую королеву, как в зимнее время года, когда дни коротки, а светает слишком поздно, она определяет время. На это она ответила, что так как она всегда пьет молоко, когда доит коров, то просыпается от жажды. Когда тот же самый вопрос был задан настоящей королеве, она после недолгих раздумий ответила, что узнавала о наступлении утра, когда золотое кольцо, подаренное ей отцом, становилось очень холодным.
Рождение Сигурда
Когда подозрения Альфа таким образом подтвердились, он предложил руку Хьёрдис, мнимой служанке, обещая ей заботиться о ее маленьком сыне, и это слово он впоследствии сдержал. Когда ребенок появился на свет, Альф сам окропил его водой согласно обычаю, который ревностно блюли наши языческие предки, и нарек его Сигурдом. Когда тот вырос, с ним обращались как с родным сыном конунга, а его наставником стал Регин, мудрейший из людей, который знал все, даже собственную судьбу, так как ему было открыто, что он падет от руки юноши.
Оказавшись в изгнании, Регин нашел себе приют среди людей, которых он обучил сеять и убирать хлеб. Он научил их обрабатывать металлы, выходить под парусом в море, строить дома, прясть, плести и шить и всем остальным ремеслам, что раньше были неведомы людям. Прошли годы, а Регин терпеливо ждал своего времени, надеясь, что когда-нибудь встретит героя, достаточно сильного для того, чтобы отомстить за его беды Фафниру, который за годы любования своими сокровищами превратился в ужасного дракона, наводившего ужас на Гнитхейд (сверкающий очаг), где он нашел себе приют.
Закончив свой рассказ, Регин с грустью посмотрел на внимательно слушающего Сигурда и сказал, что знает, что молодой герой при желании сможет убить дракона, затем он спросил Сигурда, готов ли тот помочь ему совершить возмездие.
Меч Сигурда
Сигурд, не колеблясь, согласился при условии, что проклятие падет на Регина, обязавшегося выковать для юноши меч, который ничто не сможет сломать. Регин дважды ковал чудесное оружие, но Сигурд разбивал его на куски на наковальне. Тогда Сигурд вспомнил об обломках меча своего отца Сигмунда, который хранила его мать, и, придя к Хьёрдис, попросил ее отдать их ему. Тогда из обломков меча был выкован такой крепкий клинок, что он рассек наковальню пополам, а сам даже не треснул. Этот меч был таким острым, что рассек комок шерсти, плывший по течению. Сигурд попрощался с матерью и в сопровождении Регина направился в землю своего рода, поклявшись Регину убить дракона после того, как он вы полнит свой долг и отомстит за Сигурда.
По пути в землю Вёльсунгов они увидели поразительное зрелище: прямо по воде шел человек. Сигурд взял его в ладью, а незнакомец, назвавшийся Фенгом или Фьельниром, пообещал им попутные ветры. Также он учил его различать добрые приметы. На самом деле этот старик был не кто иной, как Один или Хникар, усмиритель волн, но Сигурд не узнал его.
Спящая дева-воительница
Вскоре он услышал сказ о деве-воительнице, уснувшей в горах и окруженной огненной стеной, которую, чтобы разбудить деву, могли преодолеть только храбрейшие из мужей.
Такой подвиг был как раз по душе Сигурду, и он сразу же отправился в путь. Он ехал там, где еще не ступала нога чело века, дорога была долгой и безрадостной, но, наконец, Сигурд достиг горы Хиндарфьялль в земле франков. Это была высокая гора, и казалось, что окутанную туманом вершину лизали языки пламени.
Сигурд направился к горе, а огонь все разгорался, пока он не оказался перед огненной стеной, окружающей вершину. Огонь ревел и бушевал так, что это устрашило бы любого, но Сигурд, не боясь ничего и не медля ни мгновения, бросился в пламя.
Когда бушующий огонь стих, Сигурд продолжил свой путь по посыпанной белым пеплом широкой дороге по направлению к большому замку, окруженному стеной из щитов. Ворота были широко открыты, и Сигурд беспрепятственно проехал за ограду, не встретив сопротивления ни со стороны стражи, ни со стороны воинов. Осторожно продвигаясь вперед, так как он опасался ловушки, Сигурд, наконец, достиг внутреннего двора замка, где увидел спящего в полном вооружении человека. Сигурд спешился и снял со спящего шлем. С изумлением он увидел перед собой не воина, но прекрасную деву.
Все его попытки разбудить спящую были напрасны, по ка он совсем не снял с нее доспехи, которые скрывали белоснежные льняные одежды. Волосы ее золотыми волнами рассыпались по плечам. Когда, наконец, доспехи были сняты, она широко открыла прекрасные глаза. Налюбовавшись восходом солнца, она обратила взор на своего освободите ля, и молодой герой и дева с первого взгляда полюбили друг друга.
Тогда дева поведала Сигурду свою историю. Звали ее Брюнхильд. Согласно некоторым источникам, она была дочерью конунга, а Один возвел ее в ранг валькирий. Она долгое время преданно служила ему, однако однажды осмелилась поставить свои собственные интересы превыше его, присудив победу в битве более молодому и привлекательному воину, в то время как Один приказал ей помочь его противнику.
В наказание за это непослушание ее изгнали из Вальхаллы на землю, где по решению Одина она могла выйти за муж, как и остальные представительницы ее пола. Этот при говор поверг Брюнхильд в ужас, так как она опасалась, что судьба пошлет ей в мужья труса, которого она будет презирать. Для того чтобы развеять эти страхи, Один отослал ее в Хиндарфьялль, и, начертав руну сна, чтобы в ожидании предназначенного ей судьбой мужа она оставалась молодой и прекрасной, он окружил ее огненной завесой, преодолеть которую мог только герой.
С вершины Хиндарьфьялля Брюнхильд показала Сигурду свой бывший дом в Лимдале, или земле гуннов, сказав ему, что она будет ждать его там, когда бы он ни пришел взять ее в жены. На одинокой горной вершине Сигурд надел ей на палец кольцо Андваранаут и поклялся в вечной любви.
Нибелунги
Во время своих странствий Сигурд прибыл во владения Нибелунгов. В этих краях всегда были туманы, а правили там Гьюки и Гримхильд. Королева была особенно страшна, так как умела колдовать и могла налагать чары и варить волшебные зелья, которые вызывали временное забвение у пьющего их и подчиняли его воле королевы.
У короля и королевы было три сына: Гуннар, Хёгни, Готторм. Дочь их Гудрун была самой милой и прекрасной де вой. Все они тепло приняли Сигурда, и Гьюки пригласил его немного погостить у них. Приглашение пришлось очень кстати после долгих странствий, и Сигурд с радостью остался и участвовал в развлечениях Нибелунгов. Он ходил с ними на войну и так отличился там своей доблестью, что заслужил уважение Гримхильд, которая решила выдать свою дочь за него замуж. И вот однажды она сварила одно из своих волшебных зелий, а когда он выпил его из рук Гудрун, он полностью забыл Брюнхильд и свою помолвку с ней и воспылал любовью к королевской дочери.
Хотя Сигурд и чувствовал смутный страх, понимая, что забыл что-то, что должен был исполнить, он попросил руки Гудрун и получил согласие. Их свадьба состоялась при большом стечении народа и всеобщем ликовании.
Но хотя Сигурд и любил свою жену и чувствовал искреннюю привязанность к ее братьям, он не мог избавиться от гнетущего чувства, теперь редко можно было видеть его улыбающимся. Гьюки умер, и место его занял его старший сын Гуннар. Так как молодой король не был женат, его мать Гримхильд стала просить его найти себе жену, говоря ему, что никто не достоин стать королевой Нибелунгов, кроме Брюнхильд, которая, как говорили, обитала в золотом чертоге, окруженном огненным валом, и взять ее в жены мог только тот, кто осмелится преодолеть ради нее огненную стену.
Гуннар отправился на поиски девы, сопровождаемый Сигурдом. Волшебным образом они поменялись обличиями. Они явились в высокий зал, в котором сидела Брюнхильд. Они не узнали друг друга: Сигурд потому, что Гримхильд наложила на него чары, а Брюнхильд из-за изменившегося облика возлюбленного.
Дева нахмурилась при виде темноволосого чужеземца, так как она считала, что только Сигурд способен преодолеть огненную завесу. Однако она неохотно вышла поприветствовать гостя, а когда он сообщил, что пришел добиваться ее руки, она позволила ему занять место жениха рядом с со бой, так как была связана чарами и должна была взять в мужья того, кто пройдет ради нее огненную завесу.
Сигурд провел три ночи на ложе Брюнхильд, положив между собой и невестой свой сверкающий меч. Такое необычное поведение возбудило любопытство девы, и Сигурд поведал ей, что таким образом боги велели совершить помолвку.
Когда наступило утро четвертого дня, Сигурд снял кольцо Андваранаут с пальца Брюнхильд и, надев другое кольцо, до бился от нее торжественного обещания, что через десять дней она придет во двор Нибелунгов, чтобы стать королевой и его верной женой.
Добившись этого обещания, Сигурд покинул чертог, пройдя по пеплу, и пришел к Гуннару, с которым он, сообщив ему об успехе предприятия, вновь поменялся обликом. Затем воины повернули своих боевых коней обратно домой, и только Гудрун открыл Сигурд тайну помолвки; он отдал ей роковое кольцо, даже не подозревая о том, сколько бед оно еще принесет.
Приход Брюнхильд
Верная данному ею слову, десять дней спустя появилась Брюнхильд, и, торжественно благословляя дом, в который она должна была войти, она тепло поприветствовала Гуннара и позволила ему провести ее в большую палату, где рядом с Гудрун сидел Сигруд. Взглянув на нее, Вёльсунг встретил укоряющий взгляд, и это разрушило чары. Прошлое горечью воспоминаний вновь ожило, однако было уже слишком поздно: они были оба связаны брачными клятвами: он с Гудрун, она – с Гуннаром, за которым безвольно последовала к предназначавшейся им высокой скамье.
Дни шли, и Брюнхильд казалась равнодушной, однако в сердце ее кипел гнев, и она часто уходила от своего мужа в лес, где в одиночестве давала волю своему горю.
В это время Гуннар заметил, с каким холодным равнодушием встречает жена проявления его чувств, и у него зародились ревнивые подозрения и сомнения в том, всю ли правду о помолвке сказал ему Сигурд и не воспользовался ли он своим положением, чтобы завоевать любовь Брюнхильд. Один только Сигурд оставался безмятежным, сражаясь только с тиранами и угнетателями и встречая всех добрыми словами и улыбкой.
Ссора королев
Однажды королевы направились к Рейну купаться и, когда они уже входили в воду, Гудрун сказала, что имеет право войти в воду первой, так как ее муж храбрее. Брюнхильд стала оспаривать то, что считала свои правом. Разгорелась ссора, в ходе которой Гудрун обвинила свояченицу в неверности, показав ей в доказательство кольцо Андваранаут. Вид рокового кольца в руках соперницы потряс Брюнхильд, и она убежала домой, где в молчании слегла от горя, не вставая так долго, что все уже думали о приближении смерти. Напрасно Гуннар и члены королевской семьи пытались по очереди разговорить ее; она не вымолвила ни слова до тех пор, пока не пришел Сигурд и не спросил ее о причине ее молчаливых страданий. Тогда любовь и гнев Брюнхильд вы рвались наружу, как воды бурного потока, и она обрушила на своего возлюбленного град упреков, пока его сердце до такой степени не преисполнилось жалости к ней, что доспехи спали с него. Ничто не могло разрядить тяжелую обстановку, а Брюнхильд не слушала обещаний Сигурда отречься от Гудрун, отвечая ему, что не сможет быть неверна Гуннару. Мысль о том, что два воина назвали ее своей женой, была невыносима для ее гордости, и, когда в следующий раз ее муж пришел к ней, она стала умолять его убить Сигурда, что еще больше разожгло ревность и подозрения Гуннара. Он отказался жестоко поступить с Сигурдом, так как они по клялись друг другу в вечной дружбе. За помощью он обратился к Хёгни. Однако он тоже не желал нарушить данную им клятву. Тогда, воспользовавшись одним из зелий Гримхильд, он подговорил Готторма совершить предательство.
Смерть Сигурда
Тогда в одну темную ночь вооруженный Готторм прокрался в палату Сигурда; но, наклонившись над ним, увидел, что Сигурд смотрит на него, и выбежал. Он снова вернулся, и все повторилось, как и в первый раз. К утру же, вернувшись к Сигурду в третий раз, он увидел, что герой спит, и предательски вонзил копье ему в спину.
Несмотря на смертельное ранение, Сигурд поднялся на своем ложе и, схватив свой меч, который висел рядом с ним, изо всех сил метнул его в спину пытающегося убежать убийцы. Когда же Готторм достиг двери, меч настиг его и разрубил надвое. Затем, тихо попрощавшись с охваченной ужасом Гудрун, Сигурд откинулся назад и умер.
Тогда же убили сына Сигурда, и несчастная Гудрун в молчании оплакивала погибших, в то время как Брюнхильд громко смеялась, чем навлекла на себя гнев Гуннара, который слишком поздно пожалел о случившемся.
Похороны состоялись вскоре. Был сложен большой погребальный костер, на который возложили дорогие гобелены, свежие цветы и сверкающее оружие, как полагалось при погребении великого воина. Все то время, что шли приготовления, женщины с особенной нежностью обращались с Гудрун; боясь, что ее сердце не выдержит, они пытались вы звать у нее слезы, рассказывая сильнейшие огорчения, которые им самим пришлось когда-либо пережить: одна женщина, например, поведала, как она сама потеряла всех, кто ей был дорог. Однако все попытки были тщетными, пока не положили на ее колени голову Сигурда, попросив поцеловать его, как если бы он был еще жив; и тогда слезы ручьем полились из ее глаз.
Сама Брюнхильд не осталась равнодушной к произошедшему; она позабыла все обиды, когда увидела тело Сигурда на костре. Он был одет в сияющие доспехи, как будто шел в бой; на голове у него был шлем-страшило, рядом с ним был его боевой конь, которого должны были сжечь вместе с ним, как и нескольких самых верных его слуг, которые не могли пережить смерть хозяина. Она удалилась к себе в покои и, раздав все свое имущество служанкам, надела свои самые роскошные одежды, бросилась на кровать и закололась мечом.
Весть об этом в скором времени достигла Гуннара, который бросился к своей жене. Единственное, что он успел услышать, была ее просьба положить ее рядом с героем, которого она любила, вынуть из ножен сверкающий меч и положить между ними, как было в тот день, когда он обманом добился ее руки, чтобы помочь другому. Когда она умерла, все ее пожелания были исполнены, ее сожгли вместе с Сигурдом, а все Нибелунги оплакивали их.
_________________ Мой девиз: один против всех, и всем несдобровать...
Беовульф против чудовищ
Еще до переселения населявших Скандинавию англосаксов в Британию в V–VI веках в их среде существовала легенда-поэма о национальном герое Беовульфе, который вступил в борьбу со страшными болотными чудовищами, наводившими ужас на население Дании. Имя Беовульф буквально переводится как «пчелиный медведь». Он прибыл в Данию из Швеции. Это был сильный и храбрый воин, но ему с большим трудом удалось победить чудовищ.
Стареющий король Дании Хротгар построил себе новый дворец с огромной пиршественной залой, называемой Охотничья палата, какой не было ни у одного из соседних правителей. На празднование этого события король пригласил многих важных персон.
Слуги накрыли столы, принесли жаркое из оленьего мяса, наполнили бокалы вином, и торжество началось. Но ни король Хротгар, ни его верные воины не предполагали, что новый дворец, построенный рядом со старыми болотами, вызвал страшное раздражение у живших в его глубинах чудовищ. И самое сильное чудовище, похожее на дракона, Грендель, задумал уничтожить дворец, разорвать на части самого короля Хротгара.
Когда далеко за полночь все гости и воины, уставшие от еды, вина и веселья, уснули в Охотничьей палате, Грендель выбрался из болота и вполз в залу. Со всех сторон доносился человеческий храп. Он схватил одного воина, разорвал его на части и тотчас сожрал, затем принялся за другого, третьего…
На другое утро оставшиеся в живых заметили исчезновение нескольких гостей и воинов. Король Хротгар тотчас понял, что к ним приходило болотное чудовище Грендель. Но гости не испугались, они настояли на том, чтобы продолжать пир. Снова накрыли столы, снова слуги принесли жаркое, наполнили бокалы. Весь вечер они ели, пили, вспоминали погибших и наконец уснули. А на другое утро недосчитались еще нескольких человек. Пришлось опечаленному Хротгару покинуть новый дворец.
Печальная весть о прожорливом чудовище дошла до Беовульфа, отважном воине, соседе датчан. Он решил помочь им и вместе со своими воинами на корабле приплыл к берегам Дании. Король Хротгар принял Беовульфа радушно.
— Это чудовище не только сильное, оно еще и коварное. Победить его мечом нельзя, — наставлял Хротгар, — оно все покрыто панцирем.
— Я не боюсь его, — ответил Беовульф.
Беовульф прибыл в новый дворец, осмотрел его роскошную пиршественную залу и решил расположиться в ней на ночь. После обильного ужина все его воины уснули. В это время Грендель бесшумно вполз в залу и опять принялся за свою страшную трапезу. Но Беовульф услышал стон и мигом проснулся. В темноте он метнулся к дракону и ухватил его за когтистую лапу. Между ними завязался страшный бой. Грендель из последних сил рванул, и лапа осталась в руках Беовульфа. Чудовище без одной лапы, истекая кровью, уползло в болото.
Король Хротгар наградил Беовульфа золотым мечом и доспехами и вместе с придворными решил устроить большое торжество по случаю победы Беовульфа. И снова, как ранее, накрыли стол в Охотничьей палате. Гости ели, пили, славили храброго воина Беовульфа и уже за полночь уснули.
Не могли они знать, что Грендель издох, но его мать решила отомстить за него. Далеко за полночь она бесшумно вползла в Охотничью палату, схватила одного воина, сдавила его, чтобы он не крикнул, и утащила в болото.
На другое утро король Хротгар стал умолять Беовульфа отправиться на болото и уничтожить там чу-: довище. Беовульф понимал, что ему предстоит нелегкая схватка. Драться придется не на земле, а в трясине.
Мать Гренделя уже его поджидала. И между ними начался бой. Меч Беовульфа только скользил по чешуе чудовища. И вдруг воин увидел другой меч, схватил его и одним ударом отсек чудовищу голову. Полилась черная кровь, и все кругом исчезло. Беовульф успел разглядеть лежавшего недалеко мертвого Гренделя. Он отсек обоим чудовищам головы и взял с собой.
Беовульф появился перед Хротгаром, в одной его руке была голова убитого Гренделя, в другой — его матери. Героя вместе с трофеями на руках понесли во дворец. Все снова собрались в пиршественной зале Охотничьей палате и пировали. Эту ночь все спали спокойно.
Цитата:
Золото нибелунгов
В древнегерманской поэме «Песнь о Нибелунгах» отразились сведения о нашествии диких варварских племен на Бургундское королевство в 437 году. Нибелунги — это загадочные волшебные карлики, которые охраняли подземные клады. Для пущей осторожности они периодически перетаскивали сокровища с места на место.
В небольшом городке Ксантене на Нижнем Рейне у короля Зигмунда с супругой Зигелиндой был сын Зигфрид, красивый, сильный и умный юноша. Как-то отправился он в город и остановился у одной кузни. Он попросил разрешения попробовать самому поработать. Хозяин-кузнец положил на наковальню самую крупную болванку. Зигфрид взял молот и со всего размаху ударил по ней. Болванка разлетелась на части, а наковальня разбилась и ушла в землю. Зигфрид попросил научить его кузнечному делу. Вместо этого обозленный кузнец послал его в заповедный лес, где жил огромный змей, заготовить дрова для печи. Кузнец втайне надеялся, что юноша столкнется со злым змеем и не выйдет из леса живым.
Зигфрид пошел в лес, нарубил дров, сел на пенек отдохнуть. Вдруг из-под пня появилась огромная шипящая голова змея.
— Кто ты такой? Как посмел без спросу рубить мой лес? — Змей поднялся вровень с деревом и еще сильнее зашипел.
Зигфрид схватил дубину и бросился на чудище. Он так крутил дубиной, что как змей ни уворачивался, дубина настигала его всюду. Быстро сдох змей, открыл пасть, и из нее полилась черная кровь. Сунул Зигфрид свой палец в кровь, он окостенел, стал крепче стали. Тогда он весь вымылся змеиной кровью, его кожа стала крепкой как панцирь, он почувствовал в себе необыкновенные силы. Только между лопаток осталось у него маленькое уязвимое место, во время купания туда упал липовый листок.
В город Зигфрид решил не возвращаться, а отправиться странствовать. Незаметно для себя он оказался в лесу, в котором жили нибелунги. Зигфрид увидел, как два карлика выносили из пещеры свое богатство. Это были ящички, сундучки, полные золота, драгоценных камней.
Подошел к ним Зигфрид, представился, они назвали себя королями нибелунгов, попросили помочь разделить им клад, за это заранее дали ему в награду меч. Но как ни старался Зигфрид, не мог поделить сокровища так, чтобы короли были довольны. Наконец они разозлились, схватили свои мечи и бросились на него. Зигфрид стал драться с ними подаренным ему мечом и легко справился с обоими, зарубив их на месте.
Эту сцену видел еще один нибелунг, страшный карлик Альберих. Он решил отомстить за королей, натянул шапку-невидимку и кинулся на Зигфрида. Тот по движению воздуха понял, что на него кто-то напал, принялся крутить свой меч и зацепил карлика. Тот упал, шапка-невидимка слетела с него, он стал видимым и признал свое поражение. Зигфрид забрал у него шапку, надел ее и стал невидимым. Он осмотрел пещеру, сложил в нее все сокровища и завалил вход. Так он стал обладателем подземных сокровищ королей нибелунгов.
Вскоре Зигфрид захотел жениться. Он слышал, что в Бургундском королевстве, которым управляли три брата во главе со старшим Гунтером, жила их сестра, красавица Кримхильда, и он отправился ко двору бургундских королей.
Там он помог бургундским королям в битве против наступавших саксов. Благодаря участию Зигфрида бургундцы отстояли свою землю и в благодарность предложили ему в жены их сестру Кримхильду. Едва Зигфрид увидел ее, то сразу влюбился. И Кримхильда согласилась стать его женой. Но Гунтер попросил Зигфрида оказать ему еще одну услугу, а потом уже справлять свадьбу.
Гунтер хотел жениться на королеве Исландии Брунхильде, которая жила в море на одиноком острове, славилась силой и красотой. Каждому, кто предлагал ей руку и сердце, она в свою очередь предлагала посоревноваться с ней — сразиться на копьях, метнуть камень и прыгнуть в длину. Гунтер не был уверен в своих силах и на всякий случай взял с собой Зигфрида.
Они поплыли по Рейну, потом вышли в открытое море. Вскоре их корабль причалил к одинокому острову, на котором жила королева Брунхильда. Она узнала о цели визита к ней гостей и предложила наутро Гунтеру принять участие в состязании с ней. Гунтер опечалился, но Зигфрид успокоил его, сказал, чтобы он не волновался, все будет хорошо.
На другое утро вышла королева на бой с Гунтером, взяла копье, села на лошадь. Гунтер тоже взял копье, сел на лошадь. А там уже сидел невидимый никому Зигфрид, на его голове была шапка-невидимка. Едва королева направила свое копье в грудь Гунтера, как Зигфрид отбил его, а сам тупым концом копья Гунтера выбил королеву из седла. Очень она удивилась и предложила Гунтеру метнуть камень. Зигфрид вместо Гунтера метнул камень гораздо дальше Брунхильды. И на третьем состязании Гунтер прыгнул дальше Брунхильды. Ничего не оставалось королеве, как выполнить данное обещание — она согласилась стать женой Гунтера.
Две свадьбы сыграли в Бургундском королевстве, Гунтер стал мужем Брунхильды, а Зигфрид — Кримхильды. Зигфрид вместе с молодой женой отправился к своим родителям и остался там жить. Прошли десять лет, и Гунтер пригласил к себе Зигфрида с Кримхильдой отметить юбилей сзадьбы. Супруги прибыли в Бургундское королевство и отпраздновали десятую годовщину.
На другое утро Кримхильда и Брунхильда отправились в церковь на службу и заспорили у дверей, кому первой входить, каждая считала себя важнее другой. И вот тогда Кримхильда в сердцах сказала, что она важнее, так как ее муж Зигфрид помог Гунтеру победить Брунхильду в соревнованиях. Очень обиделась на такие слова Брунхильда, потребовала объяснений у Зигфрида и Гунтера. Зигфрид, не желая ссоры, сказал, что Кримхильда. не права. Но с того времени обе пары перестали дружить.
Тогда-то Гунтер задумал убить Зигфрида, так как опасался, что в конце концов он раскроет тайну, и Брунхильда бросит его. Он вызвал к себе верного советника Хагена фон Тронье посоветоваться как быть. Хаген сказал, что готов выполнить поручение и убить Зигфрида, но тело его неуязвимо, только одно маленькое местечко уязвимо, но, где оно, никто не знает. Тогда Гунтер отправил его к Кримхильде и посоветовал ненароком выспросить все у нее.
Кримхильда, ничего не подозревая, рассказала Хагену о юношеских приключениях Зигфрида, о разбитой наковальне, о битве со змеем и случайно назвала его уязвимое место — между лопаток. Заговорщики решили выманить Зигфрида на охоту, там убить его и сказать, что произошел несчастный случай.
В один прекрасный день Гунтер пригласил Зигфрида к себе в королевство на охоту. Вместе с ним отправился и Хаген. Они загнали несколько оленей и кабанов. Все были довольны, стали накрывать на стол. Но оказалось, что у них нет воды. Зигфрид и Хаген пошли к ручью, чтобы набрать ее. Едва Зигфрид наклонился над ручьем, как Хаген со всей силой вонзил копье ему между лопаток. Упал Зигфрид, потекла из раны кровь, а Хаген побежал к шатрам рассказать, что случилось несчастье, на Зигфрида напал олень и смертельно ранил его в спину.
Узнав о несчастье с мужем, Кримхильда поняла, что это дело рук ее брата и Хагена, которому она ненароком доверила тайну своего мужа. Кримхильда поклялась отомстить им обоим. Ее братья между тем нашли сокровище Зигфрида, спрятали его на дне Рейна и стали называть себя королями нибелунгов.
Кримхильда между тем вышла замуж за царя гуннов и через много лет пригласила к себе братьев погостить. Пригласила и верного их советника Хагена. Испугался вначале Гунтер, думал предупредить братьев, а потом решил, что ничего не случится, все уже давно забыли те события. Он собрал своих людей, сказал, что надо поехать к гуннам навестить сестру, взял с собой и Хагена.
Когда гости из Бургундии оказались за одним пиршественным столом с гуннами, Кримхильда подала знак своим воинам, и те напали на бургундцев, многих перебили, а Гунтера и Хагена не тронули. Привели их к Кримхильде. Она приказала зарубить обоих, и сама мечом снесла голову Хагену, который отказался открыть местонахождение клада нибелунгов.
Едва упала его голова, как все воины, бургундские и гунны, вскричали в негодовании:
— Нет оправдания женщине, убившей беспомощного воина не в бою, а коварно за пиршественным столом!
И один из приглашенных оставшихся в живых бургундцев бросился с мечом на Кримхильду. Он вонзил его ей прямо в сердце, и она упала замертво. На этом прекратился род бургундских королей, а золото нибелунгов навсегда осталось на дне Рейна.
Рюбецаль и принцесса
В германской мифологии Рюбецаль — горный дух, властелин горных богатств, повелитель гномов, изображавшийся в образе грозного великана. Он обитал в Исполинских горах, точнее в Силезии и Богемии, где повелевал еще горными реками и озерами. Его имя, Рюбецаль, переводится как «человек, считающий репу». Хорошим людям он помогал, а злым причинял неприятности. Однажды он влюбился, и это доставило ему массу огорчений.
В тот день горный дух как всегда обходил свои владения. На берегу озера у подножия Исполинских гор он увидел прекрасную принцессу, дочь силезского короля Эмму. Она была так хороша, что его сердце учащенно забилось. Он не мог уже ни о чем думать, только об этой девушке. Он заметил, что Эмма каждое утро вместе с подругами купалась у ручья, впадавшего в горное озеро, на дне которого у него был каменный дворец. Но горный дух не знал, как к ней приблизиться и о чем с ней говорить. Он решил ее украсть.
Как-то рано утром, когда Эмма купалась в ручье, он волшебной палочкой превратил ручей в горный поток, который подхватил принцессу и унес в его подземное царство.
Там горный дух признался Эмме в своей любви и предложил ей стать его женой. Девушка не согласилась. Тогда он предложил ей все свои богатства-, золото, серебро, драгоценные камни. Она их отвергла. Тогда он спросил, чего она хочет. Эмма призналась, что скучает без своих подруг. Горный дух сказал, что поможет ее горю, но она должна его слушаться. Он принес корзинку с репами и дал ей свою волшебную палочку.
— Дотронься палочкой до любой репы, — сказал он ей, — и репа тотчас превратится в того, кого ты пожелаешь, хоть в человека, хоть в животное. Но только ты не пытайся покинуть меня, помни, что я буду за тобой следить.
Эмма взяла волшебную палочку и стала дотрагиваться до реп, называя имена своих подруг и вызывая их к себе. Вскоре возле нее появились десять ее самых близких подруг. Жить ей стало гораздо веселей. Еще две репы она превратила в своих любимых кошечку и собаку. Подземный замок горного духа наполнился веселыми девичьими голосами, мяуканьем кошки и лаем собаки.
Эмма была очень довольна и каждый день веселилась. Но вскоре она заметила, что ее подруги быстро стареют, лица их покрылись морщинами, они с трудом передвигались. Так же состарились ее кишка и собака. Она спросила горного духа, в чем дело, почему они так быстро состарились. Он усмехнулся и сказал, что репа быстро вянет, высыхает и оживить ее ничем нельзя. Надо выращивать новые. Но для этого потребуется время.
Он взял у нее волшебную палочку, дотронулся до всех ее подруг, до кошки и собаки, и они тотчас же превратились в репы — высохшие и сморщенные. Загрустила Эмма, личико у нее осунулось, глаза покраснели. Испугался горный дух, что его красавица тоже превратится в старуху. И отправился искать молодые репы, но найти их нигде не мог. Тогда он засеял огромное поле семенами репы и сказал Эмме, что у нее скоро будет столько друзей и подруг, сколько она пожелает.
— Но мне нужна хотя бы одна репка, — ответила ему Эмма, — мне очень скучно одной.
Горный дух снова отправился на поиски и с трудом нашел одну-единственную молодую репку и принес ее Эмме. Очень обрадовалась Эмма этой репке и решила обмануть горного духа. Не хотела она больше оставаться в его подземном царстве, не хотела быть его женой. Эмма сказала ему, что ей надо знать, сколько у нее будет друзей и подруг. И отправила горного духа считать посаженные им репки. Горный дух принялся считать, но все время сбивался, так как реп было очень много. Он начинал с одного края поля и когда доходил до другого, то терял счет.
Эмма знала, что он долго будет считать в поле свои посадки и, взяв волшебную палочку, превратила молодую репу в быстрого коня. Она вскочила на него и во всю прыть помчалась вон из подземного царства, подальше от его границ. А горный дух, ничего не подозревая, продолжал считать репы.
Шло время, наконец он устал и вернулся к себе в подземное царство. Но Эммы там не было. Он понял, что принцесса его обманула, убежала от него. Он бросился за ней в погоню, но было уже поздно. Эмма добралась до дворца своего отца-короля, где ее приняли с распростертыми объятиями.
С той поры горного духа, которого так хитро обманула принцесса Эмма, прозвали Рюбецалем — «репосчетом».
Чудо-доктор и горный дух
Рюбецаль, горный дух, обитавший в Силезии, терпеть не мог несправедливость и обман. Он нередко вмешивался в дела граждан, которые появлялись в его владениях, бедным всячески помогал, плутов и мошенников наказывал. Обманщики и плуты его боялись, для них он был неподкупным судьей, который мог жестоко покарать за недостойные дела. Многие легенды о его праведных деяниях носили нравоучительный воспитующий характер.
В давние времена в Силезии, рассказывают, появился некий человек, который выдавал себя за чудо-доктора, вылечивающего любые болезни. Одет он был подобающим образом — в черное манто, белый парик, шляпу, а на носу очки, что в те времена считалось принадлежностью к ученым людям, на лямке у него был прикреплен деревянный ящик с «чудо-лекарствами». Он приходил на городской рынок и обещал страждущим продать такие снадобья, которые вылечивают от всех болезней.
— Принимайте чудо-микстуру, — кричал он, — от чудо-доктора, натирайтесь моей чудо-мазью, глотайте мои чудо-пилюли, и через пару дней хворь уйдет и вы будете здоровы. А если купите мой чудо-бальзам, то никогда не заболеете вообще.
Вскоре чудо-доктор обошел все рынки в Силезии. Никто из покупателей не предполагал, что этот «чудо-доктор» вовсе не доктор и даже не знахарь. Под благообразной ученой внешностью скрывался простой брадобрей из соседнего графства, которому пришло на ум быстро разбогатеть. Он назвал себя чудо-доктором и принялся за изготовление своих «чудо-лекарств». Для микстур он использовал воду, которую смешивал с медом, ароматными травами, мази изготовлял из свиного жира, сахарные карамели у него превратились в сладкие пилюли, а из ликера сделал бальзам.
Сразу раскрыть обман никто не мог, но вторично появляться на рынках Силезии он опасался. И чудо-доктор решил отправиться в Богемию. Идти предстояло через горы. Он закинул за спину свой ящик с «чудо-лекарствами» и отправился в путь.
Было раннее утро. На горном лугу он увидел старичка с седой бородой и корзиной, который что-то искал в траве. Чудо-доктор остановился и спросил, что он делает. Старичок ответил, что много лет страдает разными болезнями, а потому собирает горные травы и корешки, готовит настой и так лечится. Он горный знахарь.
Рассмеялся чудо-доктор:
— Какой же ты знахарь, если за много лет не можешь вылечить себя. Вот я чудо-доктор, меня знают во всей Силезии, я изготавливаю лекарства, после приема которых люди выздоравливают за несколько дней.
Старичок с интересом посмотрел на незнакомца и спросил, нет ли у него лекарства для него.
— А что у тебя болит? — поинтересовался чудо-доктор.
— Я страдаю падучей, — ответил старичок. — Иногда меня так трясет, что падаю на землю. Я не могу найти травы, которая помогла бы мне.
— О, это ерунда, — заверил его чудо-доктор. — Купи мой бальзам, и у тебя никакой падучей не будет.
Он достал из своего ящика пузырек с «бальзамом» и протянул старику. Старичок ничего не сказал, взял пузырек, вытащил пробку и понюхал. В один миг его лицо перекосилось. Его всего начало трясти.
— Что ты дал мне, обманщик?! — закричал он таким громовым голосом, что травы пригнулись и листва с деревьев осыпалась. — Это же простой ликер!
Старичок вдруг стал увеличиваться в росте, достиг верхушек деревьев, схватил чудо-доктора, приблизил к себе и влил ему в глотку весь «чудо-бальзам» из деревянного ящика, а потом скинул с горного склона.
Всего в ссадинах и синяках его нашел какой-то крестьянин и предложил отвезти к местному горному знахарю. «Чудо-доктор» вспомнил бородатого старичка и затрясся от страха. Он обещал несколько талеров, если крестьянин отвезет его в соседнее графство. Там он займется своим прежним ремеслом брадобрея.
Лореляй на Рейне
Легенда о прекрасной девушке Лореляй родилась на юге Германии, в опасных местах сужения судоходного Рейна, с обеих сторон теснимого горами. Стремительное течение, крутые повороты и опасные камни представляли немалую опасность для судов. Одни тонули, разбившись о камни, других волны выбрасывали на берег. Наиболее опасным считался поворот возле самого высокого утеса. Там чаще всего происходили кораблекрушения. Утес назвали Лореляй, по имени девушки, которая якобы жила в этих местах, влюбилась в одного рыцаря, а потом бросилась с утеса в темные воды. Новую жизнь этой рейнской легенде дал в своих стихах поэт Генрих Гейне.
Недалеко от этой скалы, согласно поверьям, жил старый рыбак, у которого была красавица дочь, золотоволосая Лореляй. Она любила по утрам выходить на берег Рейна, садиться возле утеса и расчесывать свои золотистые волосы. Проплывавшие мимо капитаны и рыбаки приветствовали ее. Им казалось, что появление красивой девушки на утесе, успокаивало Рейн, течение замедляло свой ход, а когда она расчесывала золотистые волосы и напевала песню, то камни скрывались глубоко под водой.
Однажды, когда Лореляй сидела на утесе, в лодке подплыл незнакомый юноша. Ему понравилась золотоволосая девушка, и он понравился ей. Юноша назвал себя рыцарем, сказал, что живет в замке недалеко от Рейна и пригласил Лореляй к себе в гости. Лореляй согласилась. Замок был большой, кругом сновало множество слуг. Лореляй познакомилась с матерью рыцаря, которая сразу поняла, что ее сын влюблен в девушку. Но она не хотела видеть Лореляй будущей хозяйкой замка и попыталась отговорить сына от женитьбы.
Рыцарь не послушал свою мать и сделал предложение Лореляй, и она стала его женой. Они любили друг друга и долго жили бы в согласии, если бы не мать рыцаря. Однажды рыцарь вместе с друзьями отправился на охоту. А его мать рассказала невестке будто ее сын вместе с друзьями уехал кутить и они пригласили других девушек для забавы.
Поэтому будет лучше, если она вернется к себе в хижину возле реки.
Не дождавшись возвращения мужа, гордая Лореляй покинула замок. Она вернулась к себе домой, но там было пусто, отец уже умер, не дождавшись ее возвращения. Она не знала, чем заняться. Ей не хотелось даже выходить к любимому утесу. О ее возвращении прослышали местные юноши и стали свататься, но она всем отказывала. Многие разочарованные юноши обвиняли ее в колдовстве, называли водяной ведьмой. Она не придавала этому значения.
Слухи дошли до местного священника. Он пригласил к себе Лореляй на исповедь, она рассказала ему о своей несчастной любви и поклялась, что никакого отношения к колдовству не имеет, от горя она готова даже уйти в монастырь.
Священник был доволен ее покаянием и направил в монастырь. Путь в монастырь проходил мимо ее хижины и любимого утеса. Неожиданно она услышала знакомый голос. Лореляй подошла ближе к реке. И увидела плывущую лодку, а в ней рыцаря, своего мужа. Она, не помня себя, окликнула его. Он обернулся, бросил весла и потянулся к ней. В этот момент волны накрыли лодку, течение потащило ее к утесу, послышался удар, и лодка с рыцарем исчезла с поверхности Рейна. Лореляй в отчаянии бросилась в воду, надеясь спасти любимого, но волны подхватили ее и утащили вглубь.
С той поры по вечерам, гласит легенда, когда садится солнце, на утесе появляется девушка, она расчесывает свои золотые волосы и поет грустную песнь. Это тень Лореляй. Голос у нее очень нежный и грустный. Пленяет он рыбаков, смотрят они на скалу, не в силах отвести глаз. Много лодок и кораблей увлек в пучину сладкозвучный голос девушки.
Лоэнгрин — Рыцарь лебедя
Легенда о рыцаре Лоэнгрине появилась в Германии примерно в XII–XIII веках. Никакое историческое событие с ней не связано, ее основа — чисто сказочная, фольклорная. Эта идейная легенда с драматическим интригующим сюжетом содержит в себе два важных морально-нравственных заключения: победа добра над злом всегда награждается, а за нарушение клятвы всегда следует наказание. Неслучайно увлекательный сюжет о Лоэнгрине послужил немецкому композитору Рихарду Вагнеру основой для его одноименной оперы, имевшей успех не только в Германии.
После смерти старого герцога Брабанта и Лимбурга наследницей всех его владений стала дочь, красавица Эльза. Он жила в замке Анвер на берегу реки Шельды. К ней еще при жизни отца сватались многие именитые рыцари, богатые бароны. Среди них был известный рыцарь Фридрих Тельрамунд, участник многих боевых рыцарских турниров, в которых он всегда выходил победителем. Но Эльзе Тельрамунд не нравился. Он был высок ростом, широк в плечах, но жесток характером, любил хвастать и считал себя самым сильным человеком во всем герцогстве.
После тризны по усопшему герцогу в замке Анвер собрались рыцари и бароны. Они снова стали предлагать руку и сердце одинокой Эльзе. Каждый обещал защищать ее честь и достоинство и сделать счастливой.
Тогда-то вперед выступил Тельрамунд и объявил всем, что покойный герцог давно обещал отдать ему в жены свою дочь Эльзу. У них состоялся секретный договор. В том, что это истинная правда, Тельрамунд поклялся на своем боевом мече. Клятва на мече считалась священной. Но Эльза, присутствовавшая при этом, поднялась со своего места и сказала, что Тельрамунд лжет. Отец никогда не говорил ей о том, что согласен на ее брак с ним. Он хотел видеть свою дочь замужем за человеком, которого она сама выберет и полюбит.
Рыцари и бароны пришли в замешательство. Они хорошо знали Тельрамунда. Если он клялся на мече, значит говорил правду. Но и Эльза не стала бы лгать. Кто же из них прав? Они не могли решить этого и пригласили короля Генриха Птицелова, чтобы он рассудил их.
Встречу назначили на поляне под старым дубом, который называли деревом правосудия, под которым часто разбирались местные судебные тяжбы. Прибывший король постановил, что этот спор решит поединок: каждый из спорящих будет защищать свою честь — Тельрамунд с оружием в руках, а за Эльзу выступит тот, кого она выберет. Кто победит в поединке, тот и будет прав.
Напрасно Эльза обращалась к рыцарям и баронам, которые еще недавно предлагали ей свою руку и сердце. Никто из них не желал сразиться с Тельрамундом, чтобы отстоять ее честь. Все его боялись, знали, что нет ему равных в рыцарских турнирах.
Эльза всю ночь провела в слезах, молилась, просила защиты у небесных сил, а утром вышла к берегу реки Шельды. И вдруг увидела лодку, которую вез белоснежный лебедь. В лодке стоял молодой рыцарь в доспехах, он улыбался и приветливо махал ей рукой. Лодка причалила, и рыцарь сошел на берег. Он сказал, что будет защитником Эльзы и примет участие в поединке.
Эльзе рыцарь очень понравился. Она взяла его за руку и повела на поляну, где уже собрались рыцари и бароны. Король дал команду начать поединок. Бой продолжался недолго. Молодой рыцарь легко отбивал все удары могучего Тельрамунда, но делал это специально, чтобы разозлить его. А когда тот разозлился и начал наступать, молодой рыцарь одним ударом меча свалил его на землю и приставил меч к горлу. Настал момент истины.
Тогда Тельрамунд признался перед всеми, что солгал, что он — клятвопреступник. Его с позором выгнали из герцогства. А король предложил Эльзе выйти замуж за молодого рыцаря. Эльза с радостью согласилась. Тогда король спросил его имя. Тот ответил, что он из знатного рода, его честь ничем не запятнана и звать его следует Рыцарем лебедя. Король благословил молодых на брак.
Рыцарь лебедя сказал Эльзе, что готов жениться при одном условии — она никогда не будет спрашивать его настоящее имя. Эльза поклялась. Они поселились в ее замке на берегу Шельды. Оба были счастливы.
Рыцарь не раз участвовал в боевых походах короля Генриха Птицелова, сражался в турнирах, в которых всегда выходил победителем.
Вскоре у Эльзы родился сын. Многие знатные женщины пришли ее поздравить. Среди них была и завистница Эльзы, Урсула, мужа которой на турнире победил Рыцарь лебедя. Урсула стала спрашивать Эльзу, как зовут ее мужа, он ведь отец родившегося мальчика, который должен унаследовать его имя.
Эльза мало задумывалась над тем, как зовут ее мужа. Она любила его, была с ним счастлива, но после рождения сына ей захотелось тоже узнать настоящее имя своего супруга. Она стала приставать к нему с расспросами. И каждый раз Рыцарь лебедя отвечал ей одно и то же:
— Я выходец из знатного рода, своему сыну я оставлю богатое наследство. Только не спрашивай о моем имени.
— Но почему? — не понимала Эльза.
— Если я скажу его тебе, — ответил он ей, — то наше счастье сразу закончится.
Этот ответ еще больше озадачил Эльзу. Она забыла о своей клятве и решила во что бы то ни стало узнать тайну мужа.
Как-то всю ночь она провела без сна, думая о том, что скрывает от нее муж, почему он не может признаться ей, своей верной жене. И наутро она сказала ему, что потеряла покой, не знает ни сна ни отдыха и только думает о том, какую он скрывает от нее тайну. Рыцарь лебедя глубоко вздохнул, он понял, что Эльза не успокоится, пока он не скажет ей свое имя.
— Ты не сдержала своей клятвы, Эльза, — мрачно произнес он. — Я скажу тебе свое имя, но после этого мы расстанемся.
Эльза испугалась, бросилась к нему, стала просить прощения. Но он отстранил ее.
— Поздно, Эльза, я обещал тебе открыться, и я откроюсь, — сказал он. — Завтра утром на берегу Шельды я скажу тебе свое имя.
Рано утром они пришли на берег реки. Там уже покачивалась в волнах лодка, которую привез белый лебедь. На берегу ждали местные жители, прибыл со свитой баронов и рыцарей сам король Генрих Птицелов. Эльза едва держалась на ногах от горя, она была в слезах. Рыцарь лебедя вошел в лодку и сказал, обращаясь ко всем:
— Меня зовут Лоэнгрин, я рыцарь святого Грааля. Мой отец — рыцарь Парсифаль. Мы всегда приходим на помощь невинно обиженным. Помогаем им и возвращаемся в свое братство. Но если рыцарь полюбит девушку, он может остаться с ней навсегда, но только при одном условии — она должна дать клятву, что не будет спрашивать его имя. Если она нарушит эту клятву, то он должен вернуться обратно и снова стать рыцарем святого Грааля.
Затем рыцарь приказал принести маленького сына. Поцеловал его и прижал к груди.
— Любимая, наступил час разлуки, — сказал Лоэнгрин Эльзе. — Сейчас мы с тобой расстанемся навсегда. Назови сына Лоэнгрином. Ему оставляю я свой меч и щит. Они будут хранить его в битвах.
С этими словами лебедь взмахнул крыльями, потянул лодку с рыцарем, и она вскоре исчезла из виду. Эльза не выдержала потери любимого мужа. Она без чувств упала на берег и тотчас умерла.
Тангейзер — бродячий певец
Прототипом для легендарного немецкого поэта и певца Тангейзера послужил рыцарь с похожим именем, живший в XIII веке. Он назывался миннезингером, или бродячим певцом. Тайнгейзеру покровительствовали германские императоры, и ему неплохо жилось. Но после их смерти Тангейзер превратился в бродячего певца-музыканта. В легенде Тангейзер живет как бы в двух мирах: реальном, где происходят исторические события, и в сказочном, где он встречается с богиней любви и переживает целую серию различных приключений.
Тангейзер был знатного рода, его предками были бароны, и он наследовал немалую часть имущества своих предков. Он был талантлив, сочинял стихи, в которых не только отражал события своего времени, но и показывал свое отношение к ним, нередко иронизируя над феодалами, их недостатками, высмеивая святош. У него было свое имение, в котором он устраивал пирушки, куда приглашал красивых дам. Слуги подавали гостям дорогие вина и закуски, играли музыканты, пели певцы, поэты декламировали свои стихи.
Тангейзер жил как греческий Эпикур, предаваясь всевозможным удовольствиям жизни. Но он быстро разорился. Имение пришлось продать за долги, и он превратился в странствующего рыцаря. Однажды он принял участие в крестовом походе. На обратном пути Тангейзер заехал в Рим, повстречался там с Папой Урбаном IV. Он по-прежнему продолжал сочинять стихи. В них он воспевал радости жизни, рассказывал о своих любовных приключениях.
Однажды Тангейзера пригласили на соревнование певцов в Вартбург. Нужно было продемонстрировать искусство сочинять стихи и исполнять их под музыку. Он отправился в путь. Оказавшись недалеко от горы Венеры, о чудесах которой он много был наслышан, поднялся наверх и заглянул в пещеру. Его опьянил чудесный аромат цветов, у него закружилась голова. Вскоре он увидел, что оказался в красивом дворце, где все благоухает, где журчат фонтанчики, навстречу ему двигалась прелестная женщина, при взгляде на которую он потерял голову. Это была фрау Венус, которая творит чудеса.
Тангейзер остался во дворце и сделался любовником фрау Венус. Незаметно пролетели семь лет. Вспомнив наконец о своем христианском долге, он решил вернуться на грешную землю. Но фрау Венус вовсе не желала с ним расставаться. Она стала упрекать его в легкомыслии и коварстве. Но решение Тангейзера было непоколебимо, и он покинул дворец своей возлюбленной.
На земле его охватило чувство вины, он понял, что сильно согрешил и достоин наказания. Тангейзер переоделся в одежду паломника-пилигрима и опять отправился в Рим. Он решил просить отпущения грехов у самого Папы Римского. Он встретился с Папой Урбаном IV и исповедался. Но святой отец, узнав о его любовных приключениях с колдуньей, отказался простить его. Более того, Папа стукнул посохом о землю и воскликнул:
— Скорее мой посох зазеленеет, чем ты получишь отпущение грехов.
Опечаленный, пристыженный, Тангейзер покинул Рим. Он не знал, куда ему деваться: ни дома, ни жены. Оставалось вернуться к фрау Венус, простившись с земной жизнью уже навсегда. Он нашел гору Венеры, поднялся, отыскал заветную пещеру и вошел в нее. И снова его опьянил чудесный аромат, снова он оказался в знакомом ему дворце, навстречу ему шла улыбающаяся фрау Венус.
Римский Папа сильно ошибся. Через три дня его посох неожиданно зазеленел. Папа удивился и тотчас послал гонцов за Тангейзером, чтобы объявить ему прощение грехов от самого Всевышнего. Но римские посланники не нашли входа в пещеру фрау Венус. Тангейзер остался у колдуньи навсегда.
Легенда заканчивается антирелигиозной сентенцией: «Нет таких грехов, которые нельзя простить. Один Всевышний вправе решать судьбу покаявшегося, но уж никак не Папа, который может ошибиться».
Гамельнский крысолов
Легенда о загадочном крысолове, который из немецкого города Гамельна сначала вывел всех крыс, а затем всех детей, была популярна не только в Германии. Известные немецкие поэты, Гете и Гейне, и русские, Марина Цветаева и Валерий Брюсов, написали стихи на эту тему. Их привлекла трагическая, но поучительная идея легенды — за невыполнение обещанного последует жестокая кара. Так случилось с жителями Гамельна. О далеком и печальном событии напоминает надпись, сделанная на старинной ратуше: «В 1284 году волшебник крысолов выманил из Гамельна 130 детей. Все они погибли в подземелье».
В средние века многие зажиточные города Европы страдали от крыс, которые обитали не только на мусорных свалках, но проникали в амбары, подвалы, где хранились съестные припасы, забирались в жилища граждан. В условиях антисанитарии они быстро размножались, уничтожить их не могли ни кошки, ни хитроумные мышеловки, ни отравляющие вещества. Крысы — хитрые существа, быстро приспосабливались к меняющейся обстановке. Считалось, что только человек, обладавший магическим даром, может справиться с ними.
Зажиточный город Гамельн, расположенный на реке Везер, недалеко от Ганновера, не избежал тяжелой участи нашествия: летом 1284 года жители обнаружили, что в городе неожиданно объявилось несметное количество крыс. Словно кто-то привел их в Гамельн. Они никого не боялись, ни людей, ни лошадей, ни собак, ни кошек. Жители пытались бороться с ними, но ничего не помогало — количество крыс только увеличивалось. И бургомистр всерьез стал задумываться, не покинуть ли жителям город, в котором крысы уничтожили все съестные припасы.
В этот трагический момент в Гамельне появился прихрамывавший человек в красных штанах, с красной накидкой и в красной шляпе на голове. За пояс у него была заткнута флейта. Он был похож на бродячего музыканта. У городских ворот его спросили о цели визита, он ответил, что хотел бы помочь жителям справиться с постигшим их бедствием. Ему показали дорогу к ратуше.
Бургомистр и жители, узнав о его желании избавить город от крыс, сказали, что если музыкант сумеет это сделать, то в награду получит столько золота, сколько сможет унести. Молодой человек согласился. Он вышел на площадь, где уже собрались люди, прослышавшие о нем, вытащил из-за пояса свою флейту и заиграл. Неожиданно из подвалов, чердаков стали появляться крысы. Они заполонили площадь. Люди с ужасом смотрели на них, но крысы ни на кого не обращали внимания. Молодой человек играл на флейте и двигался по центральной улице к выходу из города, крысы следовали за ним. Все до одной.
Жители не поверили своим глазам — улицы оказались пусты. Крысы покинули город. А молодой человек дошел до реки Везер, запрыгнул в лодку и поплыл, не переставая играть. Крысы бросились за ним в воду. Все до одной.
Через некоторое время молодой человек вернулся в город. Жители бегали по улицам, криками выражая свой восторг. Они готовы были носить молодого человека на руках. Но он направился к бургомистру и напомнил о его обещании. Бургомистр вышел на площадь и при всех сказал, что не верит, будто молодой человек сумел так легко избавить Гамельн от крыс. И на всякий случай протянул ему несколько монет.
— И это есть обещанная плата? — удивился молодой человек.
Деньги он не взял, а бургомистр не стал с ним разговаривать и указал на выход из города.
— Хорошо же вы выполняете свои обещания, — сказал молодой человек собравшимся на площади жителям. — За неблагодарность я отплачу вам той же монетой.
Он снова вытащил из-за пояса свою флейту и заиграл. И тотчас со всех улиц к нему стали сбегаться дети. Молодой человек направился по центральной улице из города, и дети пошли за ним. Вскоре крысолов и следовавшие за ним дети скрылись из виду.
Жители так и не осмелились броситься за ними в погоню. Их всех словно околдовали. В Гамельн дети больше не вернулись.
_________________ Мой девиз: один против всех, и всем несдобровать...
50. ЭДДА
В 1222 или 1223 годах исландский историк, поэт и политический деятель Снорри Стурлусон написал книгу, которую назвал «Эдда».
О том, что означает это название, исследователи спорят до сих пор. Одни производят слово «эдда» от наименования хутора, на котором Снорри Стурлусон жил и собирал материалы для своей книги, другие — от слова, означающего «поэзия», третьи полагают, что «эдда» значит «прабабушка». Как пишет известный специалист по скандинавской литературе М.И. Стеблин-Каменский, «все три этимологии были выдвинуты давно и по очереди снова выдвигаются и отвергаются».
«Эдда» Снорри Стурлусона представляет собой учебник поэтического мастерства. Но наряду с чисто профессиональными советами в ней содержится множество сведений по древнескандинавской мифологии, поскольку поэт должен был уметь пользоваться мифологическими образами.
Одна из частей книги написана в форме диалога между неким легендарным конунгом (королем) и верховным скандинавским богом Одином. Конунг расспрашивает о сотворении мира, об устройстве Вселенной — и Один отвечает. В этом диалоге предстает вся скандинавская мифология, приведенная в строгую, четкую систему.
Другая часть «Эдды» содержит указания к употреблению так называемых «кеннингов». Кеннинг — характерный для древнескандинавской поэзии литературный прием, когда вещи называются не прямо, а иносказательно. Так битва может называться «буря оружия», воин — «ясень битвы», корабль — «конь моря», земля — «море зверей», солнце — «огонь неба», небо — «страна солнца» и т. д.
Часто кеннинги имеют мифологическое происхождение и, перечисляя их, Снорри Стурлусон пересказывает древние сказания. Например, объясняя, почему кеннингом золота является «выкуп за выдру», он рассказывает историю о том, как боги нечаянно подстрелили колдуна, перед тем превратившегося в выдру, и были вынуждены заплатить большой выкуп его отцу.
«Эдда» Снорри Стурлусона является ценнейшим научным источником, но мифы и сказания играют в ней лишь служебную роль. Они представлены или в кратком пересказе, или отдельными цитатами.
В средние века считалось, что Снорри Стурлусон пользовался неким древним источником, который также назывался «Эдда».
Исландский ученый епископ Бриньольв Свейнссон, живший в XVII веке, утверждал, что от этой древней «Эдды» «у нас теперь осталась, кроме названия, едва ли тысячная доля, и которая не сохранилась бы совсем, если бы извлечения Снорри Стурлусона не оставили бы нам скорее тень и след, чем подлинный состав древней «Эдды».
В1643 году Бриньольв Свейнссон нашел древнюю рукопись, состоящую из сорока пяти пергаментных листов, сшитых в шесть тетрадей. Она содержала в себе двадцать девять поэтических песен, рассказывающих о скандинавских богах и героях.
Бриньольв Свейнссон счел найденную рукопись той самой древней «прославленной «Эддой», в существовании которой он не сомневался. Хотя впоследствии оказалось, что рукопись относится приблизительно к тому же времени, что и «Эдда» Снорри Стурлусона, ее стали называть «Старшей Эддой», или Поэтической, а «Эдду» Снорри Стурлусона — «Младшей», или Прозаической.
Песни, включенные в «Старшую Эдду», были записаны в XIII веке на исландском языке. Но возникли они в разные времена — с V по Х века — у разных народов, говорящих на германских языках. К германской языковой группе принадлежат все скандинавские языки, немецкий и английский.
Не случайно языческие сказания германских народов сохранились именно в Исландии.
Исландия была заселена в IX–X веках выходцами из Норвегии. В то время в большинстве европейских стран, в том числе и германоязычных, язычество было вытеснено христианством, и остатки языческих верований жестоко искоренялись.
В Исландии в 1000 году христианство также стало официальной религией. Но христиан там было слишком мало, чтобы они могли занять воинствующую позицию, а язычники не видели принципиальной разницы между своей верой и христианством. Поэтому в Исландии на протяжении нескольких веков христианство и язычество мирно сосуществовали.
Старшая и Младшая «Эдды», дополняя друг друга, представляют собой стройное поэтическое сказание о небесной стране Асгарде и населяющих ее богах — асах.
Вначале не было ничего — ни моря, ни песка, ни неба. Не светили солнце и луна — мир был черной, зияющей бездной.
К северу от Мировой бездны лежало царство холода и свирепой непогоды, к югу- бушевал неугасимый огонь.
Однажды в царстве холода забил водяной источник, из него взяли начало двенадцать рек. Воды их низвергались в бездну и превращались в лед. Ледяные глыбы росли, громоздились друг на друга и, заполняя бездну, приближались к царству огня.
От тепла лед начал таять, и из талой воды возник великан Имир — первое живое существо в мире.
В тот же день из его руки родились сын и дочь, а из ног — другой сын. От них пошло многочисленное племя великанов, могучих и беспощадных, как огонь и вода, их породившие.
Лед продолжал таять, и из него возникла гигантская корова Аудумбла. Из ее вымени потекли четыре молочные реки, давая пищу великанам.
Сама корова питалась, слизывая соль с ледяных глыб. Одна глыба, которую облизала корова, превратилась в великана по имени Бури, что значит «родитель». Он породил сына, которого звали Бор, что значит «рожденный». У Бора было трое сыновей: Один, Вили и Be. Они стали первыми богами, и от них пошел род богов-асов.
Боги убили Имира. В его крови утонули все великаны, лишь один из них, по имени Бергельмир, что значит «ревущий, как медведь», успел построить лодку и спастись со своей семьей.
После этого боги начали обустраивать мир. Из тела Имира они создали землю, из костей — горы, из зубов — камни, из волос — траву и деревья, из крови — океан, который кольцом окружил землю. Из черепа Имира боги сделали небосвод и укрепили его над землей.
Затем они срубили два дерева — ясень и иву — и сделали из них первых людей, мужчину и женщину. Боги дали им жизнь и душу, разум и движение, речь, зрение и слух, одежду и имена, назвав их Аск и Эмбля.
Поначалу мир был темен, его освещали лишь искры, залетавшие из царства огня. Боги сотворили солнце, луну и звезды. Но беспорядочным было движение светил по небу. В одной из песен «Старшей Эдды» говорится:
Солнце не ведало, где его дом, звезды не ведали, где им сиять, месяц не ведал мощи своей…
(Перевод А. И. Корсуна)
В то время людей стало уже много. У одного человека было двое детей — сын и дочь, таких красивых, что отец назвал сына Мани, что значит «луна», а дочь — Суль, что значит «солнце».
Боги взяли брата и сестру на небо и повелели им править конями, запряженными в колесницы небесных светил. С тех пор днем красавица Суль везет по небу солнце, а ночью ее брат Мани — луну. Так появились смена дня и ночи — и пошел счет времени.
В другом сказании небесными конями правит темноликая красавица Ночь и ее сын День. Коня Ночи зовут Льдистая Грива, и каждое утро на землю в виде росы падает пена с его удил. А конь Дня носит имя Ясная Грива. От него исходит сияние, озаряющее все вокруг.
Боги разделили мир между всеми, кто его населял.
На земле они основали страну Мидгард, что значит «Средний город», и отдали ее людям. Великанов, потомков Бергельмира, боги поселили далеко на востоке, на берегу океана. А для себя высоко на небе воздвигли крепость Асгард — «Город асов».
Земля и небо соединились при помощи моста-радуги. Там, где радуга красного и оранжевого цветов, полыхало жаркое пламя, поэтому никто, кроме богов, не мог пройти по этому мосту.
В центре мира выросло огромное Мировое дерево — Иггдрасиль. Его крона шумит в небесах, ствол пронизывает земное пространство, а корни уходят в подземный мир.
На вершине Иггдрасиля сидит орел, под корнями живет дракон, по стволу вверх и вниз снует белка. Белка избрана посредницей между верхним и нижним мирами не случайно. В отличие от других животных, лазающих по деревьям (например, кошки) она и поднимается и спускается с дерева вперед головой.
Три корня Иггдрасиля раскинулись в разные стороны. Один протянулся в царство холода, другой — в страну великанов, третий — в Митгард, страну людей. Из-под всех трех корней бьют источники.
В царстве холода — Кипящий Котел, тот самый, из которого потекли некогда первые реки.
В стране великанов — Источник Мудрости. Однажды Один захотел испить из него. Страж источника великан Мимир потребовал в уплату правый глаз Оди-на. И Один отдал глаз в обмен на мудрость.
В Мидгарде из-под корня Иггдрасиля пробивается Источник Судьбы. Возле него поселились три вещие девы — норны. Их зовут Урд, Верданди иСкульд, что значит «судьба», «становление» и «долг». Норны определяют судьбы людей и богов и прядут нить их жизни.
Боги населили также земные недра и воздух. Из червей, что появились в земле, они создали черных и светлых карликов — цвергов и альвов. Цверги добывают подземные руды и драгоценные камни и славятся как искусные мастера; альвы летают по воздуху и даруют цветение травам.
Один — глава всех богов. Имя его означает «экстаз», «неистовство», «поэтическое вдохновение». Первоначально он был богом-колдуном, богом-шаманом. Однажды он пронзил себя копьем и повесился на ветвях Иггдрасиля. Провисев таким образом девять дней, он обрел высшую мудрость. В этом мифе отразился обряд ритуального самоистязания, благодаря которому шаманы впадали в экстаз и получали возможность общаться с духами.
Атрибуты Одина — два ворона по имени Гутин и Мумин, что значит «память» и «мысль», и два волка.
Мудрость в представлении древних скандинавов неразрывно связана с поэзией. Поэтому Один — еще и бог поэтов.
Но, прежде всего, он — бог войны. Один решает исход всякой битвы. Ему подвластны небесные девы-валькирии, которые даруют победу или обрекают на поражение и уносят души павших воинов с поля боя на небо. Валькирия — значит «выбирающая убитых».
Небесное жилище павших храбрецов — Вальгалла, «чертог убитых». Вместо огня она освещена сверкающими мечами. Там воины пируют и сражаются друг с другом.
В Вальгаллу попадает лишь тот, кто пал в бою. Все остальные умершие отправляются в подземное царство Хель.
В «Младшей Элле» говорится, что дорога в царство Хель «идет вниз и к северу». Хель — владычица царства мертвых — свирепая великанша. Тело ее наполовину синее, наполовину цвета сырого мяса.
Отец Хель — бог огня Локи, а мать — великанша Ангрбода. Кроме Хели у Локи и Ангрбоды было еще двое детей — змея Ермунганд и волк Фенрир.
Норны напророчили, что страшные дети Локи принесут в мир беду и гибель. Тогда Один отправил Хель под землю и сделал владычицей царства мертвых, а змею поселил в Мировом океане. Стала змея расти, опоясала всю землю и положила голову на свой хвост.
А волка Фенрира асы оставили у себя. Пока он был волчонком, то жил на свободе, но когда вырос в огромного зверя, асы решили посадить его на цепь. Сковали они цепь, крепче которой до тех пор не бывало, и надели ее на волка. Но волк разорвал ее без труда. Сковали другую цепь, вдвое крепче прежней — волк разорвал и ее.
Тогда подумали асы, что нужна цепь не простая, а волшебная. Приказали они подземным мастерам — цвергам — сковать такую цепь. Принялись цверги за работу. Сковали цепь не из железа, а из шума кошачьих шагов, женских бород, корней гор, рыбьих голосов и птичьей слюны. В «Младшей Эдде» говорится: «Ты можешь и сам, рассудив, убедиться, что тут нет обману: верно, примечал ты, что у жен бороды не бывает, что неслышно бегают кошки и нету корней у гор».
Порвать эту цепь волку оказалось не под силу, и асы приковали его к скале. С тех пор и сидит Фенрир на цепи.
Женой Одина была Фригг — богиня красоты, любви и деторождения. Имя ее означает «возлюбленная».
У Одина было много детей. Тор, его сын от богини земли Йорд — один из самых почитаемых в Скандинавии богов. Тор — значит «громовержец». Его атрибуты — боевой молот по имени Мьелльнир, который без промаха разит противника и сам возвращается к хозяину. Слово «мьелльнир» того же корня, что и русское «молния».
Тора представляли в виде рыжебородого богатыря, разъезжающего на колеснице, запряженной двумя козлами. Козел — один из символов плодородия, так что, вероятно, первоначально Тор был божеством производительных сил природы.
Большинство сказаний о Торе повествуют о его борьбе с великанами, от которых он защищает богов и людей. В Норвегии — прародине исландцев — до сих пор бытует поговорка: «Если бы не было Тора, великаны уничтожили бы мир».
Некоторые исследователи считают Тора богом простого народа, в противоположность Одину — богу военной аристократии. Действительно, Тор напоминает героя народных сказок, простодушного богатыря, прямотой и честностью одерживающего победу над хитрым и изворотливым противником.
Жена Тора — богиня плодородия Сив. Однажды, когда она спала, бог огня Локи, склонный к злым проделкам, остриг ее волосы. Разгневанный Тор хотел убить Локи, но тот пообещал, что добудет для Сив другие волосы — из чистого золота.
Он отправился под землю к цвергам, и они выковали для Сив золотые волосы, которые могли расти как настоящие.
Кроме того, цверги сделали в подарок богам еще несколько чудесных вещей. Для Одина-копье Гунгаир, которое пробивает любую броню, и золотое кольцо Драупнир, которое каждый девятый день приносит восемь таких же колец. Для Тора — молот Мьелльнир, для бога Фрейра — корабль Скидбландир, которому всякий ветер становится попутным. Был этот корабль очень велик, но в случае надобности его можно было свернуть как платок и убрать за пазуху.
Так, благодаря проделке Локи, боги стали обладателями волшебных сокровищ.
Еще одним сыном Одина был Бальдр. В «Младшей Эдде» он описывается так: «О нем можно сказать только доброе. Он лучше всех, и все его прославляют. Так он прекрасен лицом, так светел, что от него исходит сияние».
Вероятно, Бальдр является одним из олицетворений солнца. Некоторые исследователи считают, что мифы о Бальдре появились достаточно поздно, и в них нашли отражение известные язычникам предания о Христе.
Однажды Бальдру начали сниться зловещие сны, предвещавшие ему скорую гибель. Мать Бальдра богиня Фригг обошла всю землю и взяла клятву с огня и воды, камней и металлов, земли и растений, болезней и ядов, что никто из них не причинит вреда Бальдру. Лишь один молодой побег омелы был так мал, что Фригг не стала брать с него клятвы.
Обрадовались асы, что не грозит больше Бальдру беда, собрались в поле и стали забавляться тем, что стреляли в Бальдра из луков, бросали в него камнями, рубили его мечами, но Бальдр оставался невредим.
Позавидовал Локи Бальдру. Хитростью выведал у Фригт, что не взяла она клятвы с побега омелы, отыскал этот побег, который уже достаточно вырос, вырвал его с корнем и пошел на поле, где забавлялись асы. Локи подсунул омелу слепому богу Хёду, и тот метнул ее в Бальдра. Словно стрела, омела пронзила Бальдра насквозь — и он упал мертвым.
Велико было отчаяние асов. В «Младшей Эдде» говорится: «Сначала был слышен только плач, ибо никто не мог поведать другому словами о своей скорби».
С почестями перенесли тело Бальдра на корабль, сложили там погребальный костер и пустили пылающий корабль в море.
Но все так горевали по Бальдру, что Один решился на небывалое: послал гонца к Хель с предложением выкупа и просьбой отпустить Бальдра из царства мертвых.
Девять дней и ночей скакал гонец, пока не достиг реки Гьёлль, что отделяет мир мертвых от мира живых. Через реку был перекинут мост из чистого золота. Въехал гонец на мост, зазвенело золото под копытами его коня. Мост охраняла цева по имени Модгут. Она сказала: «Мертвые проходят по мосту неслышно, а под тобой он грохочет, как гром. И лицом не похож ты на мертвого. Кто ты и чего тебе надо?» Ответил гонец: «Меня послали асы к самой Хель, чтобы просить ее отпустить Бальдра из царства мертвых, потому что великий плач стоит по нему на земле и на небе».
Привели посланца к Хель. Выслушала она его и сказала, что согласна отпустить Бальдра, если действительно плачет о нем все живое.
Узнал об этом злобный Локи, превратился в великаншу по имени Тёкк и сказал: «Сухими слезами Тёкк оплачет кончину Бальдра Ни живой, ни мертвый Он мне не нужен, пусть хранит его Хель».
И Бальдр навсегда остался в царстве мертвых.
В давние времена ни боги, ни люди не знали алчности, а золото ценили не больше других металлов и делали из него домашнюю утварь.
Но однажды к асам пришла колдунья Гулльвейг, что значит «сила золота». Асы испугались злой колдуньи и попытались ее уничтожить. Трижды пронзали ее копьями и трижды сжигали, но она возвращалась вновь. В «Старшей Эдде» говорится: «Умы покорились ее чародейству».
Чары Гулльвейг пробудили в асах алчность, и они начали войну со своими соседями — ванами, чтобы захватить их богатства.
Ваны — боги плодородия. Откуда они появились — об этом в мифах ничего не говорится.
Война асов и валов стала первой войной ради богатства. С ее началом окончился золотой век.
Ваны победили асов. Асам пришлось заплатить богатый выкуп, после чего был заключен мир. В знак мира ваны выдали замуж за аса по имени Од (иногда его считают воплощением Одина) свою богиню красоты и любви Фрейю. Атрибут Фрейи — кошка. В «Младшей Эдде» говорится, что богиня разъезжает в колеснице, запряженной кошками, а в стенной росписи XII века сохранилось изображение Фрейи верхом на полосатой кошке.
Асы обладали вечной молодостью. Богиня Идунн, что значит «обновляющая», жена бога поэзии Браги, оделяла асов чудесными яблоками, которые не давали им стареть.
Однажды Один, Локи и бог Хенир странствовали по земле. Они остановились отдохнуть в долине и стали жарить мясо на костре. Но мясо никак не жарилось, поскольку неподалеку оказался великан Тьяцци, повелитель зимних бурь. Он превратился в большого орла и своим ледяным дыханием остужал пламя костра.
Локи взял палку и ударил орла. Но тот ухватил палку когтями и взмыл вверх, увлекая за собой Локи, руки которого примерзли к дереву.
Стал Локи просить орла вернуть его на землю. Тьяцци взамен потребовал, чтобы Локи помог ему похитить Идунн с ее волшебными яблоками. Локи пообещал, и Тьяцци опустился на землю.
Пошел Локи к Идунн и сказал, что видел в дальнем лесу яблоки лучше, чему нее. Идунн захотела пойти посмотреть, взяла свои яблоки для сравнения и попросила Локи проводить ее в дальний лес.
Когда они отошли от Асгарда, Тьяцци в образе орла подхватил Идунн вместе с корзиной яблок и унес в страну великанов.
Узнали об этом асы, стали грозить Локи смертью, если не вернет он богиню и ее чудесные яблоки.
Локи обернулся соколом и полетел в страну великанов.
Тьяцци в то время уплыл на лодке в море, Идунн была дома одна. Локи превратил ее в орех, положил в корзину с яблоками и, подхватив корзину, полетел обратно в Асгард.
Вернулся домой Тьяцци, не нашел Идунн — и пустился в погоню. Летит орел за соколом — вот-вот настигнет. Подлетели они к самому Асгарду. Асы разожгли на стене высокий костер. Локи — бог огня — пролетел невредимым, а Тьяцци сгорел.
В другой раз один из великанов захотел взять в жены Фрейю.
Он явился к асам и сказал, что за три полугодия построит вокруг Асгарда такую стену, что ее не одолеют никакие враги. За работу он попросил Фрейю, а в приданое ей — солнце и луну.
Асы хотели прогнать дерзкого великана, но Локи посоветовал согласиться на его условия, поскольку построить стену в оговоренный срок великан наверняка не успеет и можно будет отказать ему в плате, а стену потом достроить самим.
Послушались асы хитрого Локи, и с первым зимним днем великан взялся за строительство. Он работал один, но ему помогал его конь по имени Свадильфари. Конь возил на себе такие огромные глыбы камня, что работа подвигалась быстро. Когда до срока оставалось только три дня, стена была почти готова, оставалось только поставить ворота.
Испугались асы, что придется им отдать Фрейю и снять с неба луну и солнце, стали бранить Локи за плохой совет. Тогда Локи пошел на хитрость: превратился в кобылу и с громким ржанием пробежал мимо коня великана. Конь устремился за кобылой — и они скрылись в лесу. Пошел великан ловить своего коня, да не поймал.
Великан увидел, что без коня ему не закончить работу в срок, понял, что его обманули, и впал в великую ярость.
Но тут появился Тор — и сразил великана.
Асы достроили стену и забыли про великана, однако им было пророчество, что когда-нибудь понесут они за нарушенную клятву суровую кару.
А Локи целый год проходил в образе кобылы и родил жеребенка серой масти о восьми ногах. Один взял жеребенка себе и назвал Слейпнир, что значит «скользящий». И не было на свете коня резвее и лучше.
Локи — загадочный и противоречивый персонаж скандинавской мифологии. Он — один из асов, но в то же время противостоит им. Иногда его козни напоминают проделки сказочного героя-плута и, в конце концов, оказываются на пользу асам, но часто он выступает как абсолютное воплощение зла. Некоторые исследователи считают его не богом, а демоном и даже сопоставляют с самим Люцифером.
В одной из песен «Старшей Эдды», которая носит название «Перебранка Локи», рассказывается об окончательной ссоре Локи с асами.
Однажды морской великан Эгир сварил большой котел пива и пригласил к себе на пир асов. Весело было на пиру, пиво само лилось в кубки. Прислуживал асам слуга Эгира по имени Фимафенг. Был он так ловок и расторопен, что все асы хвалили его. Завистливому Локи это не понравилось, и он убил Фимафенга. Боги разгневались и прогнали Локи. Тогда он решил: «Раздор и вражду я им принесу, разбавлю мед злобой».
Локи вернулся в пиршественный зал и напомнил Одину, что когда-то они совершили обряд побратимства: «Помнишь ли? — кровь мы смешали с тобою, — сказал ты, что пива пить не начнешь, если мне не нальют».
Один велел усадить его за стол, «чтоб Локи не начал бранить нечестиво гостей в доме Эгира».
Но Локи все же затеял ссору. Он назвал трусом бога поэзии Браги, а когда жена Браги Идунн вступилась за мужа, обвинил ее в распутстве.
В перепалку вступили остальные асы. Локи всех их попрекнул какими-нибудь неблаговидными поступками или напомнил о смешных и нелепых положениях, в которые они когда-то попадали.
Боги и богини также отвечали Локи оскорблениями, потом начали угрожать расправой.
Тор сказал: «Мерзостный, смолкни! Принудит к молчанью тебя молот Мьёлльнир!» Локи предпочел не вступать в схватку с могучим Тором и покинул пир, сказав на прощанье хозяину дома: «Пива ты, Эгир, немало припас, но напрасно старался: пусть все, чем владеешь, в пламени сгинет!» «Перебранка Локи» до сих пор вызывает споры между исследователями. Одни считают, что ее обличительный пафос направлен против богохульника Локи, другие полагают, что песня написана с христианских позиций и разоблачает языческих богов, третьи утверждают, что она не содержит никакого пафоса и цель ее — просто позабавить слушателей энергичностью бранных выражений.
Ссора на пиру у Эгира истощила терпение богов, и они сурово наказали Локи. Его приковали к скале, а над ним подвесили змею, из пасти которой капал яд. Жена Локи Сигун не покинула мужа. Она сидит рядом, подставив чашу под ядовитые капли. Когда чаша наполняется и Сигун отходит выплеснуть ее, яд капает на лицо Локи. Он корчится так, что содрогается скала — и тогда на земле происходят землетрясения.
Однажды боги решили узнать, что ожидает их в будущем, и призвали к себе прорицательницу-вёльву.
«Прорицание вёльвы» — самая знаменитая песня «Старшей Эдды» и одно из величайших произведений средневековой литературы.
Скорее всего, эта песня возникла уже в христианскую эпоху. Разные исследователи датируют ее кто IX, кто X или XI веками. Возможно, в ней отразилось ожидание конца света, который предполагался в 1000 году.
Хотя содержание песни чисто языческое, в ней присутствует христианская идея вины и наказания, осуждение алчности и нарушения клятв.
Вельва начинает свое прорицание с рассказа о прошлом, которое она «помнит», рассказывает о первобытном хаосе, о сотворении мира, о создании первых людей. Затем она говорит о том, что со временем боги и люди забыли древние законы, стали нарушать свои клятвы, погрязли в алчности.
Боги просят ее продолжать: они хотят знать грядущее.
И вельва разворачивает перед ними грандиозную и мрачную картину гибели мира. Рассказ вёльвы о грядущем называют «Рагнарек» «сумерки богов».
Пророчица описывает то, что она видит, проникая взором сквозь время: «Солнце померкло, земля тонет в морю, срываются с неба светлые звезды».
Наступает хаос, подобный первобытному. Вырываются на волю все злые силы: срывается с цепи волк Фенрир, поднимается из океана змей Ермунганд, оживают убитые великаны. Из царства Хель на призрачном корабле плывут мертвецы. Злые силы ополчаются против асов, и во главе страшного войска встает разбивший свои оковы Локи.
Асы пытаются противостоять врагам. Они выводят из ворот Вальгаллы павших воинов и ведут их в бой. Начинается последняя битва: «Змей бьет о волны, клекочет орел, павших терзает».
Один сражается с Фенриром, Тор — с Ермунгандом. Но вот Фенрир пожирает Одина, Ермунганд убивает своим ядом Тора.
Гибнут и другие асы.
Два свирепых волка проглатывают солнце и луну — и мир погружается во мрак. Все исчезает в темной бездне.
Но видение вёльвы продолжается, она видит возрождение мира: «Вздымается снова из моря земля, зеленея, как прежде, падают воды, орел пролетает, рыбу из волн хочет он выловить…» На небе, там, где был Асгард, поселятся новые боги: сыновья Одина — Видар и Вали, сыновья Тора — Магаи и Моди. И вместе с ними — светлый Бальдр, восставший из мертвых.
А на земле живут двое — муж и жена, Ливтрасир и Лив, что означает «живущий» и «жизнь». От них вновь возрождается человеческий род.
Вельва, закончив пророчество, покидает Асгард.
51. СКАЗАНИЕ О СИГМУНДЕ
Сигмунд — один из героев древнеисландской «Саги о Вёльсунгах».
Слово «сага» образовано от глагола, который означает «рассказывать». По-древнеисландски сагой называлось всякое прозаическое произведение.
Древнеисландские саги создавались в XIII–XTV веках. Среди них есть исторические, повествующие о прошлом Исландии и Норвегии — прародины исландцев, есть родовые саги, посвященные семейным преданиям, есть саги, описывающие путешествия исландцев в чужие страны.
И есть легендарные саги, которые обычно называют «саги о древних временах». Они основаны на эпических сказаниях, возникших задолго до того, как выходцы из Норвегии заселили Исландию, то есть до конца IX века. По своему происхождению легендарные саги являются общескандинавскими, а зачастую и общегерманскими.
Самая знаменитая из легендарных саг — «Сага о Вёльсунгах». Она повествует о трагической судьбе потомков конунга Вёльсунга — правнука бога Одина.
В «Саге о Вёльсунгах» упоминаются реально существовавшие в период раннего Средневековья народы и страны: франки, готы, гунны, но почти все персонажи и события — легендарны. В саге отразились лишь общие процессы эпохи великого переселения народов, когда в IV–VII веках на территории Европы формировались основные нации и складывались государства.
Великий бог Один вступил в любовную связь с земной женщиной, и она родила ему сына по имени Сиги.
Однажды Сиги убил по неосторожности любимого слугу своего соседа и за это был изгнан из Скандинавии.
Он отправился на юг, в страну франков, и Один помог ему захватить там престол и стать конунгом. У Сиги родился сын по имени Рерир, а у Рерира — сын Вёльсунг.
Унаследовавший престол отца и деда конунг Вёльсунг был храбрым воином и мудрым правителем. У него было десять сыновей и одна дочь. Старшего сына звали Сигмунд, а дочь — Сигни. Они были близнецами.
Дом конунга, по древнему обычаю, был выстроен вокруг могучего дуба. Крона дуба шумела над крышей, ствол рос посреди пиршественного зала.
Однажды в этом зале шел пир — Вёльсунг выдавал свою дочь Сигни замуж за гаутландского конунга Сиггейра.
Вдруг среди пирующих появился сам Один. В руках он держал блестящий меч. Один подошел к дубовому стволу и вонзил меч в дерево. А потом сказал: «Этот меч зовется Грам, и нет ему равных. Кто вынет его из дубовых ножен, тому им и владеть».
Один исчез, и все, кто был в зале, стали пытать счастья.
Первым взялся за рукоять меча жених — конунг Сиггейр, но клинок словно врос в дерево. Со стыдом вернулся Сиггейр на свое место.
Потом стали тянуть меч остальные гости, потом хозяева — Вёльсунг и его сыновья.
Сигмунд подошел к мечу последним и вытащил клинок из дубового ствола, словно из обычных ножен.
Все стали славить и поздравлять Сигмунда, и лишь Сиггейр позавидовал шурину и затаил против него злобу.
Закончился свадебный пир. Сиггейр с молодой женой стал собираться домой, в Гаутланд. Прощаясь с новой родней, он сказал, что через две недели ждет тестя и шурьев к себе в гости. Те поблагодарили и обещали приехать.
Вот прошли две недели. Старый Вёльсунг с сыновьями и дружиной сел на корабль и отправился в Гаутланд.
Сигни ждала их на берегу. Увидев отцовский корабль, она прыгнула в воду и поплыла навстречу. Отец и братья подняли Сигни на борт, морская вода текла с ее волос и одежды.
Сигни сказала: «Мой муж — предатель. Он позвал вас к себе, чтобы убить и захватить меч Грам. Поднимайте паруса, поворачивайте корабль и плывите назад. И меня возьмите с собой».
Но старый Вёльсунг сказал: «Негоже жене покидать мужа, каков бы он ни был. Также негоже воинам бежать от врага, не приняв боя. Ты вернешься к Сиггейру и по- прежнему будешь ему женой, а мы явимся к нему как гости, и если он нападет на нас, сразимся с ним».
Мало было дружинников у старого Вёльсунга, велико было войско коварного Сиггейра. Недолгим был бой, и вот убит старый Вёльсунг, а десять его сыновей стоят пленниками перед своим зятем.
Захватил Сиггейр меч Грам, а сыновей Вёльсунга осудил на жестокую смерть. Приказал отвести их в лес, приковать к поваленному дереву, чтобы умерли они от голода, чтобы растерзали их дикие звери.
Ночью к прикованным братьям вышло из лесу чудовище. С виду оно было подобно лосихе, но глаза его горели огнем, а ноздри раздувались, как у хищного зверя.
Словно волчица, набросилась лосиха на младшего брата, загрызла его насмерть и сожрала.
Девять ночей подряд приходила свирепая лосиха и сжирала одного из братьев. На десятую ночь оставался в живых один Сигмунд.
Подошла к нему лосиха, оскалив клыки, но Сигмунд схватил ее за горло и сжал что есть силы. Стала лосиха задыхаться. В предсмертных судорогах ударила она копытами дерево, к которому был прикован Сигмунд, и разбила его в щепки. Лосиха издохла, а Сигмунд оказался свободен.
Наутро пришла в лес Сигни, чтобы оплакать своих братьев и похоронить их останки. Увидела она Сигмунда, живого и невредимого. Мертвое чудовище лежало у его ног.
Сигмунд поклялся, что не покинет Гаутланда, пока не отомстит за отца и братьев.
Он построил себе в лесной чаще дом и стал там жить. Мясо он добывал охотой, а хлеб ему приносила Сигни.
Так прошло много лет. У Сигни было трое сыновей. Старшие, трусливые и злые, пошли в своего отца Сиггейра, а младший Синфьётли был похож на Сигурда — отважен и великодушен.
Когда Синфьётли исполнилось десятьлет, Сигни привела его в лес и сказала брату: «Вот мой сын. Воспитай из него воина, он поможет тебе свершить твою месть».
Прошли еще годы. Синфьётли возмужал, и Сигмунд решил, что наступило время мести.
Ночью вышли Сигмунд и Синфьётли из леса, проникли в дом Сиггейра и спрятались в погребе среди бочек с пивом.
На беду старший сын Сиггейра захотел ночью пить, спустился в погреб, увидел Сигмунда и Синфьётли — и поднял тревогу.
Сигмунда и Синфьётли схватили. Сиггейр приказал бросить их живыми в глубокую яму, закрыть ее наглухо дубовыми бревнами, засыпать сверху тяжелыми камнями.
Вот сидят Сигмунд и Синфьётли в яме, а над ними строят дубовый помост. Подошла к яме Сигни, со слезами стала просить сторожей: «Дозвольте мне бросить в яму соломы, чтобы сын мой и брат умерли не на голой земле».
Сторожа подумали, что не будет в этом беды — и разрешили. Бросила Сигни в яму охапку соломы, а в ней был спрятан меч Грам.
Услышал Сигмунд, как упал в темноте рядом с ним его меч. Разрубил чудесным клинком дубовые бревна, разметал тяжелые камни.
Вышли Сигмунд и Синфьётли на волю.
Была ночь, и в доме Сиггейра все спали. Сигмунд и Синфьётли набрали в лесу хвороста, обложили им дом и подожгли. Запылал дом, словно костер.
Сигмунд спас из огня одну Сигни. Он сказал ей: «Теперь ты вдова, и мы можем вернуться домой». Но Сигни ответила: «Отец говорил мне, что негоже жене покидать мужа, каков бы он ни был». Она бросилась в огонь и погибла вместе с мужем и старшими сыновьями.
Сигмунд и Синфьётли отправились в страну франков. Франки признали Сигмунда своим законным конунгом, он занял отцовский престол и женился на дочери соседнего конунга. Звали ее Боргхильд.
А Синфьётли захотел постранствовать по свету, чтобы подвигами прославить свое имя.
Однажды в стране варнов он поссорился с человеком по имени Роар и убил его. А был тот Роар родным братом Боргхильд, жены Сигмунда.
Боргхильд решила отомстить за брата, и когда Синфьётли вернулся в страну франков, поднесла ему на пиру рог с отравленным медом. Выпил Синфьётли мед — и умер.
Сигмунд догадался, что племянник умер от яда. Но месть в те времена была священна, поэтому Сигмунд никак не покарал жену, а лишь отослал ее от себя.
Был Сигмунд в ту пору уже стар, но не было у него наследника. Поэтому задумал он снова жениться и посватался к юной Хьёрдис, дочери конунга Гилми. К Хьёрдис сватался еще один жених по имени Люнгви. Был он тоже богат и знатен, и отец невесты не знал, кому отдать предпочтение.
Он сказал дочери: «Выбирай сама. Люнгви молод и красив, Сигмунд храбр и славен». Хьёрдис сказала: «Храбрость и слава дороже молодости и красоты» — и вышла замуж за Сигмунда.
Отвергнутый Люнгви затаил злобу. Он напал на Сигмунда, чтобы захватить его королевство и Хьёрдис.
С полудня до вечера продолжалась битва. Франки теснили врагов, и победа была близка. Сигмунд занес меч над головой Люнгви, но вдруг перед ним появился Один. Он сказал: «Настал твой час, Сигмунд!» — и протянул вперед свое сверкающее копье. Сигмунд, не удержав занесенной руки, ударил мечом по копью, и Грам чудесный клинок, не знавший поражений и разрубавший камень, сломался пополам.
Тут же Люнгви поразил Сигмунда в грудь — и тот упал на землю.
Вскоре войско франков было разбито.
Люнгви устремился в дом Сигмунда, чтобы захватить Хьердис, но она со своей служанкой успела укрыться в лесу.
Когда стемнело, Хьёрдис пробралась на поле боя, склонилась над поверженным мужем.
В последний раз открыл Сигмунд глаза и сказал жене: «Возьми мой меч Грам и сохрани его для сына, которого ты носишь под сердцем. Придет время — искусный мастер починит клинок, что сломал я в этом бою, — и мой сын отомстит за меня».
Так сказал Сигмунд — и умер.
52. СКАЗАНИЕ О СИГУРДЕ
Конунг франков Сигмунд, правнук самого бога Одина, был славным воином. Но пришел его час, и он погиб в бою. Враги захватили его страну, чужой конунг Люнгви занял его престол.
Вдова Сигмунда Хьёрдис нашла приют у конунга Дании Хиальпрека. Хьердис была беременна и вскоре родила сына, которого назвала Сигурд, что значит «победитель». Хьёрдис верила, что сын, возмужав, отомстит за отца.
Сигурд рос в семье датского конунга. Его воспитателем стал мудрый карлик Регин — колдун и искуснейший мастер-кузнец.
Однажды, когда Сигурд был уже юношей, Регин выковал для него меч. Взял Сигурд меч и сказал: «Надобно его испытать!» Ударил мечом по наковальне — и клинок разлетелся на мелкие осколки.
Выковал Регин другой меч, сказав: «Вот этот будет получше!» Ударил Сигурд новым мечом по наковальне — и сломал его тоже.
Тогда Регин сказал: «Обычный меч для тебя не годится. Поди к своей матери Хьёрдис, пусть она даст тебе меч, который твой отец получил от самого Одина. Зовется тот меч Грам, и нет ему равных. Твой отец в своем последнем бою сломал его пополам, но если меч починить, то будет он тебе как раз по руке».
Пошел Сигурд к Хьёрдис, дала она ему сломанный отцовский меч.
Сигурд принес меч к Регину. Тот развел огонь, починил клинок. Когда работа была закончена, из клинка вырвалось пламя.
Взял Сигурд меч Грам, ударил им по железной наковальне — разрубил ее пополам, до самого подножья. Похвалил Сигурд меч, сказал Регину: «Спасибо».
Был теперь у Сигурда меч, но не было коня. Пошел он просить коня у конунга Хиальпрека. Хиальпрек сказал: «На берегу реки пасется мой табун. Выбери себе коня по сердцу, да не ошибись, выбери лучшего».
Вот пришел Сигурд на берег реки. Паслось там больше сотни коней. Смотрит на них Сигурд — и не знает, который из них лучший.
Вдруг появился сам бог Один и указал Сигурду, какого коня ему взять. Звали того коня Грани, и он приходился сыном коню самого Одина, восьминогому Слейпниру.
Теперь были у Сигурда и славный меч, и добрый конь. Пришла пора отправляться в путь, чтобы отомстить за отца.
Заехал Сигурд к Регину, чтобы проститься. Но Регин сказал: «Подожди. Есть для тебя другое дело, которое принесет нам с тобой большое богатство».
И он рассказал Сигурду о том, что случилось в давние времена.
Был тогда Регин молод и жил с отцом и двумя братьями на берегу реки, возле водопада. Отца его звали Хрейдмар, старшего брата — Фафнир, младшего — Отр. А Регин был средним. Братья и их отец умели колдовать, могли превращаться в разных зверей и птиц.
Однажды Отр, превратившись в выдру, поймал в реке жирного лосося и ел его на берегу, зажмурившись от удовольствия.
В это время мимо проходили три бога: Один, Хенир и Локи. Боги странствовали по земле, желая всю ее осмотреть. Подстрелили боги выдру себе на ужин, а заодно забрали и лосося, которого она не успела доесть.
На ночлег боги попросились к Хрейдмару. Тот увидел убитую выдру, узнал в ней младшего сына, но не подал виду и принял богов в своем доме как дорогих гостей.
Ночью, когда боги уснули, Хрейдмар сказал сыновьям: «Ваш брат убит, и вот его убийцы». Отец и сыновья втроем напали на спящих богов, связали их кожаными ремнями.
Боги, узнав о своей невольной вине перед хозяином дома, предложили ему за убитого сына выкуп, какой он только пожелает. Хейдмар потребовал столько золота, чтобы можно было им наполнить шкуру выдры изнутри и засыпать ее снаружи — да так, чтобы не осталось на виду ни одной шерстинки.
Один и Хёнир остались в доме Хрейдмара заложниками, а Локи отправился добывать золото.
Богаче всех был тогда карлик Андвари. Превратившись в щуку, жил Андвари в водах глубокой реки, а на ее дне хранил свои сокровища.
Локи одолжил у жены морского великана большую сеть, которой она утягивала на дно тонущие корабли, этой сетью поймал Андвари-щуку и потребовал с него выкуп — все, чем тот владеет.
Согласился Андвари. Принес он свое золото, сложил к ногам Локи. Лишь одно золотое кольцо оставил себе Но Локи велел отдать его тоже.
Тогда взмолился Андвари: «Не отбирай у меня последнего! Если сохраню я это кольцо, оно снова принесет мне богатство. Если же потеряю его — лишусь всего навсегда».
Но Локи отнял у Андвари кольцо, надел его на палец и, взвалив на плечи мешок с золотом, пошел прочь.
Андвари крикнул ему вслед: «Будь же отныне проклято это кольцо! Пусть приносит оно горе и погибель всякому, кто им завладеет.»
С мешком золота пришел Локи в дом Хрейдмара и сказал. «Я принес выкуп». Как было условлено, он наполнил золотом шкуру выдры и засыпал ее снаружи.
На это ушло все золото Андвари, но все равно кончик уса оставался виден. Тогда Локи снял с пальца проклятое кольцо и прикрыл им кончик уса. Выкуп был уплачен сполна.
Как только боги ушли, Фафнир и Регин стали требовать, чтобы отец уделил им часть золота, полученного за гибель брата.
Хрейдмар отказался — и сыновья убили отца.
Стали братья делить наследство. Фафнир как старший забрал себе все, а Регина выгнал из дому.
Регин покинул родные края и нанялся на службу к конунгу Хиальпреку. А Фафнир, оставшись один, превратился в огромного змея и с тех пор стережет свое золото.
Поведав Сигурду эту историю, Регин сказал: «Ты молод, силен и храбр. Убей змея- Фафнира, и мы разделим его золото пополам».
Но Сигурд ответил: «Вздор говоришь, мудрый Регин. Я стану посмешищем в глазах любого, если отправлюсь добывать богатство прежде, чем отомщу за отца!» Снарядил Сигурд сто кораблей, набрал храбрых воинов и пустился по морю к франкским берегам, где царствовал Люнгви, убийца его отца.
В пути их застигла буря. Холодные волны вздымались выше бортов, и никто не мог совладать с парусами. Корабли несло на одинокий утес.
Там, на самой вершине утеса, стоял человек. Он крикнул, заглушая бурю: «Кто вы и куда держите путь?» Сигурд ответил: «Сигурд, сын Сигмунда, со своею дружиной. Ветер дует в наши паруса, попутный ветер нашей смерти!» Тогда человек на утесе крикнул: «Возьми меня на свой корабль, Сигурд, сын Сигмунда!» И тут же буря утихла. Сигурд подвел корабль к утесу, человек спрыгнул на палубу. Сигурд узнал его — это был бог Один.
Вот достигли сигурдовы корабли франкских берегов. Выставил Люнгви против Сигурда большое войско. Жестокой была битва, но Сигурду помогал сам Один, и вскоре войско Люнгви было разбито, а сам он пал от руки Сигурда.
Так Сигурд отомстил за отца. Он мог бы занять отцовский престол, но решил прежде постранствовать по свету.
Сигурд вернулся к Регину и сказал: «Теперь я готов добывать богатство».
Пустились Сигурд и Регин в путь. Вот выехали они на тропу, что вела от жилища змея-Фафнира к водопою. Увидел Сигурд следы на тропе и сказал Регину: «Верно, очень велик твой брат!» Вырыл Сигурд на пути у змея большую яму, залез в нее и стал ждать. Вот показался на тропе змей-Фафнир. Он полз, извиваясь и изрыгая яд. Когда змей проползал над ямой, Сигурд вонзил ему меч под левую ключицу.
Хлынула из раны черная кровь. Издыхая, змей сказал Сигурду: «Послушай моего совета: не трогай золота, ради которого ты меня убил. Оно проклято и тебе тоже принесет погибель».
Но Сигурд ответил: «Я не стал бы его трогать, если бы был уверен, что в таком случае буду жить вечно».
Змей издох. Сигурд вытер травой кровь со своего меча. Тут к нему подошел Регин, который до тех пор ждал в стороне, и сказал: «Если бы я не выковал тебе меч и не привел бы тебя сюда, ты не убил бы змея. Так что убили мы его вместе».
Регин вырезал у змея сердце и велел Сигурду его зажарить, а сам лег на землю и заснул.
Сигурд развел костер, насадил змеиное сердце на вертел и стал жарить. Когда змеиное сердце изжарилось, Сигурд хотел снять его с вертела, но обжегся — и сунул палец в рот. Капля запекшейся крови со змеиного сердца попала ему на язык — и он стал понимать все, что говорят звери и птицы.
Рядом щебетали три ласточки. Одна сказала: «Вот сидит Сигурд и жарит для Регина змеиное сердце. А если бы он съел его сам, то стал бы мудрейшим среди людей». Другая ласточка сказала: «Регин притворяется спящим, а сам выжидает минуту, чтобы убить Сигурда и одному завладеть богатством змея-Фафнира». А третья ласточка прощебетала: «Если бы Сигурд не был глуп, он сам убил бы Регина, а золото змея-Фафнира забрал себе».
Ласточки улетели. Сигурд взял меч и отрубил Регину голову. Потом он съел змеиное сердце и пошел к жилищу змея-Фафнира. Двери в змеином жилище были железные, крыша держалась на железных стропилах. Но двери не были заперты, и Сигурд вошел внутрь. Там грудой лежало золото. Стал Сигурд складывать его в мешки, которые заранее приготовил Регин. Сверкнуло среди золота кольцо — проклятое кольцо Андвари. Оно так понравилось Сигурду, что он сразу надел его на палец.
Сигурд погрузил мешки с золотом на своего Грани и хотел вести его в поводу, но конь не шел. Тогда Сигурд сел на него верхом, и Грани поскакал, как будто не было на нем никакой ноши.
Увидел Сигурд по пути высокую гору. На вершине ее будто горел огонь, зарево достигало самого неба. Но когда Сигурд подъехал поближе, то увидел, что это не огонь, а шатер, сложенный из медных щитов, ярко блестевших на солнце.
Сигурд сошел с коня и заглянул в шатер. Посреди шатра на высокой постели спал молодой воин в доспехах и шлеме. Снял Сигурд шлем с головы воина, и длинные волосы упали до самой земли. Воин оказался девушкой.
Девушку звали Брюнхильд. Некогда Брюнхильд была валькирией, ее уделом было реять над битвой, приносить по велению Одина одним — победу, другим — поражение.
Раз Один послал ее в бой, чтобы даровала она победу знаменитому герою, свершившему много подвигов и изведавшему много славы. Противник его был молод, еще ничем себя не прославил, но сражался храбро. Брюнхильд ослушалась Одина: даровала победу молодому воину.
Разгневался Один и приказал непокорной валькирии отныне жить среди людей, избрать себе мужа, чтобы покоряться ему до конца своих дней.
Брюнхильд сказала: «Я не смею ослушаться, но клянусь, что моим мужем станет лишь тот, кто ни разу в жизни не изведал страха!» «Будь по-твоему, — ответил Один — Ты уснешь зачарованным сном, и тот, кто ни разу в жизни не изведал страха, придет и разбудит тебя». Он уколол ей палец шипом терновника, и Брюнхильд тут же заснула. Ее отнесли на вершину горы, положили в шатре из медных щитов и оставили ждать избавителя.
Когда Сигурд снял с головы Брюнхильд тяжелый шлем, она проснулась. Увидела Брюнхильд Сигурда — и полюбила его, а он полюбил ее.
Сигурд сказал. «Клянусь, если я тебе по сердцу, ты станешь моей женой». Брюнхильд ответила: «Я бы выбрала тебя своим мужем, даже если бы мне довелось выбирать из всех людей, что живут на свете!» Они обручились, и Сигурд надел ей на палец кольцо — проклятое кольцо Андвари.
Брюнхильд отправилась в дом своего брата, конунга гуннов Атли, и там стала ждать сигурдовых сватов. А Сигурд поехал к своей матери, чтобы объявить ей о своей предстоящей женитьбе.
По пути Сигурд остановился отдохнуть в доме бургундского конунга Гьюки. У Гьюки было два сына и дочь. Молодых Гьюкингов звали Гуннари Хёгни, а дочь — Гудрун.
Гудрун была красива, жила в доме отца счастливо и беззаботно, не зная горестей — ни истинных, ни мнимых. Она полюбила Сигурда, и старый Гьюки был бы рад назвать Сигурда зятем, но Сигурд сказал, что у него уже есть невеста.
Жена Гьюки, мать Гудрун, была колдуньей. Она собрала ей одной ведомые травы, смешала их с медом и на пиру приказала Гудрун поднести Сигурду этого меду. Сигурд выпил — и тут же забыл Брюнхильд.
Вскоре он посватался к Гудрун и женился на ней.
Братья Гудрун Гуннар и Хегаи стали его друзьями. А чтобы дружба была еще крепче, они совершили обряд побратимства: все трое надрезали себе руки, смешали кровь на земле и поклялись друг другу в верности.
Через некоторое время скончался старый Гьюки, и молодые Гьюкинги вместе с Сигурдом стали управлять королевством.
А Брюнхильд ничего об этом не знала. Живя в доме брата, она ждала Сигурда и отказывала всем женихам.
Наконец брат стал понуждать ее выйти замуж. Тогда Брюнхильд окружила свой дом огненной стеной и объявила, что станет женой тому, кто пройдет через огонь. Она знала, что никому, кроме Сигурда, не под силу такое испытание. И правда: многие пытались преодолеть огненную стену, но никому это не удалось.
Тем временем старший из Гьюкингов Гуннар решил жениться и задумал взять в жены Брюнхильд. Гуннар отправился за невестой, Хегни и Сигурд сопровождали его.
Вот подъехали они к огненной стене, что окружала жилище Брюнхильд. Гуннар направил своего коня в огонь, но тот не пошел. Сигурд сказал: «У тебя плохой конь, возьми моего Грани».
Вскочил Гуннар на сигурдова коня, но Грани не послушался чужого и едва не сбросил Гуннара на землю.
Тогда Сигурд решил поменяться с Гуннаром обличьем. Произнесли они заклинания, и стал Гуннар точь-в-точь, как Сигурд, а Сигурд — как Гуннар.
Вскочил Сигурд на своего Грани, вихрем промчался сквозь пламя.
Выбежала ему навстречу Брюнхильд, но не узнала Сигурда в чужом обличье. Горько ей стало, что приехал за ней не тот, кого она ждала. А Сигурд так и не вспомнил Брюнхильд и приветствовал ее от имени Гуннара Они провели вместе ночь, но Сигурд положил между собой и Брюнхильд свой меч Грам.
Утром Сигурд надел ей на палец кольцо Гуннара, а она ему — проклятое кольцо Андвари, то, что Сигурд дал ей прежде.
Огонь вокруг жилища Брюнхильд угас сам собой, и свита Гуннара торжественно вошла в дом. Сигурд и Гуннар опять поменялись обличьем, и никто не заметил обмана.
Гуннар привез молодую жену домой. Тут узнала Брюнхильд, что Сигурд женился на Гудрун — и жизнь ее обратилась в муку.
Раз пошли Гудрун и Брюнхильд к реке мыть волосы — и заспорили, которой из них следует войти в воду выше по течению Брюнхильд сказала: «Невместно мне мыться той водой, что стекает с твоих волос. Ведь мой муж, Гуннар, отважнее твоего Сигурда».
Гудрун ответила: «Гуннар отважен, спору нет, но с Сигурдом ему не сравниться».
Брюнхильд возразила: «Гуннар прошел через огонь, чтобы взять меня в жены. Сигурд бы такого не совершил».
Тогда засмеялась Гудрун и поведала, что не сам Гуннар добыл себе Брюнхильд, а Сигурд добыл ее для Гуннара. Ничего не сказала Брюнхильд, пошла домой. Там ее встретил муж. Брюнхильд сказала Гуннару: «Я поклялась выйти замуж за того, кто отважней всех, а вышла за тебя. Не ты, а Сигурд проскакал через пламя. Теперь я — клятвопреступница. Лучше бы мне умереть!» Брюнхильд затворилась в своем покое и так горевала, что весь дом погрузился в глубокую скорбь.
Сигурд пошел к Брюнхильд. Он сказал: «Напрасно ты гневаешься на Гуннара. Он был готов пройти ради тебя сквозь огонь, да мой конь его не послушался».
Брюнхильд сказала: «Не Гуннара избрала я себе в мужья. Никогда при виде его не веселилось мое сердце».
Тут Сигурд словно очнулся. Кончилось действие колдовского напитка, и он вспомнил, что любил Брюнхильд и должен был стать ее мужем Сердце его забилось так сильно, что разошлись кольца кольчуги на груди Сказал Сигурд: «Я оставлю Гудрун и буду любить тебя!» Но Брюнхильд ответила: «Я хотела стать твоей женой, а вышла за Гуннара. Вы оба обманули меня, и теперь я ненавижу вас обоих».
Сигурд ушел в печали, а Брюнхильд решила: «Коли нету меня ни любви, ни радости, сотворю я себе радость из своего гнева!» Она позвала Гуннара и сказала: «Не будет нам с тобой жизни, пока жив Сигурд. Убей его, или я покину тебя навсегда».
Брюнхильд была Гуннару дороже всего на свете, но Сигурд был его побратимом. В горестном смятении спросил Гуннар совета у своего младшего брата Хёгни. Хёгни ответил: «Недостойно было бы убить того, с кем смешал ты свою кровь в знак побратимства. Нельзя рассечь мечом принесенную клятву».
Тогда Брюнхильд возвела напраслину на себя и на Сигурда, сказала, что в ту ночь, которую провели они вместе, не было между ними меча.
Гуннар поверил навету. Вместе с Хёгни заманили они Сигурда в лес — и зарубили мечами.
Поздним вечером на забрызганных кровью конях вернулись убийцы домой, а следом без седока прискакал Грани.
Гудрун почуяла беду. Она спросила: «Отчего вернулись вы без Сигурда?» Гуннар стал мрачен, как туча, а Хёгни ответил: «Мертвым лежит твой муж в лесу за рекой. Вороны клекочут над ним, и завывают подле него волки».
Горестно закричала Гудрун. Так громок был ее крик, что зазвенели кубки в доме, откликнулись издали дикие гуси.
Отправилась Гудрун в лес, лунная ночь казалась ей темной, как в новолунье. Отыскала она тело Сигурда, в горести склонилась над ним. В ту ночь желала Гудрун, чтобы вышли из чащи свирепые волки и растерзали бы ее, избавив от нестерпимого страданья.
Утром тело Сигурда с почетом перенесли домой. Пришли знатные женщины, чтобы оплакать его.
Гудрун не плакала, не заламывала рук. Словно мертвая сидела она подле тела мужа. Но когда женщины приподняли покров с лица Сигурда, Гудрун посмотрела на его закрытые глаза — и слезы дождем хлынули ей на колени.
Запричитала Гудрун: «Муж мой любимый! Был ты, как высокий стебель среди травы, как драгоценный камень в ожерелье, как сияющее золото рядом с оловом! Пусть будут прокляты твои убийцы — мои братья! Пусть будут пусты их земли, как были пусты их клятвы! Пусть погибнут они жестокою смертью!» Брюнхильд стояла рядом. Она сказала: «Сейчас Гудрун горюет по мужу, проклинает его убийц, своих братьев. Но скоро она помирится с братьями и изберет себе нового мужа. А я, хоть и не была женой Сигурда, умру вместе с ним!» Она взяла меч и вонзила его себе в грудь.
Умирая, Брюнхильд сказала: «Прошу тебя, Гуннар, последней просьбой. Пусть воздвигнут большой костер для меня и для Сигурда. И когда будем мы лежать на погребальном ложе, прикажи положить между нами меч Грам, как положил его Сигурд, взойдя со мной на брачное ложе».
Тут кровь хлынула из раны Брюнхильд — и она умерла. Гуннар исполнил ее последнюю просьбу. Брюнхильд и Сигурда сожгли на одном костре, и они соединились в царстве мертвых. История Сигурда рассказывается в нескольких песнях «Старшей Эдды», в «Младшей Эдде» и в «Саге о Вёльсунгах».
Сказания о Сигурде южно-германского происхождения и по сюжету почти полностью совпадают с немецкой «Песнью о Нибелунгах», герой которой носит имя Зигфрид.
Но в скандинавском варианте присутствуют более архаичные по сравнению с «Песнью о Нибелунгах» черты, отражены более древние нравы и образ жизни.
Неоднократно предпринимались попытки отыскать исторические прототипы сказаний о Сигурде.
Прообразом Гуннара считают бургундского короля Гундихария, погибшего в 437 году в сражении с гуннами.
Прообразом Сигурда называли различных франкских и бургундских королей с созвучными именами, но убедительных к тому доказательств найдено не было.
Несмотря на то, что образ Сигурда, скорее всего, полностью вымышлен, в Исландии его почитают как реального героя. Современный исландский историк Эйнар Ольгейрссон в своей книге «Из прошлого исландского народа» пишет: «И по сей день каждый исландец с легкостью может возвести свой род к Сигурду».
Цитата:
54. БЕОВУЛЬФ
«Беовульф» — эпос англосаксов — племени германского происхождения, в V–VI веках завоевавших Британию и положивших начало английской народности. Эпос складывался в VIII–IX веках, известен в записи X века, но в его основе лежат народные сказания, уходящие корнями в более древние времена.
Беовульф — типично мифологический герой — победитель чудовищ, подобный шумеро- аккадскому Гильгамешу, греческому Гераклу, скандинавскому Тору. Его имя означает «пчелиный волк» (так иносказательно англосаксы называли медведя). Вероятно, образ Беовульфа первоначально был связан с медвежьим культом, распространенным у многих племен на ранней стадии развития.
Действие «Беовульфа» происходит не в Британии, а в Скандинавии — прародине англосаксов.
Беовульф, исторический прообраз которого не установлен, был, как утверждает предание, племянником короля геатов (или гаутов) — скандинавского племени, некогда населявшего южные области Швеции.
Однажды Беовульф узнал, что соседей геатов, датчан, постигло страшное бедствие. В то время Данией правил король Хротгар. (Он упоминается в хрониках: известно, что около 520 года Хротгар совершил набег на франкские земли.) Король Хротгар, чтобы было ему где пировать со своими воинами, приказал построить просторную палату, роскошнее которой не бывало ни у одного короля, и украсить ее оленьими рогами. Получила та палата название Хеорот, что значит — «Оленья палата».
Хеорот окружали топкие болота, а в их недрах, в подводной пещере, жило свирепое чудовище — Грендель, вместе со своей матерью, столь же кровожадной, как и он сам.
Громкие клики пирующих воинов, звон заздравных чаш и веселые песни, доносившиеся из пиршественной палаты, потревожили покой Гренделя. В глухую полночь он выполз из своего логова и проник в Хеорот.
Король и датские воины, утомленные пиршеством, спали, не чуя приближения опасности. В мгновение ока набросился Грендель на спящих. Он растерзал нескольких воинов, спавших ближе к двери, так быстро, что те даже не успели вскрикнуть. Затем Грендаль пожрал окровавленные останки и уполз в свое болото.
Проснувшись утром, датчане обнаружили исчезновение товарищей, увидели следы крови и поняли, что те погибли жестокой смертью.
С тех пор страх и печаль воцарились в Хеороте. Каждую ночь туда являлся Грендель, убивал и пожирал по нескольку человек.
Датчане были храбрыми воинами, но никто не решался сразиться с чудовищем, поскольку все знали, что оно неуязвимо.
Грендель, Навеки заклятьем от всех защищенный,
Не мог быть повержен острейшим оружьем,
Мечом драгоценным, копьем, лучшим в мире
(Переводы. Замаховской)
Датчанам пришлось покинуть Хеорот. Пиршественная палата осталась стоять пустой и заброшенной, никто в нее не заходил, и лишь Грендель приползал туда по ночам, тщетно ища добычи.
Беовульф решил избавить датчан от свирепого чудовища. Друзья и родичи пытались отговорить героя от такого намерения, убеждая его, что он лишь напрасно погубит себя, но Беовульф настоял на своем. Он снарядил корабль и с дружиной из четырнадцати храбрецов, вызвавшихся его сопровождать, отплыл к берегам Дании.
Датчане встревожились, увидев вооруженных геатов, высадившихся на их берегу. Но Беовульф объявил, что они прибыли как друзья и хотят говорить с королем.
Их провели к Хротгару. Войдя в королевское жилище, геаты отстегнули свои мечи, сложили на пол щиты, поставили копья в угол у двери и, оставив двух человек сторожить оружие, предстали перед королем.
Беовульф сказал: «Привет тебе, король Хротгар! Прослышал я, что тебе досаждает кровожадный Грендель и из-за его свирепости ты был вынужден покинуть Хеорот, палату, лучше которой нет на свете. И теперь она стоит пустая, без всякой для тебя пользы. Я явился, чтобы сразиться с Гренделем и победить его!» Король ответил: «Если ты и впрямь избавишь меня от Гренделя, я награжу тебя так, как никого еще не награждал».
Беовульф и четырнадцать геатов отправились в Хеорот и стали поджидать чудовище. Беовульф не взял с собой меча: он знал, что Гренделя нельзя победить оружием, и полагался только на свою силу да на счастливую судьбу.
Наступила ночь. Сон сморил геатов, и тут в палату вполз Грендель. Хищным взглядом обвел он спящих и, наметив себе жертву, бросился на одного из воинов — и вмиг проглотил целиком. Не насытившись, Грендель двинулся дальше, но в тот же миг Беовульф крепко ухватил его за когтистую лапу.
Чудовище разом Мощную руку узнало.
Вовеки Хватки железной такой не знавал он
Ни у кого из мужей всей подлунной!
Между ними началась борьба. Зашатались стены Хеорота, сложенные из толстых бревен, ходуном заходил дубовый пол, с грохотом опрокинулись тяжелые скамьи, сдвинуть которые с места не смогли бы и десять человек.
Король Хротгар и датчане издали слышали шум боя и ожидали, что Хеорот вот-вот обрушится и погребет под собою сражающихся.
Тем временем Беовульф уже одолевал чудовище. Грендель изнемогал и помышлял лишь о бегстве, но не мог освободить свою лапу, которую Беовульф продолжал сжимать, как железными тисками.
Грендель рванулся из последних сил — плечо его вышло из сустава, порвались жилы, и страшная лапа осталась в руках Беовульфа. А чудовище, истекая кровью, уползло в свое логово и там издохло.
Для датчан воскресло блаженное счастье,
Разумный и храбрый, пришелец-спаситель
Хротгара дворец королевский очистил
И победоносно покончил со страхом.
Король приказал навести порядок в Хеороте, расставить по местам опрокинутые во время боя скамьи, украсить стены златовышитыми тканями. Датчане и геаты сели за накрытые столы и стали праздновать победу Беовульфа над свирепым Гренделем.
Король сказал: «О, храбрый Беовульф! Отныне я считаю тебя своим сыном!» Он подарил герою золотые доспехи, меч, украшенный драгоценными каменьями, и восемь коней в полном убранстве. Затем супруга Хротгара, королева Веальхтеов, надела Беовульфу на обе руки витые запястья, на пальцы — золотые перстни, а на шею — золотое ожерелье, самое тяжелое из всех ожерелий на свете.
Много было выпито вина и меда, много сказано заздравных речей.
Но вот наступил вечер, пир окончился. Воины подмели пол, разложили подстилки и улеглись спать, там же, где пировали.
Но кто угадал бы Угрозу судьбы, ее поступь в потемках, Несущую смерть одному из героев.
В полночь в Хеорот явилась мать Гренделя, чтобы отомстить за сына. Она схватила датчанина Эскера, храброго воина и мудрого советника короля, и, умертвив, уволокла в болото.
Король, узнав о новой беде, спросил Беовульфа: «Спасешь ли ты нас еще раз?» И Беовульф ответил: «Если судьбе будет угодно, спасу. Но если случится так, что я погибну, позаботься о том, чтобы геаты, мои земляки, вернулись на родину, и отправь к моему дяде, королю Хигелаку те дары, что я получил от тебя вчера».
Беовульф решил не дожидаться, когда мать свирепого Гренделя снова явится в Хеорот и погубит кого-нибудь из людей, а сразиться с ней в ее логове.
Опасен был его замысел. Никто и никогда еще не отваживался проникнуть в болота, где обитали Грендель и его мать. Даже олень, настигнутый собаками, предпочитал погибнуть от их клыков, нежели ступить в страшную трясину.
Беовульф оседлал коня и поскакал по следу чудовища. Геаты и датчане со своим королем сопровождали его. У края болота все остановились. Беовульф вынул из ножен меч, крепко сжал его в руке и шагнул в мрачную трясину.
Целый день, до самого вечера, опускался он на дно болота. Вокруг него в черной воде извивались змеи и водяные драконы, но прочная броня защищала героя от их ядовитых жал и острых зубов. Наконец Беовульф достиг дна. Там, в кромешной тьме, его поджидала мать свирепого Гренделя. Яростно накинулась она на Беовульфа, стиснула его так, что он не мог шевельнуться, и поволокла его в подводную пещеру, где лежал мертвый Грендель.
В пещере было светлее. Беовульф сумел освободиться от лап чудовища и ударил его мечом. Но благородная сталь лишь скользнула по чешуе. Тут Беовульф увидел на стене пещеры огромный меч, пригодный лишь для великана. Герой схватил его двумя руками, размахнулся и обрушил не голову матери свирепого Гренделя. Клинок рассек чешую, и чудовище рухнуло мертвым.
Беовульф отсек голову Гренделя, чтобы унести с собой как трофей. Он хотел взять с собой и чудесный меч, но клинок вдруг стал таять, как кусок льда, и через несколько мгновений в руках у Беовульфа осталась лишь рукоять.
Меж тем король Хротгар, датчане и геаты, ожидавшие Беовульфа на берегу, думали, что его уже нет в живых. Они видели, как темные воды болота окрасились кровью, и решили, что это кровь отважного героя.
Велика же была их радость, когда вода всколыхнулась, и на поверхности показался Беовульф, живой и невредимый, с отрубленной головой чудовища в руках.
В тот день снова был пир в Хеороте, снова все славили Беовульфа.
Здесь каждый друг другу не враг, а товарищ,
К правителю все расположены сердцем,
Бойцы благодушны, и слуги учтивы.
Следующей ночью уже никто не тревожил покой спящих. Беовульф и его товарищи со славой вернулись на родину. Вскоре дядя Беовульфа, король Хигелак, погиб в бою, и Беовульф стал королем геатов, мудрым и справедливым. Прошло полвека. Беовульф состарился, борода его побелела. И тут случилась беда. Один геат, заблудившись в горах, набрел на заброшенную тропинку, и она привела его к глубокой пещере. Геат заглянул внутрь и увидел несметные богатства, сваленные в огромную груду: золотую и серебряную утварь, драгоценные камни и жемчуг. Но тут на небе показался хозяин клада — крылатый дракон. Геат схватил один из золотых кубков и бросился бежать.
Дракон, через некоторое время обнаружив пропажу, стал разыскивать похитителя, но не нашел. Тогда он обрушил свой гнев на всю землю геатов. Никому не было от него спасения — он убивал людей и скот, огненным дыханием сжигал селения и посевы.
Беовульф, несмотря на преклонные годы, был по-прежнему силен и отважен. Вооружившись и взяв с собой двенадцать храбрейших воинов, он отправился к пещере дракона и вызвал его на бой.
Дракон, изрыгая пламя, вылетел навстречу старому королю. Сопровождавшие Беовульфа воины в страхе обратились в бегство, и лишь один из них, по имени Виглаф, остался со своим королем.
Беовульф выхватил меч и нанес дракону удар такой силы, что клинок разлетелся на мелкие осколки. Верный Виглаф тотчас же подал королю запасной меч, но было поздно: дракон успел ужалить Беовульфа своим ядовитым жалом. И все же герой собрал последние силы, взмахнул мечом и поразил дракона насмерть.
Старый король опустился на землю рядом с поверженным драконом, прислонился спиной к скале и сказал Виглафу: «Полвека правил я своей страной и защищал ее от врагов; ни разу не давал клятвы, которой бы не исполнил; никогда не убивал родичей или друзей. Теперь жизнь покидает меня. Но я не страшусь смерти».
Так сказал Беовульф — и свет навсегда померк в его глазах.
_________________ Мой девиз: один против всех, и всем несдобровать...
66. ПЕСНЬ О НИБЕЛУНГАХ
«Песнь о Нибелунгах» — крупнейший памятник немецкого героического эпоса. В его основу легли сказания, общие для всех германских народов, этим объясняется сходство «Песни о Нибелунгах» со скандинавским «Сказанием о Сигурде».
«Песнь о Нибелунгах» сложилась около 1200 года и известна в трех вариантах, отличающихся друг от друга степенью подробности изложения сюжета.
Понятие «Нибелунги» имеет двоякий смысл. Оно употребляется в германо-скандинавских сказаниях и как имя нарицательное и как имя собственное. С одной стороны, нибелунги — это сказочные великаны, владельцы скрытых в земле кладов, самое слово «нибелунги» некоторые исследователи производят от исландского — «подземный мир». С другой стороны, Нибелунгами называли себя бургундские короли, завладевшие одним из кладов живущих под землей великанов.
Исторической основой сказаний о Нибелунгах послужила гибель Бургундского королевства, разоренного гуннами в 437 году.
Некоторые персонажи «Песни о Нибелунгах» имеют исторические прототипы. Прообразами Гунтера и его брата Гизельхера считаются бургундские короли Гундахари и Гислахари (Гундахари погиб в сражении с гуннами в 437 году).
Прообразом царя Этцеля был предводитель гуннов Аттила. Однако его пассивная роль в «Песни о Нибелунгах» не соответствует исторической действительности. Реальный Аттила (ум. в 453 г.), царь воинственного кочевого народа, совершил ряд опустошительных набегов на многие страны Европы. Современники называли его «бич Божий».
«Песнь о Нибелунгах» послужила основой многих произведений искусства: драматической трилогии Ф. Фуке де ла Мотта «Герой севера», оперы Р. Вагнера «Кольцо Нибелунгов», драмы Г. Ибсена «Воины Хёльеланда» и других.
Один из друзей Г. Гейне вспоминал, что, когда в присутствии поэта кто-то признался, «что ему никогда по-настоящему не нравилась «Песнь о Нибелунгах», Гейне воскликнул: «Да простит вам Господь этот грех».
«Песнь о Нибелунгах» рассказывает: Бургундским королевством управляли три брата- короля, старший — Гунтер, средний — Гернот и младший — Гизельхер.
Братья-короли со своими дружинами жили в городе Вормсе на берегу Рейна. Все трое были отважными воинами, беспощадными к врагам, щедрыми к друзьям.
У братьев была сестра — Кримхильда. Красотой она затмевала всех женщин королевства, да и на всем свете едва ли нашлась бы другая, равная ей. Братья берегли Кримхильду как зеницу ока, она жила в покое и холе, не ведая никаких невзгод.
Однажды Кримхильде приснился сон: будто приручила она вольного сокола, но с неба слетели два орла и насмерть заклевали благородную птицу.
Встревоженная Кримхильда поведала свой сон матери — старой королеве Уте. Королева сказала: «Нетрудно истолковать твой сон, но не сулит он тебе радости. Ты полюбишь благородного рыцаря и назовешь его своим мужем, но злая судьба отнимет его у тебя».
И сказала Кримхильда: «Если так, лучше мне до самой смерти оставаться в девицах. Пусть не узнаю я счастья, но не узнаю и горя!» И она твердо решила, что никогда никого не полюбит.
Но прошло недолгое время, и ко двору бургундских королей приехал благородный рыцарь по имени Зигфрид.
Зигфрид был сыном короля Нидерландов. С детства отличался он необыкновенной отвагой, силой и ловкостью. Став юношей, Зигфрид испросил разрешения у отца и отправился странствовать по свету.
Однажды, проезжая через дремучий лес, он наткнулся на избушку. В ней жил кузнец- колдун Нимер. Юный Зигфрид нанялся к нему подручным.
Но кузнечное ремесло плохо давалось молодому королевичу: он был так силен, что от ударов его молота наковальня наполовину уходила в землю, а выкованное им оружие ломалось у него же в руках.
Старому Нимеру захотелось избавиться от такого помощника, и он послал Зигфрида за угольями в лес, к болоту, в котором обитал страшный змей. Нимер надеялся, что змей задушит Зигфрида, но случилось так, что Зигфрид зарубил змея.
Хлынула на землю змеиная кровь. Было ее так много, что натекло целое кровавое озеро. Зигфрид окунул в него палец, и вдруг почувствовал, что палец стал твердым, как рог дикого тура. Зигфрид провел пальцем по лезвию топора, но не почувствовал боли, а на коже не осталось даже самой маленькой царапины.
Тогда Зигфрид разделся и с головой окунулся в змеиную кровь. Стал молодой королевич неуязвимым для любого оружия. И лишь на спине, между лопаток, прилип к его телу листок, упавший с липы, и это место осталось неомытым змеиной кровью.
Зигфрид не стал возвращаться к кузнецу, а отправился странствовать дальше и вскоре оказался в волшебной стране нибелунгов. Нибелунги — великаны, обладавшие огромной силой, владели несметными богатствами, скрытыми под землей. И случилось так, что два нибелунга извлекли свое сокровище из-под земли, но никак не могли его поделить между собой. Увидели нибелунги Зигфрида и стали просить помочь им. А чтобы он не отказался, подарили ему чудесный меч. Зигфрид разделил груду золота на две равные части, но нибелунги остались недовольны: каждому из них казалось, что доля другого — больше. В ярости набросились они на Зигфрида, и Зигфрид убил их обоих.
Он уже хотел забрать золото нибелунгов, как вдруг на него обрушился могучий удар. Противник Зигфрида — карлик Альберих, хранитель подземных богатств страны нибелунгов, был невидим, потому что владел шапкой-невидимкой.
Зигфрид схватил свой меч и первым же ударом сбил шапку-невидимку с головы карлика. Альберих признал себя побежденным, а Зигфрид стал владельцем большого богатства, чудесного меча и шапки-невидимки.
Долго еще странствовал Зигфрид по свету, много совершил славных подвигов и, наконец, вернулся в родные Нидерланды.
Задумал Зигфрид жениться. Он много слышал о красоте Кримхильды, но решил, прежде чем засылать сватов, самому убедиться в правдивости молвы, и поехал ко двору бургундских королей.
Братья-короли с почетом приняли гостя, целый год прожил Зигфрид у них во дворце, но за это время ему ни разу не удалось увидеть Кримхильду.
Когда исконные враги бургундов — саксы объявили братьям-королям войну, Зигфрид сражался вместе с бургундским войском и помог бургундам одержать победу.
По случаю победы братья-короли устроили большой праздник. В королевском дворце в Вормсе собралось пять тысяч воинов — все в праздничных одеждах, все они ели и пили и славили гостеприимных хозяев.
Но один из старых воинов, благородный Ортевин, сказал королю Гунтеру: «Государь! Если ты хочешь, чтобы праздник и впрямь удался на славу, позволь почтить его своим присутствием твоей достойной матери, прекрасной сестре и знатным дамам и девицам, которые им служат».
Гунтер сказал: «Пусть будет так». И тотчас распорядился, чтобы королева Ута и Кримхильда с придворными дамами и девицами явились на пир.
Вот предстали они перед гостями. Словно солнце, озарила красота Кримхильды пиршественную залу. Среди окружавших ее женщин она блистала, как луна среди звезд.
И Зигфрид подумал: «Если она не полюбит меня — я умру». Король Гунтер сказал Кримхильде: «Сестра, поприветствуй нашего гостя, отважного Зигфрида. Если бы не он, мы не одержали бы победы над врагами».
Кримхильда промолвила: «Привет тебе, Зигфрид!» — и протянула ему руку. Но Гунтер велел ей поцеловать Зигфрида в уста. Сладко забилось сердце Кримхильды, и она полюбила Зигфрида также, как и он ее.
Гунтер охотно согласился на их брак, но попросил Зигфрида оказать ему прежде одну услугу.
Оказалось, что Гунтер тоже собрался жениться и хотел посвататься к гордой королеве Брунхильде, жившей на далеком северном острове. Брунхильда не была обычной девушкой: силой, ловкостью и отвагой она превосходила любого мужчину, и тем, кто отваживался просить ее руки, предлагала вступить с ней в состязание — сначала сразиться на копьях, а потом метнуть камень — и прыгнуть за ним вслед. Никому пока не удалось победить воинственную деву, и Гунтер решил попытать счастья. Однако он не был уверен в своих силах и попросил Зигфрида помочь ему.
Гунтер снарядил корабль и, взяв с собой малую дружину, отправился вниз по Рейну. Зигфрид стоял у руля.
Вот вышли они в море и через несколько дней пути достигли скалистого северного острова, где жила гордая Брунхильда.
Гунтер со свитой сошел на берег. Зигфрид, в одежде простого рыцаря, ничем не выделялся среди других. И все же Брунхильда поприветствовала его прежде, чем остальных.
Зигфрид ответил: «Ты очень добра, госпожа, что почтила меня первым. Но я — простой воин, а вот — мой господин, король бургундов Гунтер. Он прибыл просить твоей руки».
«Раз так, — сказала Брунхильда, — ему придется померяться со мною силой». И она назначила час испытания.
Воинственная дева облачилась в доспехи, взяла крепкий щит. Трое слуг принесли ей копье — таким оно было тяжелым.
И Гунтер подумал: «Лучше бы мне быть сейчас в Бургундии! Сам дьявол не устоит против такого копья».
Но Зигфрид шепнул ему: «Не бойся, благородный Гунтер! Я помогу тебе». Он надел шапку-невидимку и последовал за Гунтером на поле боя.
Вот стоят Гунтер и Брунхильда друг против друга. Брунхильда засучила рукава и метнула копье с такой силой, что оно должно было бы пронзить Гунтера насквозь, но Зигфрид подставил под удар свой щит. Зазвенел щит, посыпались с него искры. Зигфрид поднял копье и метнул обратно в Брунхильду, но не острием, а тупым концом. Ударило копье в ее крепкие доспехи, покачнулась Брунхильда и едва устояла на ногах. Разгневалась воинственная дева, но сказала Гунтеру: «Отменный удар, государь! Я благодарю тебя за него. Однако наше состязание еще не окончено».
Она подняла с земли тяжелый камень и метнула его на двенадцать сажен, а сама прыгнула следом еще дальше.
Гунтер поднял другой камень — не меньший, и Зигфрид метнул его могучей рукой. Затем он подхватил Гунтера и прыгнул, оставив Брунхильду далеко позади.
Поникла головой гордая Брунхильда, позвала своих воинов и слуг и сказала им: «Отныне могучий король Гунтер — мой и ваш повелитель!» Радостный возвращался Гунтер в свое королевство. Вскоре в Вормсе сыграли две свадьбы: Гунтер женился на Брунхильде, Зигфрид — на Кримхильде. Золото нибелунгов он преподнес Кримхильде как свадебный дар.
Зигфрид отбыл с молодой женой в Нидерланды, и они жили там счастливо девять лет.
На десятый год Гунтер пригласил сестру и зятя погостить в Вормс. Прибыли Зигфрид и Кримхильда ко двору бургундских королей. И все было бы хорошо, да как-то раз перед утренней церковной службой заспорили Кримхильда с Брунхильдой — которой из них подобает первой войти в церковь.
Сказала Кримхильда: «Другие короли рядом с моим Зигфридом, как звезды рядом с луной. И мне принадлежит право идти впереди тебя».
Ответила Брунхильда: «Как можешь ты говорить такие речи? Хоть твой муж и владеет королевством, но он был в свите Гунтера как простой воин, когда тот приехал свататься ко мне».
Не стерпела обиды Кримхильда и рассказала Брунхильде, как все было на самом деле.
Гнев и стыд охватили Брунхильду. Она потребовала объяснений от мужа и от Зигфрида, и Зигфрид, желая спасти честь своего шурина и друга, заверил Брунхильду, что Кримхильда солгала.
Но с той поры не стало Гунтеру покоя, и он решил убить Зигфрида, чтобы вместе с ним умерла их общая тайна.
Помощником в этом злом деле он избрал верного вассала бургундских королей Хагена фон Тронье. Хаген был суров, отважен и предан своим господам, как цепной пес.
Хаген сказал: «Трудно убить Зигфрида, ведь его тело неуязвимо для любого оружия, но я убью его!» Он пошел к Кримхильде и спросил: «Скажи, госпожа, можно ли как-нибудь причинить вред благородному Зигфриду? Я хочу знать это для того, чтобы защитить его в случае опасности».
Кримхильда, знавшая Хагена с детства и безгранично ему доверявшая, ответила: «На спине у Зигфрида между лопаток есть место, величиной с липовый листок, куда его можно поразить насмерть». Тогда коварный Хаген сказал: «Отметь, госпожа, как-нибудь это место на его одежде, чтобы в случае нужды я не ошибся» И Кримхильда тонкими шелками вышила на одежде мужа небольшой крест.
Вскоре позвал Гунтер Зигфрида на охоту. Их сопровождал Хаген. Слуги несли запас всякой снеди, чтобы охотники могли закусить в лесу, когда настанет время обеда. Но Гунтер, по наущению Хагена, отдал тайный приказ не брать ни вина, ни какого иного питья.
Когда Зигфрид перед отъездом на охоту пришел проститься с Кримхильдой, она вдруг заплакала и сказала: «Молю тебя, не езди сегодня на охоту! Нынче ночью мне приснилось, что растерзали тебя в лесу два кабана. Чует мое сердце — с тобой приключится беда».
Но Зигфрид ответил: «Не тревожься! Я еду на охоту с друзьями — твоим братом и верным Хагеном. Они не могут желать мне зла, а диких зверей я не боюсь».
Он поцеловал Кримхильду на прощанье и покинул ее.
Охота была удачной. Много дичи настреляли охотники, а затем расположились на поляне, чтобы отдохнуть и пообедать. И тут-то обнаружилось, что еды у них вдоволь, а вот питья нет никакого.
Гунтер сказал: «Раз уж наши слуги так оплошали, придется нам пить воду из ручья. Хорошо, что он протекает совсем близко».
Тут коварный Хаген предложил: «А давайте устроим состязанье, кто из нас троих быстрее добежит до ручья».
Зигфрид рассмеялся: «Вам не обогнать меня, даже если я побегу в полном доспехе, с копьем и щитом, а вы — в одних рубахах».
«Все же мы попробуем», — сказал Хаген, и все трое побежали.
Зигфрид прибежал раньше своих соперников, но учтиво подождал их и дал королю напиться первым.
Затем он положил на траву свой щит и копье и, склонившись над ручьем, припал к воде.
Тогда Хаген украдкой взял копье Зигфрида и со всей силы вонзил ему между лопаток, туда, где Кримхильда вышила шелками крест.
Свершив злое дело, Хаген бросился бежать в лес. Смертельно раненный Зигфрид метнул ему вслед свой тяжелый щит, но рука его уже ослабела, и щит лишь сбил злодея с ног, не причинив ему особого вреда.
Зигфрид упал на землю. Цветы, что росли вокруг, стали алыми от его крови. Король Гунтер, глядя на умирающего друга, залился слезами.
Зигфрид сказал: «Не подобает горевать убийце над убитым. За свое вероломство, Гунтер, будешь проклят ты сам и весь твой род. Мне жаль только госпожу Кримхильду, мою любимую супругу. Если в твоем сердце есть хоть капля чести, ты не покинешь ее и будешь заботиться о ней, как подобает брату».
Так сказал Зигфрид — и умер.
Король Гунтер приказал уложить зятя на золотой червленый щит и с почетом отнести во дворец. Всем объявили, что отважный Зигфрид погиб на охоте от кабаньих клыков.
Горестно рыдала Кримхильда над телом мужа. Она сразу догадалась, что рана его нанесена не кабаньими клыками, а человеческой рукой, и поняла, что Зигфрид был предательски убит, а убийцы — ее брат и Хаген.
С этой минуты не осталось в душе Кримхильды ничего, кроме горя, ненависти и жажды мщения.
Зигфрида схоронили в монастыре близ Бормса, а Кримхильда поселилась в одной из монастырских келий, чтобы быть поближе к дорогой могиле.
Братья безутешной вдовы завладели принадлежавшим ей золотом нибелунгов и спрятали его на дне Рейна. Кроме самих братьев об этом знал лишь Хаген, но он поклялся хранить тайну, пока жив хоть один из бургундских королей.
Став владельцами чудесного клада, братья-короли присвоили себе имя могучих великанов и стали называться Нибелунгами.
Прошло тринадцать лет. Однажды в Вормс прибыло посольство из страны гуннов. Могущественный царь гуннов Этцель недавно овдовел и теперь просил отдать ему в жены Кримхильду. Братья-короли стали уговаривать сестру принять это предложение.
Кримхильда сначала отказалась наотрез, но после рассудила, что, став женой могущественного царя, она обретет власть и силу, чтобы отомстить убийцам незабвенного Зигфрида, и согласилась.
Кримхильда отбыла в страну гуннов и стала там царицей.
Прошло еще тринадцать лет, и как-то раз Кримхильда сказала мужу: «Давно не видела я своих братьев и хочу, чтобы они приехали к нам в гости».
Этцель тут же снарядил гонцов в бургундские земли. Кримхильда велела гонцам передать ее братьям, чтобы они непременно взяли с собой Хагена фон Тронье.
Хаген знал, что приглашение Кримхильды не сулит им добра, и стал отговаривать братьев-королей от поездки. Но Гунтер сказал: «Будем смело смотреть в лицо опасности! И если суждено нам погибнуть — погибнем».
Взяв с собою тысячу воинов, братья-короли тронулись в путь.
Вот подъехали они к широкой реке и стали искать место для переправы. Хаген пошел вдоль берега и вдруг увидел в воздухе стаю лебедей. Опустились лебеди на землю, скинули с себя оперенье и, превратившись в прекрасных дев, стали купаться в реке.
Хаген подкрался к лебединым девам и спрятал их белое оперенье.
Стали девы его просить: «Верни нам наши одежды! А мы расскажем тебе, что ждет тебя самого и тех, кому ты верно служишь».
«Согласен, — ответил Хаген. — Только пусть ваше предсказание будет благоприятным, иначе не видать вам ваших белых перьев».
Говорят вещие девы: «Удачным будет ваше путешествие. Примут вас с великим почетом, отпустят домой с богатыми дарами».
Поверил Хаген вещим девам и вернул им оперенье. Девы облачились в свои лебединые одежды, взмахнули крыльями и взмыли ввысь. А из поднебесья крикнули: «Неправду мы тебе сказали. И тебя, и тех, кто с тобой, ждет скорая смерть. Из всех вас в живых останется лишь старый капеллан».
Хаген рассказал братьям-королям о зловещем предсказании, но они решили все же продолжать путь.
Во время переправы через реку Хаген захотел испытать судьбу. Посредине реки он схватил старого капеллана и бросил в воду. И хотя капеллан был стар и немощен, а река — глубока и бурлива, он благополучно выбрался на берег. И стало ясно, что вещие девы сказали правду.
Наконец прибыли бургунды ко двору царя Этцеля. Кримхильда встретила братьев и Хагена фон Тронье с приветливой улыбкой, но в душе она предвкушала скорое мщение.
Вот гости и хозяева сели за пиршественный стол. Кримхильда подала знак гуннам, и они с мечами набросились на бургундов.
В царском дворце завязался бой. Стены дрожали от воинственных криков, по полу текли реки крови. Хаген бился мечом, который он забрал у Зигфрида. Много было бургундов, но гуннов еще больше, и они одержали верх. Погибли все бургундские воины, погибли младшие братья-короли — Герноти Гизельхер.
Гунтер и Хаген были захвачены гуннами и, связанные, предстали перед Крим- хильдой.
Кримхильда сказала: «Пришло время поплатиться вам за смерть благородного Зигфрида».
Она приказала гуннам немедля убить Гунтера, а когда это было исполнено, взяла меч Зигфрида и своею рукой снесла голову Хагену фон Торнье.
И все, кто видели это, ужаснулись.
Старый рыцарь Гильдебрант, который не был гунном, хоть и служил Этцелю, в негодовании воскликнул: «О, горе! Нет оправдания женщине, поднявшей руку на Воина? Пусть навлеку я на себя беду, но дерзкая не останется безнаказанной!» С этими словами он поразил Кримхильду мечом, она упала на пол, залитый кровью — и умерла.
Так прекратился род бургундских королей Нибелунгов, а золото нибелунгов навсегда осталось на дне Рейна.
67. ЛОЭНГРИН
В давние времена в Германии, на берегу реки Шельды, жил в своем замке старый герцог Брабантский и была у него красавица-дочь Эльза.
К Эльзе посватался рыцарь Фридрих Тельрамунд. Но он не пришелся по нраву красавице. Старый герцог не стал неволить дочь — и жениху отказали.
Через год герцог умер. Тогда Фридрих Тельрамунд поклялся на своем мече, что Эльза была обещана ему в жены, а Эльза поклялась, что рыцарь лжет. И никто из них не желал отступить от своей клятвы.
Весть о споре между рыцарем и девушкой дошла до короля Генриха Птицелова, и он сам явился в Брабант, чтобы рассудить их Божьим судом: король приказал, чтобы Эльза избрала себе защитника, который сразился бы с Фридрихом Тельрамундом, и тогда Бог сам укажет правого, даровав ему победу.
Рано утром собрался народ на широком берегу Шельды, где рос могучий дуб, издревле называемый Древом Правосудия. Под этим дубом сидел король Генрих, а Фридрих Тельрамунд, закованный в крепкие доспехи, вооруженный тяжелым мечом и длинным копьем, ожидал защитника Эльзы.
Но тщетно взывала красавица Эльза к друзьям и вассалам своего отца. Хотя все они знали Эльзу с детских лет, но каждый думал, что скорее солжет молодая девушка, чем рыцарь, поклявшийся на своем мече, и никто не хотел рисковать собой понапрасну.
Поняла Эльза, что нет у нее защитника, залилась слезами и стала молиться Богу, на которого была ее последняя надежда.
И в ответ на ее молитву показалась на реке золотая лодка. Легко скользила она вверх по течению, влекомая белоснежным лебедем. В лодке, опершись на щит, стоял молодой рыцарь в светлых доспехах. На щите был изображен его герб — белый лебедь в лазоревом поле.
Лодка причалила к берегу, рыцарь ступил на землю и сказал: «Я буду защитником прекрасной Эльзы».
Вознесла Эльза благодарность Богу, а рыцаря полюбила с первого взгляда.
Король дал знак — и рыцарь Лебедя вступил в бой с Фридрихом Тельрамундом. Яркой молнией сверкнул меч неизвестного рыцаря — и его противник, поверженный, упал на землю. Приставил рыцарь Лебедя острие меча к груди Фридриха Тельрамунда и потребовал, чтобы тот признал, что дал ложную клятву, а Эльза была права.
«Признаю!» — воскликнул Фридрих Тельрамунд и попросил пощады. Рыцарь Лебедя даровал ему жизнь — и клятвопреступник с позором покинул поле боя.
Король спросил неизвестного рыцаря: «Как твое имя и откуда ты прибыл к нам?» Но рыцарь Лебедя ответил: «Я поклялся никому не открывать своего имени. Могу лишь сказать, что я хорошего рода и ничем не запятнал своей чести».
Сказал король: «Я верю тебе, рыцарь. И думаю, что будет справедливо, если ты возьмешь в жены девушку, которую спас от тяжкого обвинения».
Потупившись, Эльза подала руку рыцарю Лебедя, а рыцарь сказал: «Я полюбил тебя, прекрасная Эльза, но стану твоим мужем только, если ты поклянешься никогда не спрашивать о моем имени». И Эльза ответила: «Клянусь».
Вскоре сыграли свадьбу.
С той поры рыцарь Лебедя стал вассалом короля Генриха, не раз ходил с ним в военные походы и покрыл себя великой славой. Не было ему равных ни в бою, ни на турнире, сильные трепетали перед ним, слабые благословляли его как своего защитника.
Прошел год — и Эльза родила сына. Знатные женщины пришли поздравить ее. И была среди них одна, по имени Урсула. Некогда рыцарь Лебедя победил на турнире ее мужа, и с той поры снедала Урсулу злоба.
Сказала Урсула Эльзе: «Незавидна судьба твоего сына, благородная Эльза. Что ответит он, когда спросят его: «Как имя твоего отца и какого он рода?» Гордо ответила Эльза: «Пусть неизвестно имя отца моего сына, однако всем известна его слава!» Но с того дня поселилось в сердце Эльзы сомненье. Вскоре завела она обиняками разговор с мужем.
Сказала Эльза: «Не должно быть недоверия между мужем и женой. Если тяготит тебя какая-то тайна, откройся мне, чтобы я могла помочь тебе и утешить».
Ответил рыцарь: «Ты поможешь мне и утешишь, если будешь мне верить, не задавая вопросов».
В другой раз сказала Эльза: «Я верю, что ты знатного рода. Но недоброжелатели твои могут думать иначе. Не обернется ли это позором и горем для нашего сына?» Ответил рыцарь: «Я оставлю сыну в наследство мою славу, и никто не попрекнет его незнатным происхождением».
Но сомненья уже не покидали Эльзу, и однажды ночью она сказала мужу: «Не будет мне ни покоя, ни счастья, пока не узнаю я твою тайну».
Воскликнул рыцарь: «Остановись, Эльза! Если скажешь ты неосторожное слово, то навсегда погубишь наше счастье».
Но Эльза уже не могла удержаться. Она спросила: «О, мой муж! Скажи, кто ты? И как твое имя?» Тогда опечалился рыцарь великой печалью и сказал: «Ах, Эльза! Ты не сдержала своей клятвы — и теперь мы должны расстаться».
Зарыдала злосчастная Эльза, упала к ногам мужа, стала просить прощенья. Но рыцарь ответил: «Поздно! Я не властен над собой. С восходом солнца назову я свое имя перед всеми — и покину вас навсегда».
На рассвете рыцарь Лебедя вышел на берег Шельды. Рядом с ним стояла Эльза. Была она белее своего белого покрывала, и сердце ее разрывалось от горя. Она увидела, что у берега ждет золотая ладья, запряженная лебедем — и слезы покатились у нее из глаз.
Окрестные жители, прослышав, что вновь появился чудесный лебедь, собрались на берегу Шельды. Пришли рыцари, прибыл и сам король Генрих.
Сказал рыцарь Лебедя: «Прощайте! Пришло время разлуки. Знайте же, что я — один из рыцарей святого Грааля. Имя мое — Лоэнгрин, а мой отец — Парсифаль. Рыцари святого Грааля приходят на помощь невинным и, выполнив свой долг, возвращаются в свое братство. Но если рыцарь Грааля полюбит девушку, а она его, то он может остаться с ней навсегда. Однако, если она в нем усомнится и станет допытываться, кто он таков, то, как бы ни было это горько, должен он ее покинуть и вернуться в братство святого Грааля».
Тут лебедь призывно взмахнул крылом, Лоэнгрин в последний раз обнял Эльзу — и взошел на ладью.
Медленно поплыл лебедь вниз по Шельде, и когда ладья скрылась из глаз, сердце Эльзы разорвалось — и она умерла. Легенда о Лоэнгрине возникла в Германии. Основа ее сюжета чисто сказочная: герой прибывает из таинственного, волшебного мира и исчезает после того, как героиня нарушает запрет, проявив любопытство. В первоначальном, сказочном, варианте Лоэнгрин прилетает в образе лебедя, и лишь в анонимном стихотворном романе XIII века приплывает в запряженной лебедем ладье.
Поэтический образ рыцаря Лебедя привлекал многих поэтов. Вольфрам фон Эшенбах включил его в свой роман о святом Граале, сделав Лоэнгрина сыном Парсифаля.
В некоторые варианты легенды введен реальный исторический персонаж — король Генрих I Птицелов, прозванный так за любовь к соколиной охоте, царствовавший в Германии в первой половине X века.
На сюжет легенды о Лоэнгрине Рихард Вагнер в 1848 году создал оперу «Лоэнгрин».
68. ТАНГЕИЗЕР
В Германии, неподалеку от города Вартбурга, стоит гора Герзельберг, что значит «не потухшая огненная зола», очертаниями напоминающая гигантскую гробницу.
По древнему преданию, на этой горе, в глубокой пещере, обитала германская языческая богиня Хольда — олицетворение зимы и метели. В средние века Хольду стали отождествлять с античной Венерой, которую называли «фрау Венус» — госпожа Венера. Гора Герзельбург получила второе название — Венусберг — гора Венеры.
Хотя Хольда и Венера по сути не имеют между собой ничего общего, в представлении людей Средневековья они мало чем отличались друг от друга по той причине, что обе были божествами языческими, противными христианству.
Впрочем, в немецком фольклоре Хольда продолжала существовать и самостоятельно. По народному поверью, зимой, от Рождества и до Богоявления, вьюжными ночами Хольда проносится по небу во главе так называемой «дикой охоты» — кавалькады призрачных всадников, сопровождаемых гончими псами, от воя которых начинают выть все дворовые собаки. Некоторые рассказчики утверждали, что утром «дикая охота» скрывается в пещере на горе Герзельберг. Хольда (иначе — фрау Холле) хорошо известна также по сказке братьев Гримм, в которой она вызывает снегопад, выбивая свою перину. В недрах Герзельберга били подземные ключи. Местные жители слышали в их шуме то стоны грешников, то нечестивую языческую музыку, под которую пляшет нечистая сила.
С горой Венеры связана знаменитая легенда о Тангейзере Историческим прототипом героя этой легенды был известный миннезингер — поэт и музыкант — Тангейзер, живший в XIII веке.
Тангейзер происходил из знатного баронского рода и поначалу был богат, но со временем, как рассказал он сам в одном из своих стихотворений, «проел и прозаложил свое имение, так как ему очень дорого стоили красивые женщины, хорошие вина, вкусные закуски и дважды в неделю баня». Вконец разорившись, он «вынужден был скитаться странствующим рыцарем, причем домохозяева более радовались его уходу, нежели приходу».
В1228 году Тангейзер принял участие в крестовом походе и благополучно из него вернулся.
Тангейзеру принадлежит разработка особого стихотворного размера, получившего в немецком стихосложении название «долгого и короткого тона Тангейзера». В своих стихах Тангейзер воспевал радости жизни, весенние пляски на зеленом лугу и свои любовные приключения. Со временем народная молва стала утверждать, что он был возлюбленным самой фрау Венус.
В легенде рассказывается, что однажды Тангейзер отправился на состязание певцов в Вартбург. Проходя мимо горы Венеры, он, движимый любопытством, захотел проникнуть в пещеру, о которой слыхал немало чудесных рассказов. Ему это удалось, и он оказался в волшебном чертоге, полном света и благоухания. Фрау Венус, красоту которой ни один из смертных не в силах ни вообразить, ни описать, вышла ему навстречу.
Тангейзер стал возлюбленным прекрасной языческой богини и провел в ее волшебном чертоге семь блаженных и безмятежных лет.
Но он был добрым христианином и, в конце концов, стал задумываться о том, что подобная жизнь гибельна для его души. Тангейзер решил покинуть прекрасную фрау Венус и вернуться в христианский мир, надеясь, что Бог простит ему годы, прожитые во грехе.
Сцена расставания Тангейзера и фрау Венус запечатлена в немецкой народной песне, известной с XVI века. Генрих Гейне писал: «Какая чудная поэма, эта старая народная песня!(…)я не знаю произведения более любовного, более пылкого, чем диалог Венеры и Тангейзера. Эта песня — любовная битва, в ней течет самая красная кровь сердца». Вот этот диалог в прозаическом переводе конца XIX — начала XX века:
«Венера, прекрасная и благородная дама, я хочу расстаться с вами».
«Сеньор Тангейзер, я люблю вас, вы не должны забывать этого; вы клялись мне страшной клятвой не расставаться со мной».
«Прекрасная дама Венера, я вовсе не клялся вам и утверждаю это; если б кто-нибудь другой сказал что-либо подобное, я бы вызвал его на суд Божий».
«Сеньор Тангейзер, что вы говорите? (…) Перемените ваш образ мыслей. Пойдемте в мою комнату и насладимся благородной игрой любви!» «К вашей любви я чувствую отвращение; я угадываю ваши дурные мысли: по огненному блеску ваших глаз я вижу, что вы дьявол в образе женщины».
Наконец, фрау Венус согласилась отпустить Тангейзера и на прощание даже пожелала ему счастья.
Тангейзер, облачившись в одежды пилигрима, пешком отправился в Рим, чтобы испросить отпущения грехов у папы римского Урбана IV. Но папа, выслушав исповедь Тангейзера, впал в великий гнев и, ударив посохом о землю, воскликнул: «Ты получишь отпущение грехов не раньше, чем этот посох зазеленеет!» В великой печали покинул Тангейзер Рим. Утратив надежду на спасение души, он вернулся в чертог фрау Венус и сказал ей в отчаянии: «Бог отринул меня. Отныне я ваш навсегда, прекрасная и благородная дама». И фрау Венус ответила: «Добро пожаловать, мой избранный из всех возлюбленных!» А через три дня свершилось чудо: посох Урбана IV покрылся зелеными побегами. Урбан IV тут же послал за Тангейзером, чтобы объявить ему прощение грехов от самого Господа, но посланцам папы римского не было хода в венерину пещеру, и они не смогли отыскать Тангейзера.
Заканчивается народная песня о Тангейзере следующим рассуждением: «Никакой папа, никакой кардинал не должен осуждать грешника: как бы ни был велик грех, Бог всегда может простить его».
Наиболее ранние литературные обработки легенды о Тангейзере в немецкой литературе относятся к XV веку. Это поэма Германа фон Заксенгейма и две поэмы неизвестных авторов. Образ Тангейзера привлекал многих немецких писателей- романтиков XIX века — Тика, Эйхендорфа, Гейне и других. Общеевропейскую известность легенда приобрела после создания в 1845 году оперы Рихарда Вагнера «Тангейзер, или Состязание певцов в Вартбурге».
69. ЛОРЕЛЕЯ
Немецкая легенда о Лорелее принадлежит к числу так называемых «местных преданий», то есть связанных с какой-либо определенной местностью.
На берегу Рейна, близ города Бахараха, стоит высокая скала, издревле славившаяся удивительно отчетливым эхом, которое разносит далеко по воде голоса и каждое сказанное слово повторяет несколько раз.
Эту скалу называют скалой Лорелеи.
Легенда рассказывает, что в давние времена неподалеку от этой скалы в прибрежной деревушке жил бедный рыбак с дочерью, золотоволосой Лорелеей.
Лорелея полюбила знатного рыцаря и бежала с ним из отцовского дома. Рыцарь увез ее в свой замок, но недолгим было счастье красавицы. Прошло время — и рыцарь охладел к прекрасной Лорелее. Она вернулась в родную деревню и стала жить, как жила прежде, но сердце ее было разбито.
Красота Лорелеи привлекала многих достойных юношей, многие верно и преданно любили ее и хотели сделать своей женой, но она никому не верила и никого не хотела любить.
Люди начали обвинять ее в жестокосердии, а некоторые говорили, что она завлекает мужчин колдовством, чтобы отомстить им за измену рыцаря.
Эти слухи дошли до местного епископа. Он призвал к себе Лорелею и стал сурово ее упрекать. Несчастная красавица заплакала и поклялась, что неповинна в колдовстве, а потом сказала, что единственное ее желание — окончить свои дни в монастыре, в тишине и уединении.
Епископ одобрил ее намерение и дал ей провожатых до ближайшей обители. Путь туда лежал по берегу Рейна. Лорелея поднялась на высокую скалу, чтобы в последний раз взглянуть на рыцарский замок, где она так недолго была счастлива.
А в это время ее неверный возлюбленный плыл на лодке по Рейну, приближаясь к опасному водовороту у подножья скалы.
Увидев его, Лорелея простерла к нему руки — и окликнула по имени. Рыцарь взглянул наверх, забыв про весла, и тут же лодку подхватило водоворотом, перевернуло и увлекло на дно.
Лорелея с горестным криком бросилась со скалы в воды Рейна следом за своим возлюбленным — и утонула.
Но с той поры по вечерам, на закате, стала появляться над Рейном ее бесплотная тень. Словно живая, сидит Лорелея на вершине скалы, золотым гребнем расчесывает свои золотые волосы и поет так печально и нежно, что всякий, плывущий в этот час по Рейну, заслушавшись, забывает обо всем на свете и гибнет в водовороте у подножия скалы Лорелеи.
Долгое время эта легенда бытовала лишь в Рейнском крае. Общеевропейскую известность она получила в XIX веке, после того как Генрих Гейне написал одно из своих лучших стихотворений «Лорелея»:
Не знаю, что значит такое,
Что скорбью я смущен;
Давно не дает покою
Мне сказка старых времен.
Прохладой сумерки веют,
И Рейна тих простор;
В вечерних лучах алеют
Вершины далеких гор.
Над страшной высотою
Девушка дивной красы
Одеждой горит золотою,
Играет златом косы,
Золотым убирает гребнем
И песню поет она;
В ее чудесном пенье
Тревога затаена.
Пловца на лодочке малой
Дикой тоской полонит;
Забывая подводные скалы,
Он только наверх глядит.
Пловец и лодочка, знаю,
Погибнут среди зыбей;
Так и всякий погибает
От песен Лорелеи.
(Перевод А. Блока)
70. ГАМЕЛЬНСКИИ КРЫСОЛОВ
В немецкой городе Гамельне на старинной ратуше есть надпись: «В году 1284 чародей-крысолов выманил из Гамельна звуками своей флейты 130 детей, и все они до одного погибли в глубине земли».
О том, что произошло тогда в действительности, высказывались разные предположения: возможно, дети погибли во время бури или попали в обвал в горах — и это совпало с появлением в городе какого-то бродячего музыканта, но предание рассказывает следующее.
Летом 1284 года на Гамельн обрушилось бедствие: неведомо откуда нахлынули несметные полчища крыс. Прожорливые твари проникли в подвалы и кладовые и стали уничтожать съестные припасы.
Не боясь людей, они шныряли под ногами в домах и на улицах. Крыс становилось все больше и больше, их не брала отрава, они обращали в бегство самых храбрых кошек. Жители Гамельна впали в панику.
В это время в городе появился незнакомый человек. Он был смугл, костляв и прихрамывал на одну ногу. На нем был темно-алый дорожный плащ, а за поясом — флейта.
Миновав городские ворота, незнакомец направился прямо в ратушу и сказал бургомистру: «Слышал я, что вам сильно досаждают крысы. Какую награду дадите вы тому, кто избавит вас от этой напасти?» Бургомистр воскликнул: «Ах, добрый человек! Если ты и впрямь прогонишь крыс, то получишь столько золота, сколько сможешь унести».
Незнакомец спросил: «А кто поручится, что ты меня не обманешь?» Тогда все жители Гамельна клятвенно подтвердили обещание бургомистра. Незнакомец вышел на центральную площадь, достал из-за пояса флейту, поднес ее к губам и заиграл причудливую мелодию.
И вдруг к нему отовсюду стали сбегаться крысы. Таинственный музыкант, не переставая играть, пошел по улицам города, а крысы, завороженные звуками флейты, покорно шли за ним.
Выйдя за пределы города, музыкант направился к реке Везер. В прибрежных камышах покачивалась лодка. Он перешагнул через борт, оттолкнулся от берега, и течение вынесло лодку не середину реки.
Крысы, повинуясь призывной мелодии, стали прыгать в воду. Сначала они плыли за лодкой, потом стали тонуть — и утонули все до единой.
Таинственный музыкант вернулся в город и потребовал обещанную награду. Но гамельцы, когда беда миновала, пожалели о своем слишком щедром обещании и передумали его выполнять. Бургомистр протянул музыканту несколько золотых монет и посоветовал поскорее убраться из города, пока его не арестовали как бродягу.
Музыкант усмехнулся и, не взяв денег, пошел прочь. Сойдя со ступеней ратуши, он опять достал из-за пояса флейту и опять заиграл на ней мелодию, но на этот раз — другую. Тут со всех улиц, изо всех домов к нему стали сбегаться дети. Музыкант вышел за городские ворота и пошел по дороге, все дальше уходя от Гамельна. Дети бежали следом. Вскоре все они скрылись за горизонтом, и флейта замолкла вдали.
Средневековому читателю или слушателю не надо было объяснять, кем был таинственный крысолов — в то время каждому было очевидно, что в Гамельне побывал сам дьявол. По средневековым поверьям, крысы находились у него в подчинении.
В память об исчезновении детей, на улице Гамельна, ведущей к городским воротам, было запрещено петь и играть на музыкальных инструментах. Известно, что еще в XVIII веке улица называлась «Беззвучная».
О дальнейшей судьбе гамельнских детей рассказывали по-разному. Одни говорили, что дьявол утопил их в Везере, другие — что заточил в недрах горы Коптенберг. Но многие верили, что нечистый дух не смог причинить никакого зла безгрешным детям, и они, невредимыми пройдя сквозь гору, оказались в блаженной стране вечной юности, где живут и поныне Предание о Гамельнском крысолове послужило основой стихотворений Гете и Гейне, Брюсова и Марины Цветаевой.
_________________ Мой девиз: один против всех, и всем несдобровать...
Найден онлайн текст книги Felix Guirand, "Всемирная мифология" на английском языке:
Цитата:
TEUTONIC MYTHOLOGY
INTRODUCTION
Three or four centuries before the Christian era the Teutons were established in the south of the
Scandinavian peninsula, in the islands of the Baltic sea, and on the great Hat plain of north
Germany between the Rhine and the Vistula. They formed a fairly populous group of tribes who
were not politically united and indeed frequently fought each other, but they nevertheless spoke
the same language, had a certain community of culture, and very probably shared the same
religious beliefs. Some of these beliefs were inherited from their Indo-European ancestors; for the
language and cultural structure of the Teutons was derived, some thousand years earlier, from the
great Indo-European complex, and their distant kinship with the Latins. Celts, Greeks, Slavs and
certain other peoples may explain the similarity of some of their general conceptions, and even of
certain of their legends, with those of Greece, Rome and the Orient. The Teutons, however, had
lived so long separated from other Indo-European peoples that in the end they had devised an
original religion.
Lacking monumental illustrations and written documents, we shall never know the exact nature
of this religion in the days when it was still more or less the same for all the German peoples. We
only know it in the relatively developed form it had taken towards the beginning of the Christian
era, and in the course of the ensuing centuries among the brunches of the ancient Teutonic nation.
In the historical epoch the Teutons were divided into three great groups: those of the East, or
Goths, who. at first establishing themselves between the Oder and the Vistula, left this region
towards the end of the second century A.I), and emigrated in great numbers towards the Black
Sea: then the Teutons of the North, who occupied the Scandinavian countries: and finally the West
Germans, ancestors of the present Germans and the Anglo-Saxons, who were at first confined to
North Germany and little by little spread towards the Rhine and the Danube where they were
soon to clash with the Romans. Meanwhile certain of their tribes prepared to cross the sea and
establish themselves in Britain. This dispersion of the Germanic peoples was not without influence
on their culture and. consequently, on their religious conceptions.
On their contact with Byzantine civilisation great numbers of the Goths were in the fourth century
converted to Christianity. The only examples of their language which have survived are
translations of the Bible and commentaries on sacred texts. The rare ancient historians who speak
of the Goths tell us practically nothing of their pagan traditions. We must therefore abstain from
speaking of the religion of the Eastern Germans. Teutonic mythology is known to us only through
the literary products of the North and West Germans, as well as through certain works in Latin or
Greek. Now at the period when historians of classical antiquity and authors who wrote in
German, Anglo-Saxon or Norse began to note the religious traditions of the various Germanic
tribes their mythology was very far from everywhere presenting the same features. The cult of
certain divinities was very developed on one shore of the Baltic while it was neglected or even
unknown on the opposite shore. The same gods did not enjoy equal prestige among neighbouring
tribes. Also. Christian influences were already beginning to be felt.
The Anglo-Saxons of Britain were converted to Christianity from the commencement of the
seventh century. Anglo-Saxon mission-aries soon began the evangelisation of Germany.
CharJemagne completed by force the work which they had undertaken peaceably. The
Scandinavian countries in their turn adopted the new faith between the ninth and the eleventh
centuries. With the exception of certain Greek and Latin historians and a few Scandinavian poets,
the writers from whom we derive our information about German mythology were themselves
Christians. They arc apt to give a Christian tone to the old pagan myths. They lived, moreover, at
quite different epochs and the traditions they collected at a remove of several centuries do not
often agree very satisfactorily.
For the Germanic tribes of the West, the ancestors of the Germans and the Anglo-Saxons,
documentary sources of information are sparse. Latin historians like Caesar and Tacitus had at
their disposal only second-hand information and they attempted to explain Teutonic religion in
terms of Roman religion. For instance. Donar. the thunder-god, became for them Jupiter tonans.
Woden received the name Mercury and Tiw was called Mars. The missionaries, monks and clerks
who. from the eighth century, pursued their work of conversion and were at the same time the
first to write the German language could, had they wished to, have given us a complete picture of
German mythology in the early centuries. But their chief concern was to save souls. Hence they
scarcely alluded to pagan myths except to condemn them. We should know practically nothing of
the old German beliefs if'popular' tales and epics had not preserved much that pertains to
secondary divinities, demons, giants and spirits of all sorts.
The Scandinavians alone had the heart to save and perpetuate the memory of ancient beliefs. Their
poets and scholars, even when they belonged to the Christian church, piously noted down the
legends of the pagan gods. The old collection of anonymous poems known as the Eddas, one
section of which dates from before the introduction of Christianity into Scandinavia - the songs of
the skalds, the sages, the manuals of poetry, the works of history and erudition which medieval
Iceland. Norway, Denmark and Sweden have left us, bring to life with much vigour and colour
the ancient gods of the Teutonic pantheon and their cohorts of innumerable secondary divinities.
It is almost entirely through the literature of Scandinavia that we know the legends of the great
gods like Woden-Odin and Donar-Thor. It is. then, these legends especially which will be quoted
in the following sections. But it does not therefore follow that these gods were exclusively
Scandinavian. On the contrary they were, under various names, revered by the majority of the
Teutons. Almost without exception the legends which were told among the ancestors of the
Germans and the Anglo-Saxons have not been handed down to us. Hence in any account of
Teutonic mythology the Scandinavian traditions must of necessity form a major part.
THE BIRTH OF THE WORLD, OF THE GODS, AND OF MEN
At the dawn of time, say the old bards and poets of Iceland, there was neither sand nor icy waves.
The earth did not exist, nor the sky which to-day covers it. Nowhere did grass grow. Only a
yawning abyss stretched through space. But. long before the sea was created, Niflheim, a world of
clouds and shadows, formed in the regions to the North of the abyss. In the midst of Niflheim
surged the fountain Hvergelmir, from which spread the glacial waters of twelve rivers. To the
South lay the land of fire, Muspell-shcim. From there poured rivers whose waters contained a
bitter poison which little by little set and became^ solid. On contact with the ice coming from the
North this first deposit became covered with thick coatings of hoar-frost which partly filled up the
abyss. But warm air blowing from the South began to make the ice melt; and from the tepid drops
which thus formed was bom a giant in human form. Ymir - the first of all living beings.
Ymir was the lather of all the giants. Once while he was asleep it happened that he became
completely bathed in sweat: under his left arm were then born a man and a woman, both giants
like him. At the same time the ice, continuing to melt gave forth a cow. Audumla, the wet-nurse of
the giants. Ymir quenched his thirst at her udders from which flowed four streams of milk. The
cow herself licked the blocks of ice and was nourished by the salt which
they contained. Now. in thus licking the ice which melted under her warm tongue, she brought to
light first the hair, then the head, and finally the entire body of a living being whose name was
Buri. Burl had a son Bor, who married one of the giant's daughters. Bestla. With her he fathered
the three gods Odin. Vili and Ve.
These three sons of the Giants' race at once began a struggle against the Giants which ceased only
with their annihilation. At first they killed the aged Ymir. So much blood flowed from his body
that the yawning abyss was filled with it, and in it all the Giants were drowned with the sole
exception of Bergclmir who had launched a small boat on the stormy waves and with his wife
succeeded in escaping. It was from this couple that the new race of giants issued.
Meanwhile the sons of Bor raised the inert body of Ymir from the sea and with it formed the earth
which was given the name Midgard. or the 'middle abode', for it was situated halfway between
Nifheim and Muspellsheim. The flesh of Ymir became the land and his blood the resounding sea.
From his bones the gods made mountains and from his hair the trees. Then they took his skull and
placing it on four raised pillars they made it into the vault of the heavens. In the vault they placed
the haphazard sparks which escaped from the kingdom of fire. Muspellsheim. Thus they created
the sun. the moon and the countless stars. The gods regulated their course and determined the
succession of days and nights, as well as the duration of the year. The sun. travelling across the
southern sky, threw its light and warmth over the vast stretches of the earth. And soon there
appeared the first blades of green grass.
Other gods, during this time, had come to join the sons of Bor. Where they came from and
whether they too were sons of giants the old Scandinavian authors do not say. In association with
Odin these new gods worked to build their celestial dwelling-place. In this vast abode which, was
called Asgard. 'the abode of the Aesir'. each of them had his own mansion. The North Germans
thought that these divine palaces were exactly like the great farms of their petty nobility: the chief
part was a large room, the hall, where one received visitors and gave banquets.
Between their place of residence and that of mankind the gods built a vast bridge to which they
gave the name Bifrost, which was the rainbow.
Then they assembled and deliberated on the manner in which the earth might best be peopled. In
the rotting corpse of the giant
Ymir whom Odin and his brothers had killed grubs were beginning to form. From these grubs the
gods made dwarfs to whom they gave human form and whom they endowed with reason.
Because the d,warfs were born of the flesh of Ymir, the gods decided that they should continue to
live in what had formerly been this flesh and since become earth and stone. For this reason the
dwarfs led a subterranean existence. There were no women among them and hence they had no
children. But. as and when they disappeared, two princes whom the gods had given them
replaced them by other dwarfs, moulded from their natal earth. Thus the race of dwarfs endlessly
continued.
As for men, they sprang directly from the vegetable world. Such at least was the general tradition
among the North Teutons. Three gods. Odin, Hoenir and Lodur. one day were travelling together
on the still deserted earth. On the way they came across two trees with inert and lifeless trunks.
The gods resolved to make mortals of them. Odin gave them breath. Hoenir a soul and reasoning
faculties. Lodur gave them warmth and the fresh colours of life. The man was called Ask ('Ash')
and his wife was Embla ('Vine'?). From them proceeded the entire race of man.
Tacitus in his Germanic attributes to the West Germans the ancestors of the Germans of to-day - a
different tradition. The first man, according to these tribes, was called Mannus. and his lather was
a god or a giant, bom of the earth, whose name was Tuisto. Mannus had three sons each of whom
later lathered one of the three principal groups of the German tribes. This relationship was
perhaps invented by some kind of primitive philosopher: for the names Tuisto and Mannus arc
probably not without significance. The first seems to mean 'the two-sexcd being', and the second
apparently means Man as a creature endowed with thought and will.
In the imagination of the North Teutons the earth on which man lived had the shape of a vast
circumference, surrounded everywhere by water. In the circular ocean which thus bordered the
inhabited world, and was itself only limited by the primitive abyss, there lived an immense
reptile, the Serpent of Midgard, whose countless coils encircled the earth.
Beneath Midgard there was a third world, which was not without similarities to the infernal
regions imagined by the Greeks and other peoples in antiquity. It was the abode of the dead and
the Scandinavians gave it the name of Nifheim ('Mist-world') or Neifhel. This underworld was
represented as a sombre, damp and
glacial place. In it lived giants and dwarfs whom the poets sometimes described as being covered
with snow and hoar-frost. This subterranean kingdom was the domain of the goddess Hel. Its
entrance was guarded by a monstrous dog named Garm who saw that no living person
penetrated into the world of the dead.
This division of the universe into three super-imposed worlds does not correspond to the very
oldest north Teutonic conceptions. We have already seen that their poets, explaining the origin of
the world, placed Niflheim to the north of the immense abyss from which the world was soon to
emerge. It is not impossible that in remote times the Teutons had conceived the universe merely as
a kind of vast plane: in the centre stretched the earth and beyond the ocean and the original abyss
lay vague countries inhabited by giants. Doubtless it was only later, and perhaps under the
influence of Greek or Oriental cosmogonies, that they began to represent the world of the gods,
the world of men and the world of the dead as situated one on top of the other.
Thus there is some uncertainty and even contradiction in the tales which have come down to us.
There is still another tradition which ill-accords with those just given, but which is nevertheless
familiar to all Norse poets: namely, the tradition that depicts the entire world as a tree of
prodigious dimensions. This tree whose foliage was always green was the ash tree Yggdrasil. One
of its roots reached down into the depths of the subterranean kingdom and its mighty boughs rose
to the heights of the sky. In the poetic language of the skalds Yggdrasil signified the 'Steed of the
Redoubtable' (Odin) and the gigantic tree received its name because, they said, Odin's charger was
in the habit of browsing in its foliage. Near the root which plunged into Niflhel, the underworld,
gushed forth the fountain Hvergelmir, the bubbling source of the primitive rivers. Beside the
second root, which penetrated the land of giants, covered with frost and ice, flowed the fountain
of Mimir, in which all wisdom dwelt and from which Odin himself desired to drink even though
the price demanded for a few draughts was the loss of an eye. Finally under the third root of
Yggdrasil - which according
to one tradition was in the very heavens - was the fountain of the wisest of the Norns, Urd. Every
day the Norns drew water from the well with which they sprinkled the ash tree so that it should
not wither and rot away.
In the highest branches of the tree was perched a golden cock which surveyed the horizon and
warned the gods whenever their ancient enemies, the Giants, prepared to attack them. Under the
ash tree the horn of the god Heimdall was hidden. One day this trumpet would sound to
announce the final battle of the Aesir against all those who wished to cause their downfall. Near
the vigorous trunk of the tree there was a consecrated space, a place of peace where the gods met
daily to render justice. In its branches the goat Heidrun browsed; she gave Odin's warriors the
milk with which they were nourished.
Malevolent demons continually schemed to destroy the ash Yggdrasil. A cunning monster, the
serpent Nidhogg, lurked under the third root and gnawed at it ceaselessly. Four stags wandered
among its foliage and nibbled off all the young buds. Thanks however to the care and attention of
the Norns the tree continued to put forth green shoots and rear its indestructible trunk in the
centre of the earth.
The Germans also, it seems, believed that the universe was supported by a gigantic tree. Doubtless
the architecture of their own dwellings suggested this idea: it was their habit to support the
framework of their houses by a huge tree trunk. Some German tribes set up pillars made of a
single tree-trunk on hilltops. These apparently represented the tree of the universe and such
monuments were called Irmensul, which means 'giant column". In 772 during an expedition
against the Saxons, Charlemagne, in what is now Westphalia, had one of these pillars, which was
an object of great veneration, destroyed.
This world was not eternal. In the end it would perish, and in its ruin the gods themselves would
be involved. A day would come when the Giants and the demons of evil who lived in remote or
subterranean regions of the universe would attempt to overthrow
the order established and maintained by the gods. Nor would their uprising be in vain; it would
be the Twilight of the Gods and the collapse of the universe. But before relating the death of the
gods we must describe what they had been, what their functions were, their powers and their
personality.
THE GREAT TEUTONIC GODS
The Teutonic pantheon never contained a strictly defined number of divinities. The number
varied, growing or diminishing according to tribes and epochs. Certain divinities who for a time
were powerful gradually in the course of centuries lost the prestige they had once enjoyed. Others,
on the contrary, grew in power and dignity. For the Germanic gods were never thought of as more
than men of superior essence; and like men they were mortal and subject to the vicissitudes of
fortune.
Three of them seem to have been the object of a cult which extended throughout the lands
inhabited by the Teutons. These were Woden, whom the Northern Teutons called Odin; Donar,
whose Scandinavian name was Thor; and Tiw - or as the Southern Germans said, Ziu - and who in
Scandinavia was named Tyr. These three gods and a few others who will be discussed later
belonged to the race of the Aesir. Besides the Aesir the Teutons - or at least the Scandinavians -
considered that there was a second race of gods, the Vanir. The most important and best known of
the Vanir was Frey. Between the Aesir and the Vanir a terrible struggle once took place which
ended in a compromise; and Frey became, like Odin and Thor, an inhabitant of Asgard. When the
great rising of the Giants took place the Aesir and the Vanir went into battle side by side, and side
by side succumbed. Conceived by a warlike people, the Teutonic gods were nearly all
distinguished for their warlike virtues. Even the goddesses, though few in number, reveal
themselves on the occasion to be fearful in battle.
The basic structure of the Teutonic pantheon is a concept shared by all the Indo-European peoples,
who are to be distinguished from all other cultural groups by a certain close correspondence
between their social and religious structure. A comparison between the religions of the most
conservative of the Indo-European groups, notably the Germans, Romans and Indo-Aryans,
reveals a tripar-tition of their society, reflected in a tripartition of their religion. This history of the
Indian caste system reveals three original groupings: a royal and priestly caste, a warrior caste,
and a caste of agricultural workers. To these correspond three types of gods: those connected with
the government of the world, both in its regular and its mysterious aspect; those connected with
force and physical strength, largely but not entirely warlike; those connected with fecundity and
all related concepts, such as peace.
health, pleasure, and the well-being of the 'plebs'. Early religious writers had seen the
correspondence between this triple division and the division of the universe into heaven,
atmosphere and earth. In India, we have the grouping of Mitra and Varuna for the first function,
Indra for the second, and the Asvin twins for the third; at Rome, there is the ancient trinity of the
ftamines ma/ores, Jupiter, Mars and Quirinus. Among the Germanic peoples, the Indo-European
inheritance is represented by Woden and Tiw in the first position, Donar in the second, and the
Vanir in the third. The representation of the first function by two divinities is a feature which the
Teutons share with the Indian peoples, and which derives from the double aspect of the
sovereignty as conceived by primitive peoples; firstly, there is the ruler who is the priest king, who
works by the incalculable and terrifying means of magic, and secondly, the king who reflects the
order of the world and of society, the constitutional monarch, as it were, who incarnates Law. The
Indian Varuna and the Germanic Woden represent the first type, Mitra and Tiw the other.
Similarly, the representation of the third function, that of fecundity, has, by the very nature of the
concept, a tendency to split up into plurality, and among the various Indo-European peoples may
be expressed, not only by a single divinity, but by twins, by a pair of gods reinforced by a goddess
or by any other large grouping. It is, therefore, only with special reservations that we can refer to
Indo-European gods as 'sky-gods' or 'storm-gods' or the like. To take one simple example: the
name of the Indian god Varuna has been identified etymologically with that of the Graeco-Roman
god Uranus (Greek, Ouranos), also a common noun for 'heaven'. This does not mean that Varuna's
- or Uranus' -original function was the personification of the sky; for the name comes from some
conception like 'master of the bond', a reference to the magical activities of the terrible master of
the world whose powers are likened to those of a bond which renders his opponents powerless
rather than to those resulting from physical force.
Woden-Odin. Woden is supposed to be the principal god of the Teutonic peoples and has been
regarded as such for centuries, especially among the ancestors of the Germans. At the time when
Tacitus described the customs of the Germans, that is to say towards the beginning of the second
century A.D., the cult of Woden prevailed over all others. When in the fifth century the Angles
and the Saxons invaded Great Britain they invoked Woden before setting out; and Woden was
regarded by them as the ancestor of their kings. The fourth day of the week still bears his name,
Wednesday, which is a direct transposition of the Eatin Mercurii dies, which in Erench became
Mercredi.
For some time, scholars have regarded Woden as a 'jumped-up' god; originally a minor demon, he
has managed to oust the more
important divinities such as Donar. 'storm-god' or Tiw, 'sky-god'. Recent researches have shown
that this is not the case, that Woden is a prolongation of an Indo-European type. The old theory
ran as follows: In all Germanic lands the belief was widespread that on certain stormy nights the
tumultuous gallop of a mysterious troop of riders could be heard in the sky. They were believed to
be the phantoms of dead warriors. This was the 'furious army' or the 'savage hunt'. This raging
army had a leader whose name was derived from the very word which in all Germanic languages
expresses frenzy and fury (in modern German wuten,'to rage); his name was Wode. The name was
transformed as the divinity assumed more definite character in the imagination of believers;
among the ancestors of the Germans it became Woden or Wotan, among the ancestors of the
Scandinavians Odin. In the beginning this
god of nocturnal storms was represented as a horseman who, in a flowing mantle, a widebrimmed
hat and mounted on a horse, sometimes black, sometimes white, would range the sky in
pursuit of fantastic game. But as he rose in dignity he ceased to be a divinity of the night. He
became the god who granted heroism and victory and who, from on high, decided man's fate.
Furthermore he was regarded as the god of spiritual life which is doubtless why the Latins
compared him to Mercury. There is no evidence to suggest that leading the wild hunt was
Woden's original function; on the other hand, these activities concord well with Woden's position
as the magician-god of the Other World. There is no evidence, either, to suggest that the name
Wode precedes Woden', both may be synchronous, Woden signifying 'master of the Wode, or
fury', the fury which is the sign of the unchaining of all the brute forces of
this side of the stone represent, in cipher, the name of the god Thor.
the world, as distinct from its organised forces. Like Varuna, Woden rules principally by magic
and notably takes an interest in the wider universe, not only in the world of living men, but also in
the 'Other World'. Germanic mythology, and this is but a reflection of social conditions, has been
noticeably militarised, and if Woden seems to take an undue interest in battle and warriors it is
because the old 'royal' caste was more interested in war than anything else. But his shamanic
origin is more than once stressed: in spite of his patronage of battles, he does not fight in them, but
intervenes magically, making use of his Herjjoturr, his army-fetter, a paralysing panic. The fury
over which he presides, like other magician-gods, has been turned towards war; consequently he
has in a certain way become the god of war, but only by being the sovereign god and the master of
the most powerful weapon, magic.
The ancient Germans certainly provided this god - who for them surpassed all others - with
legends. But for lack of literary works in their language, none of these legends is known to us. We
only know - thanks to an old magic formula which has come down to us - that they appealed to
Woden to cure cases of sprains and dislocations. We also know that warriors invoked him in battle
and prayed to him to give them victory. But only in Scandinavian countries have legends about
his person and adventures survived.
In the North Woden was called Odin. He was the god of war and of intelligence. He was
handsome. He spoke with such ease
and eloquence that all he said seemed true to those who heard him. He liked to express himself in
verse, cadenced according to the rules laid down by the skalds. He had the power to change
himself instantly into whatever shape he wished; he would in turn become a fish or a bull, a bird,
a snake or a monster. When he advanced in battle his very approach would suddenly strike his
enemies deaf, blind and impotent.
It was Odin who ordained the laws which ruled human society. It was on his command that dead
warriors were burned with all that belonged to them on funeral pyres. For by thus taking with
him all his worldly possessions the dead warrior would find them again when he reached
Valhalla.
Odin was armed with a shining breastplate and a golden helmet. In his hand he grasped the spear
Gungnir which had been forged by the dwarfs and which nothing could deflect from its mark. His
horse, Sleipnir, was the best and swiftest of all stallions. It had eight hooves and no obstacle
existed which it could not overcome.
One day Odin was riding in the land of the Giants. One of the inhabitants of the country, a certain
Hrungnir, admired this horseman in the golden helmet who cleaved the air and waters so
effortlessly, and began to praise the qualities of his steed. 'But,' he added. 'I myself have a stallion
which is even stronger and swifter.' Odin challenged him. Both raced across the vast plain.
Hrungnir dug his spurs into his horse, but in vain. In his wild race whenever he reached
the crest of a hill he saw Odin in front of him flying on Sleipnir towards the next crest. On another
occasion Odin wished to rescue one of his proteges, Hadding, from the pitiless enemies who were
chasing him. He took up Hadding, wrapped him in the folds of a broad cloak and placed him on
the saddle before him. Then he took him home. Now while the horse galloped the astonished
young man became curious and glanced out through a hole in the cloak. Stupefied, he saw
Sleipnir's hooves pound the waves of the sea as though the road had been paved with stone.
Odin held court in a vast hall glittering with gold which was called Valhalla. Here he summoned
to his presence the heroes whom it pleased him to distinguish among those warriors who had
fallen on the field of battle. The framework of the huge chamber was formed by spears. The roof
was covered not by tiles but by gleaming shields. Breastplates lay on the benches. In the evening
this immense hall was lighted by the flash of swords which reflected the huge fires burning in the
midst of the festive tables. There were five hundred and forty doors, each wide enough to admit
eight hundred soldiers abreast.
In this palace dead heroes passed their time in warlike games and feasts. Odin presided at their
libations. On his shoulders perched two crows who whispered in his ear all that they had heard
said and all that they had seen with their eyes. Their names were Hugin and Munin (that is,
'thought' and 'memory'). Every morning Odin sent them far and wide; they ranged all the
inhabited world, questioned the living and the dead, and returned before breakfast to bring to
their master news of the great world.
With Odin in Valhalla lived supernatural women called Valkyries. They acted as both guardians
and servants. They brought to Odin's guests beer and mead and attended to the plates and
drinking vessels needed during feasts. But their role was not only domestic;
they had more martial duties. When there was a battle on earth Odin sent them to mingle with the
combatants; it was their task to determine which warriors should fall, and they awarded victory to
the side or to the chieftain who gained their favour. They rushed ceaselessly through space on
their fiery chargers. Their appearance even was that of warriors; they wore breastplates, helmets
and shields and brandished in their hands spears of gleaming steel. They were invisible except to
those heroes who were fated to die. To him whom they had chosen to become a companion of
Odin they would appear suddenly and make his imminent fate known. Then they would return to
Valhalla and announce to Odin the impending arrival of those warriors who were about to join the
countless band of his followers.
Odin often mingled in the affairs of men, though he rarely appeared to them in the splendour of
his divinity. More often he assumed the disguise of a simple traveller. Among men he had his
favourites and to them he always awarded victory. His favour, however, was inconstant and
sometimes it happened that he himself would cause the death of a hero whom he had long
protected. But even this could be a form of benevolence since such a dead warrior was
immediately admitted to the joys of Valhalla.
There was one family to which Odin had been especially prodigal of his favours; the Volsungs. It
was said that the founder of this family, one Sigi, was one of his sons. Thanks to the protection of
his omnipotent father Sigi had been able to escape all dangers and to conquer a kingdom. He had
a son, Rerir. Rerir himself for long remained without posterity. He addressed urgent prayers to
Odin who heard him and sent his wife an apple. Rerir's wife ate the apple, and in due course gave
birth to Volsung, who became a mighty warrior. Volsung's son was Sigmund. Now one evening
when Sigmund and other warriors were seated around the great fires in a vast hall, whose centre
was supported by a huge tree-trunk, an unknown man entered. He was tall, already old, and blind
in one eye. His head was covered with a broad-brimmed hat, his body was wrapped in a wide
cloak. In his hand he carried a naked sword which he thrust up to the hilt into the tree-trunk. The
sword, he declared, should belong to him who proved strong enough to draw it out again. Then
he vanished.
Every man present attempted to wrench the sword from the tree-trunk. Only the last to try
succeeded. This was Sigmund himself, who from then on won many a victory with the aid of the
divine sword. But the day came when Sigmund grewjald. He was struggling with an adversary
when suddenly he saw before him a one-eyed man, wearing a broad-brimmed hat and wrapped
in a wide cloak. The unknown man did not speak. He simply pointed with his lance in Sigmund's
direction. Sigmund's sword broke in two pieces on the wooden shaft of the lance. The unknown
man was Odin himself who had decided that his favourite should die, and thus disarmed him
after having furnished him with the weapon of his former triumphs. Sigmund fell dying beneath
his opponent's blows. When Hjordis, his wife, heard, she hastened to the battlefield to tend his
wounds and, if possible, to save his life. But Sigmund refused all assistance: Odin desired his
death and he insisted on submitting to the god's will. He made only one dying wish: he asked that
the two fragments of his broken sword be kept so that one day they should be welded together
again. The reforged sword was, in the hands of Sigmund's son, to accomplish further glorious
exploits. This son was Sigurd - the legendary Siegfried of German tradition, the hero whom
Wagner's operas have made celebrated.
Odin was the hero of many an amorous adventure. Although he was the husband of the most
revered of the goddesses, Frigg - in German, Frija - he was no more faithful to her than she was to
him. We often find him seeking the favours of mortal women, of female giants, or of supernatural
beings.
He was not only a warlike and an amorous god, but also a god of wisdom and poetry. Many
poems recount the wise counsels he offered men and the rules of conduct which he taught them.
He was helpful and benevolent. He knew the magic formulas which cured illness, those which
rendered the weapons of the enemy powerless, those which would break a prisoner's chains,
rouse or calm the waves, make the dead speak, or gain women's love. He was naturally the lord of
the runes, since runes - those characters carved on stones or wood - always had a magic meaning
and power.
Odin had not been born with this science. He had acquired it little by little, by questioning
everybody he met in the wide world,
giants, elves, water-sprites and wood-sprites. The wisest counsellor whom he consulted was his
maternal uncle Mimir whose fountain was situated near one of the roots of the ash tree Yggdrasil.
Mimir - 'he who thinks' - was a water demon known and revered by all the Teutons. In the
fountain which bore his name all wisdom and knowledge were hidden. Odin, with his thirst to
know everything, desired to drink from this fountain, but Mimir only permitted him to do so after
he had handed over an eye as a pledge. Mimir perished during the war between the Aesir and the
Vanir. But Odin embalmed his head and pronounced magic formulas over it so that it retained the
power to answer him and tell him of things which were hidden from others.
If Odin was the god of poetry this was because he had had the skill and cunning to steal the 'mead
of the poets', the hydromel, from the giants who had it. This hydromel was of divine origin. When,
after their prolonged struggle, the Aesir and the Vanir finally concluded peace they met and spat
in turn into the same vase. From their mingled saliva they formed a man, Kvasir, who surpassed
all other men in wisdom. But two dwarfs secretly killed Kvasir and mixed his blood with honey.
They kept this mixture in two pitchers and in the cauldron Odrerir. This was how the famous
hydromel was made. It, too, received the name of Odrerir. Whoever drank of it became both a
poet and a sage.
Now, as it happened, the same two dwarfs killed the father of the giant Suttung, and Suttung
avenged himself by forcing them to give to him the precious draught. He hid it in a huge
underground chamber closed by heavy rocks and set his daughter Gunn-lod to guard it. Odin
resolved to get hold of the hydromel by stratagem. Having won the friendship of Suttung's
brother, the giant Baugi, whom he had served for a time in the capacity of valet. Odin persuaded
him to pierce a hole through the rocks which concealed Suttung's underground dwelling. He then
changed himself into a snake and glided through the hole and into the great hall. There he
reassumed his divine form and introduced himself to Suttung and Gunnlod under a false name.
His conversation was so skilful and persuasive that he succeeded in winning the father's
confidence and the daughter's love. He passed three nights at Gunnlod's side and the enamoured
giantess each night let him drink a few mouthfuls of hydromel. In three goes Odin emptied the
two pitchers and the cauldron Odrerir. Then he changed himself into an eagle and flew swiftly
away. Suttung also changed himself into an eagle and attempted to catch him in flight, but
perished in the attempt. When Odin regained Asgard he spat out the hydromel he had swallowed
into large vases, and thus jt was that he got possession of the magic beverage which, later, he
dispensed to the poets whom it pleased him to favour. A few drops which he had let escape
during his flight fell to earth; with this inferior residue bad poets had to content themselves.
One of the most extraordinary episodes in the life of Odin is the one which concerns his voluntary
self-sacrifice and resurrection. 'For nine nights,' he says in an old poem, 'wounded by my own
spear, consecrated to Odin, myself consecrated to myself. I remained hanging from the tree shaken
by the wind, from the mighty tree whose roots men know not.' The tree was the ash Yggdrasil. By
wounding and hanging himself from the branches of the world tree Odin was accomplishing a
magic rite, the purpose of which was his own rejuvenation. For the gods themselves, like men,
were doomed to decrepitude. During the nine days and nine nights that this voluntary sacrifice
lasted Odin waited in vain for someone to bring him food and drink. But, attentively observing
what lay beneath him, he perceived some runes. With an effort which made him groan aloud with
pain he managed to lift the runes, and was immediately set free by their magic power. He
dropped to the ground and discovered that he was filled with new vigour and youth. Mimir gave
him a few sips of hydromel and again Odin became wise in word and fruitful in deed. Thus was
his resurrection accomplished.
This myth of Odin's voluntary self-sacrifice has sometimes been compared to the death of Christ
on the Cross. Since legends about Germanic gods were, generally speaking, formed during the
course of the first centuries of our era one cannot automatically rule out the possibility of Christian
influence. This influence, however, was slight and the myth of Odin's resurrection appears in
strictly pagan form. Later we shall see, moreover, that Odin was never considered to be an
immortal god. The time would come when he was to perish
and disappear tor ever. This myth of Odin's self-sacrifice has very strict parallels in certain
shamanic practices from Central Asia, where initiations have as their usual scenario apparent
forms of death, including fasting, cataleptic immobility or feigned executions.
_________________ Мой девиз: один против всех, и всем несдобровать...
Donar-Thor. The god of thunder, whose name in old German was Donar, had been revered by all
the Teutonic tribes. Some of them even considered him as the first and most powerful of all the
gods, and Roman authors often identified him with Jupiter. Moreover, in imitation of the Romans
who dedicated one of the days of the week to Jupiter - Thursday, Jovis dies, 'jeudi' in French - the
Germans in all the lands where they became established have named Thursday after Donar (or
Thor, which is only another form of the same name). Thus the Germans still say Donnerstag and
the English Thursday.
We know, however, very little of the characteristics and attributes which the Germans of the first
centuries ascribed to this god. The very limited information which is furnished by the historians of
antiquity, the clerks of the Middle Ages, and by certain Latin inscriptions carved on votive
monuments by German soldiers in the service of Rome, scarcely permit us more than a glimpse of
the rites of the cult rendered to Donar. His appearance, adventures and functions remain obscure.
He was a much feared divinity. When the thunder rolled people believed they heard the wheels of
Donar's chariot on the vault of heaven. When the thunderbolt struck they said the god had cast his
fiery weapon from on high. This weapon was represented, it would seem, as a missile axe, or
perhaps simply as a stone hammer made to be thrown at an enemy's head. It was a form of
defence and attack which the Teutons had used from remote times, and in Northern lands this
hammer was regarded as Thor's habitual attribute.
Donar was not only the god of thunder. He was to a certain extent the god of war, since -
according to Tacitus - the Germans invoked him and chanted his glory when marching into battle.
In Germany, it seems, Donar did not enjoy a prestige equal to that ot Woden. But in certain
Northern countries, and particularly in Norway, Thor - the German Donar - finally prevailed over
all the other gods. In temples it was to Thor that the most richly ornamented altars were
consecrated. Temples were even erected to his exclusive cult and many Norwegian peasants gave
their children the name Thor in order to place them under his protection.
This distinction is understandable if we take into account the two kinds of societies. Germany,
especially at the times of the migrations, still reflected a primitive society of the religiousmonarchic
type; Scandinavia of the Eddie and saga time, in particular Norway and to an even
greater extent its colony Iceland, shows the resistance of a great number of chieftains against the
establishment of a unified monarchy of the 'Odinic' type. While kingly society looked to Woden as
its principal god, a society composed of independent warriors, relying more on physical force than
on cunning or birth, looked to Donar.
Norse poets have drawn Thor very vividly. In him they saw the very apotheosis of the warrior,
rude, simple and noble, always ready to face combat and danger, a tireless adversary of giants and
demons, a hero without fear, who disdained repose. In one of the poems of the Edda he confronts
Odin, and the poet not without humour shows Thor's gaucherie and, in spite of the nobility of his
character, something of his brutality.
In the course of his travels across the world Thor one day reached the shore of a sea inlet which he
could not cross. He hailed the ferryman on the opposite bank. Now this ferryman, who had
disguised himself and taken the name Harbard, or 'Grey Beard', was none other than Odin
himself. 'Take me to the other side,' Thor shouted to him, 'and I'll give you a share of the good
things in my sack, my oatmeal porridge and my herrings.' 'Peasant!' replied Odin. 'You are only a
penniless vagabond, a barefooted beggar, a brigand and a horse-thief. My ferry is not made for the
likes of you.' Thor then explained who he was and enumerated some of his mighty deeds. 'It was
I,' he said, 'who killed Hrungnir, the giant with a head like a rock. And what, pray, were you up to
at that time?' 'Me?' the false Harbard answered mockingly, 'I, for five years running, helped a king
to fight his enemies and I took advantage of the occasion to win the love and favours of his
daughter. Isn't that an exploit quite as glorious as yours?' 'I have also vanquished women,' said
Thor, 'and I have exterminated malevolent giants. A
thing very necessary to do, for otherwise the race of giants would increase too fast,' 'Quite,' said
Odin, 'but you also once hid yourself in terror in the glove of the giant Skrymir!' Odin was
alluding to an adventure (which will be related shortly) in which Thor had cut a rather ridiculous
figure. Less skilled than the ferryman in finding words and in marshalling his arguments, Thor
decided not to defend his reputation; instead he continued to recount the victories he had gained
against the giants of the East. 'And I, too,' Odin interrupted banteringly, 'I have been in these
Eastern parts. There I met a beautiful maiden, clad in white linen and adorned with golden jewels.
She responded to my caresses and yielded to me.' In vain Thor attempted to boast of past
triumphs; Odin continued to mock him and, refusing to take him in the ferry, sent him away. On
this occasion Thor appeared awkward and oafish. This poem reflects a distinctly Odinic attitude,
and defines clearly, though with satirical exaggeration, the distinction between the two divine
functions. 'Odin has the nobles who fall in battle, while Thor has the race of peasants.'
He was none the less the favourite god of many tribes. He was the fearless and invincible warrior
of imposing stature whose protection one hoped to obtain. His face was adorned with a long red
beard. His powerful voice rose above the tumult of battle and filled the enemy with terror.
Following his example, the Teutons would go into battle hoping to frighten their opponents with
shouts and protracted bellows. Thor's normal weapon was the stone hammer already mentioned,
which the Latins compared with the club of Hercules.
In origin this hammer was doubtless a meteorite which, they imagined, had fallen with a
thunderbolt during a storm. Afterwards a legend sprang up and it was said that this hammer was
the work of a dwarf, skilled in iron work. Never did this dreaded weapon -which was thrown -
miss its mark. Afterwards it would return of its own accord to Thor's hand and, when necessary,
become so small that he could easily hide it under his garments. It had a name.
Mjolnir, which meant The Destroyer'. A magic object, the hammer Mjolnir not only served to fight
the enemy but also to give solemn consecration to public or private treaties, and more especially to
marriage contracts. Hence Thor was for long considered in Norway as the patron of nuptials and
the protector of married couples.
In addition to this miraculous hammer Thor possessed two other talismans. One was a girdle
which doubled the strength of his limbs as soon as he belted it around his waist; and the other a
pair of iron gloves which he needed in order to grasp and hold the shaft of his hammer.
Like the other gods Thor had his own dwelling in Asgard; it was called the palace of Bilskirnir and
was situated in the region named Thrudvang, 'the field of Strength'. Bilskirnir had no fewer than
five hundred and forty rooms; it was the largest palace anyone had ever heard of. When he left it
Thor loved to roam the world in a vehicle drawn by two he-goats. This singular means of
transport on occasion took him as far as the kingdom of the dead. If, in the course of his travels,
Thor was overtaken by hunger he would kill and cook the goats. The following day he had merely
to place his sacred hammer on the hide of the dead beasts for them to leap to their feet again, alive
and ready for the road.
A certain tradition makes Thor Odin's son. But this story was only believed in those regions where
Odin was regarded as the supreme lord of all the gods. His mother, they said, was the goddess
Jord, that is to say 'the Earth'. Thor had a wife, Sif, who was the personification of conjugal fidelity.
He was the father of several children who were, like himself, distinguished for prodigious bodily
strength. His two sons Magni (Strength) and Modi (Anger) would one day inherit his hammer and
in a new-made world replace him.
As the idealised image of the Germanic warrior Thor was an immensely popular god and the hero
of numerous legends. The old bards usually took pleasure in telling how he got the better of evil
giants. It sometimes happened that Thor, who was a little lacking in finesse, would let himself be
hoodwinked by demons more subtle than himself; but as soon as it came to blows there was no
one capable of withstanding him.
One morning Thor woke up to find that his hammer was missing. Worried and not knowing what
to do, he went to ask the advice of Loki, whose wits were sharp and who was full of wile. 'The
precious hammer,' said Loki, 'has no doubt been stolen by some giant." And he offered to go
himself in search of the talisman. From the goddess Freyja he borrowed the magic robe of feathers
which enabled its wearer to fly through the air, and swiftly he reached the abode of the giants.
There he soon ran into the giant Thrym, questioned him and discovered that he was the thief. The
hammer had been hidden underground at a depth of eight fathoms. Thrym consented to return it
only if he were given the goddess Freyja as a wife. When this reply was brought back the Aesir
were thrown into a state of consternation. They assembled and deliberated but could find no way
of avoiding Thrym's demand. Then they resigned themselves to asking Freyja to accept the
proposed bargain. But Freyja refused in indignation. Her fury was so great that the veins in her
neck swelled until they burst her golden necklace which rolled to the ground. Embarrassed, the
Aesir then resolved on a stratagem. They would dress up Thor himself in women's clothes, cover
him with a bridal veil and adorn his neck with Freyja's necklace.
At first hesitating, Thor finally agreed to the scheme. Dressed as a woman he went to the land of
Thrym. Loki, disguised as a servant, accompanied him. The two Aesir were given a magnificent
welcome in the giant's palace, and Thrym immediately gave orders for the wedding banquet to be
prepared. The alleged bride ate with an appetite which astonished one and all. 'She' devoured
everything which had been reserved for the women of the palace, namely: one entire ox, eight
large salmon and numerous side-dishes. In addition 'she' drank three barrels of mead. The giant
marvelled at such voracity. The wily Loki was quick to offer an explanation. For eight days
running, he said, Freyja had refused all food and drink, so eager had she been to come to the land
of the giants.
Thrym was reassured and more smitten with love than ever. Lecherously he eyed his fiancee and
raised her veil to snatch a kiss. But when he saw the goddess's ruddy face and the lightning which
flashed from her eyes he leapt away as though he had been stung. Loki again reassured him. For
the last eight nights, he explained, Freyja had been unable to sleep, so excited was she, and so
feverish with longing to depart for the land of the giants. That was why her
eyes flashed fire. Thrym by now was impatient to make his union with Freyja legal and to give it
ritual consecration. He therefore sent for the hammer Mjolnir and ordered that it be placed,
according to the custom, on the bride's knees. Thor's heart laughed in his bosom. His hand closed
firmly on the weapon. Then throwing off his veil he brandished Mjolnir joyfully, struck down
Thrym and all Thrym's band of giants. Then contentedly he returned to the other Aesir.
Thor loved to fight not only giants but also monsters. In youth he had resolved to slay the great
serpent of Midgard whose innumerable coils caused such violent tempests in the ocean which
surrounded the earth. He travelled to distant lands where one day he asked shelter from a giant
named Hymir. The next morning Hymir was preparing to go fishing when Thor begged to come
along and help. The giant was contemptuous of the suggestion: what possible aid could be
expected from a man so young and puny? Thor was annoyed by these insulting words and with
difficulty restrained himself from letting Hymir feel the weight of his hammer then and there. But
he put off his vengeance for later. 'What sort of bait?' he asked the giant, 'ought one to take along?'
'If you don't know,' Hymir answered rudely, 'it's none of my business to tell you.' Calmly Thor
grabbed hold of one of the giant's bulls, wrenched off its head and tossed it into the boat. Then he
took the oars and began to row. Hymir who at first had regarded him sarcastically was soon
forced to admit that his guest was a first-class seaman. Some time later they reached the spot
where it was the giant's habit to fish. He had never, he said, dared row out any farther, and he
ordered Thor to ship the oars. But Thor ignored him and continued to row towards the region
where he supposed the great serpent of Midgard to be.
Then he prepared his tackle, fixed the bull's head to his hook and cast it into the sea. The serpent
immediately plunged for the bait and swallowed it greedily. It had scarcely felt the prick of the
hook before it began to thrash about wildly. It tugged on the line with such violence that Thor's
two fists were dragged and banged against the gunwales. Thor stiffened and propped his knees
against the inner boards of the boat. The boards gave way and he suddenly found himself
standing on the bottom of the sea. Thanks to this firm foothold he succeeded in lifting the serpent
and half-hoisting it into the boat. One cannot, says the old Icelandic bard, imagine a spectacle
more terrifying than Thor fixing the monster with eyes which flashed like lightning while, from
the bottom of the boat, the monster stared back at him, spitting venom. Hymir was seized with
fright. Taking advantage of a moment when Thor reached out for his hammer he approached,
knife in hand, and cut the line. The serpent wriggled free and fell back into the water. In haste
Thor threw his hammer, but he was too late: the monster had already vanished into the depths of
the sea.
A long time was to elapse before the two adversaries again found themselves face to face. Only at
the moment of the great struggle between the gods and the coalition of all their enemies did the
serpent of Midgard finally perish beneath Thor's blows. As for the giant whose cowardice had
permitted the serpent to escape, Thor struck him so roughly on the head that the blow sent him
rolling into the ocean waves where he was drowned. Then Thor peacefully regained the shore by
walking across the bottom of the sea.
It happened only once that Thor believed himself vanquished by a giant. But this was merely an
illusion; an adroit magician had succeeded in hoodwinking him. One day, accompanied by Loki
and two young peasants, Thor crossed the sea and landed in the country of the giants. The four
travellers soon arrived in a forest so vast that even after marching all day they had not reached the
end of it. When evening fell they looked for shelter and were delighted to see in the midst of the
forest a large empty house. True, it was a rather odd construction and they noted with
astonishment that the front door was as wide as the house itself. But they were travel-weary and
did not pause to examine it further. They entered, made themselves comfortable and fell asleep.
At midnight there was a sudden and violent earthquake. The floor pitched like a ship tossed by
the waves. Our travellers woke with a start, fled from the house and took refuge in a small
adjoining shed. Thor took up a position before the door, hammer in hand, prepared to repel all
enemies. All night long they heard dull sounds and rumblings in the surrounding darkness. No
one, however, made an appearance.
At dawn Thor ventured out into the forest. Soon he came upon a man of vast stature stretched on
the ground and snoring loudly. He now understood the origin of the nocturnal rumblings. In
anger he was on the point of striking the noisy sleeper with his hammer when the fellow woke up.
He jumped to his feet and introduced himself. He was a giant and his name was Skrymir. 'As for
you,' said Skrymir to the silent god, 'there's no need to ask your name. You are Thor, the As. But
tell me, where have you dragged my glove?' Stupefied, Thor then realised that he and his three
companions had spent the night in the giant's glove which they had mistaken for a house. The
small shed in which they had afterwards taken refuge was the thumb of the glove.
Skrymir joined Thor's little group and even politely offered to carry the sack in which they kept
their food on his own back. All day the five companions continued the journey together and when
night came they halted beneath an oak. Skrymir, saying he was exhausted, stretched out on the
ground and immediately fell asleep.
Meanwhile Thor, Loki and the two young peasants, who were dying of hunger, began to loosen
the knots of the sack which contained the food they had brought; but discovered that they could
not. The giant had tightened the knots in such a fashion that all efforts to untie them failed. Thor
was seized with rage. He grasped his hammer and brought it down smartly on Skrymir's head.
The giant half woke up. 'It seemed to me', he yawned, 'that a leaf fluttered down on my head.'
Then he dropped off to sleep again.
Some hours later Thor, whose irritation had only increased, again struck the giant. This time he
put such strength behind the blow that the head of the hammer sank deep into the giant's skull. 'It
felt,' murmured the giant, waking up, 'almost as though an acorn dropped on my head.' And he
closed his eyes again.
By daybreak Thor was unable to control himself and he landed Skrymir such a blow on the temple
that the hammer disappeared up to the shaft. The giant sat up and rubbed his cheek. 'Birds,' he
said, 'probably perched up there in the tree. Some of their droppings
seem to have fallen on me.'Then, turning towards Thor, he inquired: 'Are you awake? It's time to
be off. You're not far from Utgard where you're going. There you'll find fellows much stronger
than I.' And buckling up his sack he disappeared into the forest.
Thor, Loki and their two companions continued the journey alone and towards midday arrived in
front of a great fortified castle. Its walls were so high that the travellers had to throw back their
heads to see the battlements. The entrance was barred by a heavy grille. In vain the gods
attempted to open it. In the end they had to slide through the bars. They then walked forward and
entered a huge hall where numerous giants were assembled. King Utgardaloki, lord of the castle,
scarcely bothered to return their salute. He shrugged contemptuously and ironically inquired if it
could be true that the puny weakling he beheld was the celebrated god Thor. He added that no
one was authorised to enter the castle without first proving by some noble deed that he was
worthy to approach those who lived there. It would thus be necessary that each of the newcomers
measure his prowess, in the art he best understood, with one of the giants here present.
Loki first stepped forward. He boasted of his prowess in eating, much and quickly. The king gave
him the giant Logi for an opponent. The two contestants were served with vast quarters of meat
on plates as big as vats. In a brief space of time Loki had eaten all his meat, leaving behind nothing
but the bones. But his adversary had, in the meantime, gulped down both meat and bones, and the
plate as well.
Then came the turn of the young peasant Thjalfi. He claimed to be able to outrun any man or any
giant. For an opponent he was given Hugi. Thjalfi ran as quickly as lightning itself, but in vain:
Hugi left him far behind.
At last it was Thor's turn to show his skill. No one, he declared with complete assurance, could
drink as much or as quickly as he. Utgardaloki then sent for the horn which the warriors of his
establishment were accustomed to empty in one, or at the most, two
draughts. Thor seized the drinking horn and once, twice, thrice took long, deep draughts. But,
when he put it down again, the level of the liquid was scarcely lower than when he had begun.
Thor was covered with confusion and, in order to regain the company's esteem, willingly accepted
a second test of his valour. They invited him to lift a certain cat from the ground where he was
sitting. Thor bent down and seized the animal. With all his might he struggled to lift it, but the cat
was immovable. At most one of its paws rose an inch or two from the ground. 'Would you,'
Utgardaloki then suggested, 'care to wrestle with Elli, my nurse? She is only a poor old woman.'
Thor accepted the challenge, but the more he struggled the more unshakable his adversary
appeared to become. In the end it was Thor himself who fell on one knee.
Bitterly humiliated, the Aesir next morning prepared to take their departure. But before they left
their host, Utgardaloki, suddenly decided to explain what had actually occurred the day before.
'Never,' he told Thor, 'would I have dared admit you to my castle had I known that your strength
was so terrifying. It was 1 myself whom you met in the forest. I called myself Skrymir. The blows
of your hammer would infallibly have killed me had I not protected my head with solid
mountains.' And he showed Thor the chain of mountains nearby and pointed out the deep valleys
which Thor's hammer had dug.
Then he explained why the gods had been vanquished in the tests he had proposed. If Loki had
been unable to equal his opponent, it was because that opponent had been fire itself - for such is
the meaning of the word Logi. If Thjalfi had been outrun by Hugi, it was because Hugi was none
other than 'thought'. Finally Thor had been unable to empty the drinking-horn because the end of
the horn was plunged into the inexhaustible sea. Thor had, however, actually succeeded in
slightly lowering the sea-level and had thus produced the first ocean tides. The beast whom he
thought was a cat, was in reality the serpent of Midgard whose coils surrounded the earth itself
and when he lifted its paw earthquakes had shaken the world. As for the old woman with whom
Thor had wrestled in vain, she was Elli, old age itself, which no one could ever conquer.
When he learned how he had been made a fool of Thor seized up his hammer to kill Utgardaloki,
but the enchanter had already vanished and with him the castle. Around him Thor saw only the
great deserted plain and the grass which grew there.
Thus, even though Thor sometimes appeared rather simple and even a little slow-witted, he never
failed to win the Teutons' admiration for the might of his arm and his physical courage. He is
found again in many a legend; for in the end he took part in the career of practically every other
god.
Tiw-Tyr. This god, in spite of many scholars who have claimed him as the original great god of the
Germanic peoples, belongs to the same stratum as Donar and Woden. The South Germans gave
him the name Ziu, the North Germans Tiuz. The Scandinavians called him Tyr, the Anglo-Saxons
Tiw. It is generally admitted that all these Germanic appellations correspond to the Sanskrit
dyaus, the Greek Zeus and the Latin Deux. If this is the case, then the Germanic names for the god
must derive from a common Indo-European name which began by simply signifying 'divinity'.
Later the name in many countries designated the sky god. Originally Tiw had been a god
corresponding to the Indian Mitra, who was patron of the legal side of government, but with the
gradual militarisation of Germanic society, he had gradually been restricted to the field of rules
governing battle, at which time the Romans identified him with their Mars, and the Latin Marl/s
dies (French Mardi) by transposition became the day of Tiw, or Tuesday; and finally he was
relegated to a position of very minor importance. In German the same god had a second name
which was Things, and from which the German Tuesday, Dienslag, is derived.
Perhaps it is Tiw who is alluded to in a curious Latin inscription on a Roman altar discovered at
Housesteads in Northumberland, near to Hadrian's Wall. This altar dates from the third century
and was erected by German soldiers serving with the Roman legions. It bears this Latin
inscription: 'Deo Marti Thincso el duabus Alaisiagis Bede el Fimmiline el numini Augusti Germani
cives Tuihanti v. s. 1. m. (volum solverunl libenler memo).' That is: To the god Mars Thincsus and
to the two goddesses Alaisiages Beda and Fimmilina and to the majesty of the divine Augustus
the German citizens ofTwenthe address this merited homage. (The province
of Twenthe was north of the Rhine on the present frontiers of Holland and Germany.)
The epithet Thincsus shows that Tiw was seen as a Mars, who presided over the thing, the
assembly where discussions of the community are regulated according to law. It has been pointed
out that Tiw's spear is less a weapon than a sign of juridical power.
The two goddesses Beda and Fimmilina are quite unknown. The interpretation of their names and
also of the term Alaisiages which applies to them both presents the greatest difficulties. But it is
agreed that they were probably Teutonic goddesses.
Since Donar very early pushed Tiw into the background, Tiw occupies a very small place in
German legend. Traditions about him are scarcely more abundant in the North. The name Tyr,
however, occurs fairly often in Norse poetry. The skalds attempted to bring Tyr into the great
family of Teutonic divinities. Some made him son of the giant Hymir, others said that he was the
son of Odin. He was supposed to be extremely brave and enterprising. It was often he who
awarded victory to one of the sides engaged in combat. Thus it was prudent to invoke him when
going into battle.
In one legend the poets give him the leading role, a tale which bears witness to the energy of his
character. An oracle had warned the gods that the giant wolf Fenrir was one of their most
dangerous enemies whom it would be wise to reduce to a state in which it could do no harm. They
decided not to kill it - for that would be to soil consecrated ground - but instead to chain it up.
Twice they had chains forged, but the wolf Fenrir had only to stretch himself in order to break
them. Then they begged the dwarfs to fashion a chain which nothing could break.
Soon the dwarfs brought them a wonderous chain composed of six ingredients: the miaul of a cat,
the beard of a woman, the roots of a mountain, the tendons of a bear, the breath of a fish and the
spittle of a bird. This chain was supple and soft as a silk ribbon and yet of a solidity which passed
every test. The gods, now confident that they could bind Fenrir, threw him a challenge. Each of
them, they said, had tried to break the chain and none had succeeded. They proposed that the
wolf should have a try in order to show his strength.
But Fenrir was full of suspicion, fearing a trap. He did not wish to appear a coward, however, and
consented to make the attempt, but on one condition: one of the gods must, he insisted, place a
hand in his jaws. In case of trickery the hand would be bitten off. The Aesir exchanged glances.
Knowing full well the trickery which had been planned, none was prepared to sacrifice a hand.
Tyr then calmly extended his right hand and placed it between the wolf's jaws. The other gods
bound Fenrir who then attempted to break the chain. But the more he struggled the tighter the
bonds became. When they saw that his efforts were vain the gods began to laugh. Only Tyre
refrained from laughter; for he knew what was coming. And indeed the wolf, understanding that
he had been outwitted, bit off the god's right hand at the wrist. Thenceforth Tyr was one-handed.
It is significant that Tiw's most important appearance in mythology is in a matter of legal contract.
With Woden, he forms a couple which is found elsewhere among the Indo-European peoples, the
one-handed and the one-eyed, the man of law and the man of magical fury.
Loki. Loki is not one of the oldest gods in the Germanic pantheon, but in Scandinavian legend his
name appears as often, if not more often, than those of Odin or Thor. It seems certain that he was
at first regarded as a benevolent divinity; but little by little they preferred to represent Loki as a
kind of superior demon, almost always occupied with making mischief. Among the gods he was a
sort of enfant terrible. He shared their lives and on many occasions zealously served them, and yet
he almost never ceased working to undermine their power. It was he in the end who brought
about their downfall. Thus we should know something about him as a prelude to an account of
the 'Twilight of the Gods'. He was, however, a creation of Scandinavian imagination only. He
belonged in no way to the communal tradition of the whole Germanic peoples. It is above all the
skalds of the ninth and tenth centuries whose poems have preserved the story of his adventures.
Loki was first conceived as a fire demon. His name is related to a Germanic root which signifies
'flame'. His father was Farbauti, 'who by striking gave birth to fire'. His mother was Laufey, 'the
wooded isle', who furnished material for lighting the fire. Popular
locutions still current in Scandinavian countries frequently associate his name with phenomena in
which fire plays a part. In Norway, for example, when a fire is heard crackling on the hearth they
say that Loki is thrashing his children.
This former demon slowly grew in dignity. In the legends in which he plays a part he always
appears as one of the Aesir. At the beginning of time Loki and Odin exchanged vows of friendship
which, consecrated by ritual practices honoured among the Germans, made the two gods 'blood
brothers'. Loki was handsome, attractive and very attentive to the goddesses who rarely resisted
him. There was something of the diabolic about him; and as the legends concerning him are of
rather late invention it is not impossible that he was attributed with certain traits borrowed from
the medieval Christian conception of the Devil. v
We have already seen how Loki helped Thor to recapture the hammer which the giant Thrym had
stolen. Loki was not always so helpful. When his own interests were at stake he did not hesitate to
betray this same Thor. One day he borrowed from the goddess Freyja her falcon-plumed robe, put
it on and flew through the air. Soon he reached the house of the giant Geirrod and landed on the
roof. The giant perceived this singular bird, caught it and put it into a cage. For three months Loki
thus remained a prisoner. Geirrod, not content with depriving him of his liberty, also refused to
feed him. At the end of the three months Geirrod had the captive bird brought before him, and
only then did Loki decide to explain who he was. He begged the giant to release him.
Geirrod consented to do so only on condition that Loki undertook to deliver to him the most
powerful and redoubtable of all the Aesir: Thor himself. He also insisted that Thor should be
turned over to him without the attributes which rendered him invincible; that is, without his
hammer, his iron gloves and the girdle which lent him supernatural strength. Loki accepted all
these conditions and seemed to find it quite natural to betray one of the Aesir in order to get
himself out of a scrape. He was then set at liberty and returned to Asgard where by means of
specious arguments and illusory promises he persuaded Thor to depart for Geirrod's abode,
leaving behind his girdle, gloves and hammer. Thor would have been irretrievably lost had he not
on the road met the giantess Grid who was devoted to him and who had borne him a child, the As
Vidar. Grid put him on his guard against the wily Geirrod and lent him her own gloves, girdle
and magic wand. Thanks to these talismans Thor succeeded in avoiding Geirrod's cunningly laid
traps and, indeed, in killing the giant and all his followers. But it was not Loki's fault that Thor did
not fall into the power of one of the enemies of the gods.
On another occasion it was a goddess whom Loki was ready to sacrifice. He was wandering the
earth one day with Odin and Hoenir. The three gods were famished and they had stopped to roast
an ox. But an eagle, perched in a tree above them, cast a spell which prevented the meat from
cooking - unless the gods promised to accept him as their table-mate. After the gods had acceded
to this demand, the eagle claimed the best cuts of the roast. Annoyed by this Loki grabbed a rod
and struck the intruder. The eagle flew away, carrying with it the rod which remained fixed to its
body, together with Loki himself who was unable to let go. Dragged across the ground, bruised
and bleeding, Loki begged for mercy.
Now the eagle was a giant named Thjazi. Delighted to have captured a god, Thjazi immediately
imposed conditions. Loki should recover his liberty only if he swore a solemn oath to deliver to
Thjazi the goddess Idun and the apples she possessed, miraculous apples which had the power of
preserving youth. Idun was one of the inhabitants of Asgard and it was thanks to her magic
apples that the gods never grew old. Ignoring the harm he would cause the Aesir, Loki at once
agreed to Thjazi's demands. He lured Idun into the forest on the pretext of showing apples to her
that were even more beautiful than those she normally offered to the gods. Thjazi, arriving as
arranged, seized the goddess and dragged her off to his abode.
The Aesir were not long in noticing the absence of Idun. Deprived of the apples to which they
owed their imperishable vigour they began to grow old. They turned on Loki with such threats
that he had no alternative but to promise to bring Idun back again. He assumed the form of a
hawk and flew towards the kingdom of the giants. He found Idun, changed her into a nut and
carried her back towards Asgard. But Thjazi at once realised what had occurred and,
changing himself into an eagle, sped through the air after Loki. He might have overtaken him had
the gods not hastily built a huge bonfire in which the eagle, as it reached Asgard, burned its
wings, fell and was consumed.
Thor's wife, Sif, also suffered from Loki's malice. One day he craftily cut off her lovely tresses.
When Thor discovered this he seized Loki in his powerful grip and began industriously to break
his bones. Loki cried for mercy and swore an oath that he would persuade the dwarfs to fashion
for Sif tresses of pure gold which would grow of their own accord like natural hair. Thor calmed
down and Loki visited the forges of the dwarfs, sons of Ivaldir. They promised to make not only
the golden tresses but a ship, Skidbladnir, which as soon as its sails were hoisted would speed
straight towards the desired destination, and also a spear, Gungnir, which would never stop in
flight. The two latter talismans were intended for Odin.
Next the imprudent Loki bet a dwarf named Brokk that his brother Sindri, in spite of the great
reputation of his skill, would not be able to make such marvels as those which the sons of Ivaldir
made. Brokk and Sindri at once set to work. Fearing that they might win the bet - in which his
own head was at stake - Loki assumed the form of a gadfly and began to sting and harass them in
order to distract them from their work and thus prevent them from finishing it. The two brothers
nevertheless succeeded in fashioning the ring Draupnir, which had the virtue of making its owner
constantly richer; the golden boar which later belonged to the god Frey, and Thor's famous
hammer.
The Aesir were chosen to arbitrate. They declared that Thor's hammer surpassed anything that
any dwarf had yet made and that such a treasure would for ever be Asgard's chief protection. The
dwarfs Brokk and Sindri had thus won the wager - and Loki's head therefore belonged to them.
Loki at first tried to arrange a compromise. Brokk refused it. 'I am yours, then,' said Loki, 'take
me.' But as the dwarf was about to seize him Loki vanished. Loki, as it happened, was the owner
of shoes which could, at will, immediately carry him beyond the earth and the sea.
The dwarf then went to Thor and complained. Thor lost no time in recapturing the fugitive and
handing him over to Brokk. Brokk assured of his rights, announced his intention of cutting Loki's
head off. But Loki's resources were not yet exhausted and he began to discuss the matter with
vivacity. It was, he admitted, quite true that Brokk had a right to his head, but in the wager
nothing had been said about his neck. The dwarf must not, then, remove the slightest part of his
neck. Brokk, whose mind was less fertile in such quibbles, did not know what to reply to this fine
point. In his embarrassment he resolved at the very least to sew the deceiver's lips together so that
he could no longer take advantage of people. He pierced Loki's lips with an awl, and threading
stout cord through the holes, knotted it firmly. The precaution was in vain. Loki succeeded in
tearing the cord away and thus lightly escaped from a dangerous adventure.
In the end Loki's treachery and love of intrigue got him into trouble with all the other gods. A
curious scene in one of the poems of the Eddas shows him insulting all the gods of Asgard one
after another. A giant, Aegir, lord of the seas, had invited all the gods and
all the goddesses to a great feast. Only Thor, who was then travelling in Eastern lands, was absent.
A good time was had by all and Aegir's guests were enjoying the simple pleasures of the banquet
when suddenly Loki forced open the door of the hall.
Loki had not been invited to the feast, for there was no one against whom he had not played some
shabby trick. At the sight of him everyone fell silent. But this frigid welcome did not alter Loki's
plans. He began modestly, almost with humility. He was, he explained, only a thirsty traveller.
Surely the gods would not refuse him the cup which was given, unasked for, to all passers-by,
even strangers. No one answered him. He continued, with affected moderation: let them at least
offer him a chair, according to the laws of hospitality; or else let them at least say in so many
words that they refused to welcome him.
The gods discussed the matter among themselves and, wishing to respect custom, were inclined to
make a place for him among them. Only Bragi, the god of poetry, whose duty it was to welcome
the newly arrived, insisted on refusing Loki the seat which he desired. Loki, without yet
abandoning his courteous manners, turned towards Odin and reminded him how in the old days
they had sworn to be blood brothers. Odin was touched by the memory and ordered Vidar to give
up his seat to Loki. A cup was brought and filled according to usage.
Loki began by drinking the health of all the gods present. He added, however, that his good
wishes did not extend to Bragi. Bragi, wti, wished to restore peace, apologised for the wounding
words he had spoken. He did even more: he offered a horse, a sword and some rings as a mark of
reconciliation. But Loki, far from accepting the apology, assumed a haughty tone. Bragi, he said,
was a coward; he fled from combat and, while the others exposed themselves to danger, lolled
shamelessly on the benches. Bragi, indignant, was about to reply, but his wife Idun begged him
not to answer such calculated calumnies.
The contempt which Idun's words betrayed merely fanned Loki's anger. He then attacked all the
gods in the hall. In pitiless detail he reminded each of them of the most scandalous episodes in his
past life. Nor did he spare the goddesses. There was not one whom he did not accuse of being
unfaithful to her husband; he boasted that he himself had enjoyed the favours of many of them.
And he named them. With savage delight he confessed to the gods the crimes of which he was
voluntarily guilty against each of them. In vain Aegir's guests attempted to return insult for insult.
Not one of them could stand up to Loki. Even Odin, who was always praised for his presence of
mind and eloquent tongue, was disconcerted by the flood of mockery and abuse which flowed
from Loki's lips. Sif approached him and held out a cup of mead, begging him to put an end to the
dispute. Loki's response was a further string of insults. He boasted that he had held her in his
arms, happy and consenting. she, the wife of the great Thor.
But scarcely had the name of the storm-god been pronounced when in the distance a long
rumbling was heard in the mountains. It was Thor who rode in his chariot in the midst of the
sounding tempest. He entered the hall, majestic and terrible, commanding
silence. In a final outbreak of vituperation, Loki risked reminding the most powerful of all the
gods of the humiliating role he had once played in the castle of the enchanter Utgardaloki. Thor
brandished his hammer and looked as though he were about to smash in the insulter's skull. Loki
was for the first time intimidated: he retreated, but before he left the hall he issued a final threat.
Never again, he said to the giant Aegir, would he be able to give a feast like tonight's; for very
soon his palace and all that he possessed would be destroyed by flame.
In these words the vindictive Loki announced not only the fate of Aegir's palace, but the burning
of the entire world. We shall see later what grim events followed Loki's menacing words.
_________________ Мой девиз: один против всех, и всем несдобровать...
Heimdall. Among the great Aesir must be counted Heimdall. But of this god who certainly held
an important place in Germanic mythology almost nothing is known. He is familiar to us only
through the allusions which the poets make to his person, role and power.
He was a god of light. His name probably signifies 'he who casts bright rays'. He may in particular
represent the morning light, the dawn of day. He may also personify the rainbow.
In the Indo-European perspective, he occupies a particularly important position, corresponding to
that of the Indian Vayu and the Roman Janus. He is the god who presides over the ambiguous
beginnings of things, over the prima as distinct from the summa. Like the guardian Janus, he is
guardian of the gods, installed on the threshold of the world of the gods, born in the most ancient
times and ancestor of gods and men, considered in their social classes. In the divine assembly, it is
he who speaks first, and eschatologically it is he who opens the final phase of the world at the
Twilight of the Gods.
The Scandinavians, who are the only Teutons by whom he is mentioned, depict him as tall and
handsome. His teeth are of pure gold. He was armed with a sword and mounted on a charger
with a glittering mane. He was normally to be found near the great bridge Bifrost (the rainbow)
which led from the dwelling-place of men to that of the gods. He was the guardian of this road,
the divine sentinel, who warned the Aesir of the approach of their enemies. He required less sleep
than a bird. He could see at night as easily as during the day. He could hear the grass growing on
earth and the wool on the backs of sheep. He owned a trumpet the sound of which could be heard
throughout the world.
He was the sworn enemy of Loki. Loki had only contemptuous laughter for the monotonous
sentinel-duty which Heimdall performed, and for the long periods during which he was obliged
to remain at the gates of Asgard. Since the beginning of time, as Loki ironically remarked,
Heimdall had had to sit, getting his back wet, at his post. But this modest and noble god was able,
on occasion, to chastise the diabolical Loki. One day Loki happened to steal the goddess Freyja's
necklace. He went to hide it under a reef situated in the far-off Western sea. But Heimdall in the
guise of a seal also slipped under this reef and after a fierce struggle with Loki - who had also
turned himself into a seal - succeeded in taking possession of the necklace and restoring it to
Freyja.
In the final struggle in which the gods fought for their very existence it was, as we shall later see,
Heimdall who struck Loki the fatal blow. But he, too, fell beneath his adversary's blows.
Balder. Balder, like Heimdall, was a god of the light. He was the son of Odin and the goddess
Frigg. He was so beautiful that he shed radiance around him. None of the Aesir was his equal in
wisdom. It was enough to see or hear him to love him. He was the favourite of the gods.
Balder was not only revered in Scandinavia. He was equally popular in Germany. One celebrated
magic formula in old German shows him riding with the god Woden. While trotting, his horse
sprains a foot, but with a few words filled with esoteric virtue Woden cures it. It is only, however,
in the Northern lands that legends of Balder have been preserved. These legends are mainly
connected with the history of his death, which was brought about by Loki's malice.
Balder's life had for long been filled with harmony and happiness. But a time came when he was
troubled by dreams and presentiments of evil. He explained his disquietude to the other Aesir.
Since they were all immensely fond of him they made an effort to forestall the
obscure dangers which seemed to threaten. The goddess Frigg begged every being and thing on
earth - fire, metal, water, stones and minerals, plants and trees, illnesses, beasts, birds and
venomous creatures - to swear an oath never to harm Balder. All undertook this solemn
engagement. Balder from then on was invulnerable and the Aesir, as a game, submitted him to
various tests. They placed him in the midst of their assembly and shot arrows at him, threw stones
or struck him with their weapons. But no projectile, no blow caused him the slightest damage. He
remained unwounded and unhurt, to the hilarious mirth of the company.
Loki watched the spectacle and in secret his heart was full of loathing. He assumed the appearance
of an old woman and went to see Frigg in her palace. Feigning ignorance, he asked why the gods
were so amused. She told him what she had done and how everything on earth had promised to
spare Balder. 'Everything? Really everything?' said Loki. 'Have you forgotten nothing?' 'I only
overlooked one small plant,' said Frigg. 'It grows to the west of Valhalla and is called Misteltein
(mistletoe). It seemed too young to ask it to take an oath.'
Without further inquiries Loki left Frigg and, reassuming his normal shape, hastened to gather the
mistletoe from the place indicated. Then he returned to the great field where the gods continued to
hurl inoffensive objects at Balder. He turned to one of them, Hod, who held back from the sport
because he was blind. 'Why are you not taking part in the game?' Loki asked. 'Why do you not
throw something at Balder?' 'It is because I cannot see,' Hod said. 'Besides, I have no weapon.' 'In
that case,' said Loki, 'try this wand. Throw it. I will direct you.' Hod took the branch of mistletoe
and flung it towards Balder. It pierced him and Balder fell dead. The Aesir, aghast, wept bitterly at
the loss of their fair companion. Willingly would they have punished Loki's crime then and there,
but the place where they were assembled was consecrated to peace. There it'was forbidden to spill
blood and no one dared infringe the law.
When they had recovered from their first shock of grief they began to deliberate. Frigg asked if
there was not among them one who was prepared to descend into the kingdom of Hel (that is, the
kingdom of the dead) to rescue Balder. To him who dared, no matter who he was, she promised
her favours in advance. One of Odin's sons, Hermod, at once leapt astride Sleipnir, his father's
famous charger, and set forth.
Meanwhile the gods bore the body of Balder to the sea and built the funeral pyre on the boat
which had once belonged to him. On it they placed the dead god. Thor, raising his hammer
solemnly in the air, gave the pyre its ritual consecration, and then it was set on fire. Balder's horse,
fully accoutred, was led to the pyre and the flame consumed him at the same time that it
consumed the body of his master. Almost all the gods attended the funeral and even many giants
were present, come from their lands of ice and mountains.
While Balder was paid this final tribute Hermod continued his journey through deep and
shadowy valleys. For nine days he never left the saddle. He finally reached the river Gjoll at the
edge of the underworld. It was crossed by a bridge covered with gold. From the guard he learned
that Balder had travelled this way last night with five hundred men. Hermod pursued his way
and at last reached the barred gates of the Kingdom of Hel.
There for an instant he dismounted, tightened his saddle-girth, then remounting dug spurs into
his steed which leapt the gates at a bound, without even brushing them with its hooves. He
penetrated Hel's palace and in the great hall, occupying the seat of honour, he saw the object of his
search, his brother Balder. As it was already late he let the night pass before approaching Hel. But
early the next morning he explained to the goddess of the infernal regions why the Aesir had sent
him here. He beseeched her to allow Balder to return with him to Asgard. Hel was not without
pity. If, she said, it was truly the desire of every being and thing in the world that Balder should
return to Asgard, then she would willingly set him free. If, on the other hand, there was a single
being in the universe who refused to weep for Balder, then she would be obliged to keep him with
her.
Hermod returned with this reply to the Aesir. The Aesir then sent forth messengers throughout
the world, begging everyone and everything to display his or its grief. At the gods' request the
entire world, men and beasts, earth and stones, wood and metal, began to weep for Balder. But
when the messengers, delighted with the
success of their mission, were returning to Asgard they perceived in a mountain cavern a certain
giantess named Thokk who, in spite of their supplications, refused to shed a single tear. 'Neither
during his life nor after his death,' she said, 'has Balder rendered me the slightest service. Let Hel
keep what is hers.'
Now this elderly giantess was Loki himself who, thus disguised, had found a means of making
sure that Balder never returned.
The Vanir: Njord and Frey. The Aesir were not the only Teutonic gods. In Scandinavia, and
especially in Sweden, they also believed in the existence of another race of gods, the Vanir. While
the Aesir were above all regarded as warrior gods, the Vanir were pacific and benevolent. They
provided the fields and pastures and forests with sunlight and life-giving rain. Plants, animals and
men themselves multiplied under their guardianship. It was in Spring and Summer that men
enjoyed the abundance of their gifts. From them came the harvests, game, and all kinds of riches
in general. The Vanir were also the protectors of commerce and navigation.
One Nordic tradition reports that war broke out one day between the belligerent Aesir and the
peace-loving Vanir. For some time, scholars imagined that this is a symbolic and poetic account of
a conflict which took place in the Scandinavian area between the worshippers of Odin and those
of Frey, based on the assumption that the cult of Odin was not introduced into Northern lands
until that of Frey was already widespread. But recent investigation has shown that this is not the
case, and the war of the Aesir and the Vanir is the continuation of an Indo-European myth
represented in India by the struggle of the Nasatya to enter divine society, and at Rome in the
mythical history of the war of the Romans and the Sabines. The Vanir have, in fact, no existence
apart from those who were sent to Asgard in order to complete the divine society in its triple
function of sovereignty, force and fecundity.
However this may be, the following is what the Scandinavian poets and scholars told:
One day the Vanir sent to the Aesir - on a mission which is not explained - a goddess by the name
of Gullveig. This goddess was highly skilled in all the practices of sorcery and by her art had
acquired much gold. When, alone, she reached the Aesir they were, it is supposed, tempted by her
riches. They seized her and submitted her to savage torture. The Vanir demanded satisfaction.
They insisted that either a large sum in money should be paid in reparation, or else that their rank
should be recognised as equal to that of the Aesir so that they henceforward would receive an
equal right to the sacrifices made by the faithful. After taking counsel the Aesir decided to settle
the question by fighting. But in the long and cruel war which followed they were very often
defeated by their adversaries. They therefore came to an understanding and resigned themselves
to treating the Vanir as their equals. On both sides hostages were exchanged. The Aesir turned
over the robust Hoenir and the wise Mimir. The Vanir sent their former enemies the mighty Njord
and his son Frey who, from then on, lived in Asgard and were often confused with the Aesir.
The relationship between the three Vanir, Njord, Frey and Freyja, is a complex one. Tacitus
mentions a female deity Nerthus who personified the maternal earth, but says nothing about a
male consort. In historical times, the Scandinavian Njord is a male divinity accompanied by a son
and a daughter. Three theories have been put forward to account for the difference in sex between
Nerthus and Njord: the first, which is the stranger but the more widely accepted is that a change
in grammatical gender in nouns brought about the change in sex in the divinity; the second, which
follows on from the first, is that this grammatical change was aided by the fact that Nerthus was,
in fact, a bisexual deity; the third suggests a mistake on the part of Tacitus, who assumed that the
major fertility deity of the Teutons would be an earth mother, as in Mediterranean lands. However
this may be, the whole of the representation of the fertility function among the Scandinavians has
been rearranged; it should be noted that Frey and Freyja are not properly speaking names, but
epithets meaning Lord and Lady, and could perhaps have displaced some earlier proper names
like Nerthus-Njord.
Tradition does not ascribe to this father and son functions which are noticeably different. Both are
dispensers of wealth, the guarantors of oaths and the protectors of navigation.
Njord's favourite place of residence was at Noatun, on the shores
of the sea. He almost always remained there whereas his wife, Skadi, preferred the mountains.
Skadi was the daughter of the giant Thjazi. We have already seen how Thjazi with Loki's
complicity, succeeded in getting possession of the goddess Idun and how he perished as an eagle
in the flames when he attempted to recapture her. His daughter Skadi undertook to avenge him
and armed herself to attack the Aesir. But the gods did not care to fight with a woman and in
reparation offered her the choice of one of themselves for a husband. They all stood behind a
curtain, leaving only their bare feet visible. Skadi studied the god's feet at length, trying to guess
by their shape and instep to whom they belonged. She was burning with desire to obtain Balder
for a husband: he was the noblest, most handsome and desirable of all the Aesir. Finally she made
her choice: the god she pointed out was so well made that surely he could be none other than
Balder. But it was Njord.
Faithful to the arrangement she had made with the gods Skadi married him. But she wanted to
continue living where her ancestors had dwelt, which was among the high rocky uplands. After
passing several days with her in these rude surroundings Njord returned to a more smiling land,
explaining: 'The song of the swan seems sweeter to me than the howling of wolves.' To this Skadi
replied: 'Here at the seashore the sharp cry of the birds disturbs my sleep. Every morning I am
wakened by gulls.' And she returned to the mountains of her birth. She was an indefatigable
huntress who on her snow-shoes constantly roved the icy slopes and who always came home
laden with game.
Frey was the son of this ill-assorted couple. He was the only Van who in some regions achieved a
popularity equal to that of the Aesir, Odin and Thor. In Sweden especially, at Uppsala, his cult
was practised. The largest and most splendid of all his temples was erected there. Animals were
sacrificed to him and sometimes human beings. His festivals were marked by great rejoicing,
dances and games.
Like Odin and Thor he possessed valued servants and wonderworking talismans. He had a horse
which crossed mountains and torrents in spate like wind and did not draw back even when faced
with flame. He owned a sword which flashed through the air of its own accord: unhappily he
gave away this sword and he had sore need of it during the great struggle between the gods and
their enemies the giants and demons. If Thor had two he-goats to draw his chariot, Frey had a
golden boar, armed with redoubtable tusks. This boar had been forged by the dwarfs Brokk and
Sindri. It sped through the air or across the earth more quickly than a galloping horse. As soon as
it appeared the night would be illuminated. Other dwarfs built for Frey the ship Skidbladnir
which no other boat was capable of following at sea. As soon as its sails were hoisted it made
straight for the desired port of destination. This ship was large enough to take all the Aesir,
together with their weapons and equipment. On the other hand, when it was not in use at sea Frey
could easily fold it up and carry it in one of his pockets.
Prey's wife, like his mother, belonged to the race of giants. He was drawn to her by irresistible
love. One day while sitting on Odin's throne he amused himself by contemplating from on high
that which was taking place on earth. In the kingdom of the giants he suddenly observed a
maiden of incomparable beauty coming out of her father's house. She was Gerda, daughter of the
giant Gymir. The gleam of her white arms filled the sky and the broad sea with light. Prey's heart
was at once inflamed with vehement love; never had man felt such violent passion for a girl. But
profound melancholy began to weigh on Prey's soul; for he knew not how to win his beloved.
When his parents, old Njord and the beautiful Skadi, saw the change that had come over him they
hastened to send Skirnir to him. Skirnir was both friend and servant, and they asked him to
discover the secret of Prey's unhappiness.
Skirnir did not take long to find out what the trouble was, and he offered to go to the young
maiden on his friend's behalf and ask for her hand. He only begged of Frey to lend him the
famous sword which moved through the air of its own accord and the horse which was not
frightened of the red flames stirred up by the enchanters. Through the sombre night, past rocks
shining in the mountain torrents, Skirnir rode until he reached the land of the giants. At the door
of Gymir's dwelling ferocious dogs were chained. On a nearby hill a herdsman sat and kept watch
on the roads. Great flames surrounded the giant's palace with their fiery tongues. But Skirnir did
not let himself be frightened. He passed the foaming jowls of
the dogs, he ignored the shout of the guard who tried to stop him. He spurred his horse which
bounded through the magic flames, and penetrated the palace walls.
Attracted by the noise, Gerda approached. Skirnir gave her the message he had come to deliver.
At the same time he offered her eleven apples made of pure gold and the ring Draupnir, which
had belonged to Odin. But Gerda refused to listen to him. Then Skirnir brandished the thin
gleaming blade of his sword and looked as though he would kill Gerda and her father too. The
threat was in vain; Gerda remained unimpressed. Despairing of success, Skirnir had recourse to
spells and conjurations; he had found, he told her, a magic wand in the forest. He threatened to
carve the most terrifying runes on it unless she accepted the gifts in token of agreement to the
proposed marriage. He would bring it about, by means of these runes, that she should lead a
solitary existence, far from men, at the opposite end of the world where in the icy depths she
would dry up like a thistle.
This time Gerda was indeed terrified and no longer resisted. In sign of conciliation she offered
Skirnir the cup of welcome, filled with mead. Skirnir pressed her to make a rendezvous with Frey
then and there, for Frey was consumed with impatience. This Gerda refused to do, but she
promised to meet the god, after nine nights had elapsed, in a sacred grove which she named.
Frey meanwhile waited in agony for news. When Skirnir brought him Gerda's reply his heart was
again filled with joy. Only the delay imposed by her caused him pain. 'A night is long, but how
much longer are two nights! How can I be patient for three nights! A month has often seemed
shorter to me than half a night of this waiting.'
This love story, retold in a beautiful Norse poem of the beginning of the tenth century, was
doubtless completed by other legends which have not come down to us. Probably Frey was only
able finally to win Gerda after a desperate fight with the giants. In the course of the battle he must
have lost his precious sword. For, when the great war between the gods and the giants - the
prelude to the end of the world - began, Frey was to find himself without the weapon which
rendered him invincible and succumbed to the blows of his adversary.
The great Germanic gods are known to us above all through the prose tales of the Eddas and
through the Eddie poems. These documents are relatively late, being roughly of the tenth to the
thirteenth centuries. But by a lucky chance excavations in Denmark and Sweden have yielded
objects on which many of these gods are represented with the features given to them by certain
Teutons of the first centuries of our era. In the seventeenth century at Gallehus in the island of
Seeland a golden horn was found on which could be distinguished personages and animals in
curious attitudes. A hundred years later in the same place a second golden horn was discovered
which was, perhaps, the work of the same artist, or at least was closely related to it in style. These
two horns were of the fifth century approximately. They were not properly cared for and were
stolen by thieves who melted them down. We therefore know them only through eighteenthcentury
drawings made of them. The figures depicted have long seemed enigmatic and have been
interpreted in various ways. The most satisfactory explan ,'ion has been given by the eminent
Danish scholar Axel Olrik and is here relied on.
The personage who can be seen in the middle of the upper band of the shorter of the two horns is
the god Odin. He holds a spear in his right hand and in his left a circle and a staff, which is
perhaps a sceptre. He wears a helmet surmounted by two horns. The stag and the two wolves on
his left are animals which are often associated with Odin's adventures. The god on the extreme
right of this band and who, like Odin, wears a head-dress with two horns, holds in his left hand a
sceptre and in his right a sickle: he is Frey, god of fertility. Thor, the third of the great Germanic
gods, is represented on the second band as a personage with three heads. In his right hand he
holds an axe and in his left a rope attached to a goat. The other figures represent lesser divinities,
who are impossible to identify. The two warriors on the left of the upper band seem to be twin
gods: they may be the same as the two warriors, similarly dressed and armed, which are
represented on one of the very ancient bronze plaques found on Swedish territory, in the Isle of
Oland. A personage, on the lower band, who is armed with two daggers may be the god who is
seen, on one of the bronze plaques from Oland, occupied in a struggle with two savage beasts.
The Secondary Gods: Hoenir, Bragi, Vidar, Vali, Ull. Around the great Aesir revolved gods whose
roles were much more limited, and whose cult was doubtless far from being practised by all the
Germanic peoples. These gods, moreover, only appear in Scandinavian legends. Nothing leads us
to believe that they were known or revered by the Germans of the South.
The name Hoenir has already occurred in more than one legend. He was one of the usual
companions of Odin and Loki during their journeys across the world. In the dawn of time Hoenir
played a part in the creation of men, since it was he who breathed a soul into the first couple. But
it was not normally his qualities of spirit which distinguished him. He was strong and handsome,
in warfare he was intrepid, but his intelligence was considered rather limited. When the Aesir
delivered him as a hostage to the Vanir - after the great war between the two races of gods - they
were careful to give him the wise Mimir for a companion.
Generally Hoenir occupies a minor role in the legends of which Odin and Loki are the principal
actors. The following tale is another example of this.
One day a giant forced a peasant to play a game of draughts with him; the loser was to lose his
own life as well. It was the peasant who won. To save his head the giant immediately proposed a
bargain: he undertook in a single night to build for the peasant a magnificent house, filled with
provisions of all kinds. At this price he should recover his liberty. The following day the peasant
did, in fact, find himself the owner of a truly seigniorial estate and with his wife and children
happily moved in.
His new life of opulence, however, did not last. The giant found means of making him play
another game of draughts, and this time the giant won. Now, according to the agreement between
the two players, the peasant would have to turn over his son to the giant, at least unless he could
somehow manage to conceal him from the eyes of his subtle enemy. But by what sorcery could he
hoodwink the giant? In his distress the peasant first appealed to the king of the Aesir, Odin.
During the night Odin caused a field of barley to spring up and he changed the child into a single
grain of barley concealed in one of the ripened ears. But the giant scythed the entire field and in
order to find the child struck each ear of barley with his sharp sword. The grain he was looking
for, however, slipped from his hand and Odin was able to return the child to its parents. But he
confessed his inability to do more.
The peasant then appealed to Hoenir. He hastened with the child to the edge of the sea. At that
moment seven swans happened to swim past; two of them came ashore. Hoenir at once
commanded the child to become one of the feathers which grew on the head of one of the swans.
But the giant suddenly appeared, seized the bird and wrung its neck. He did not, however, notice
that the feather he was looking for had floated away. Hoenir, restoring the child to its natural
form, was able to return him to his parents safe and sound.
The peasant finally called on Loki to help him. Loki turned the boy into one of the eggs contained
in the roe of a turbot. The giant fished for the turbot and succeeded in catching it. Then he began
to count its eggs one by one; the one he sought, however, slipped between his fingers. The boy
reassumed his normal form and fled across the sand of the beach. The giant clumsily pursued him
and stupidly blundered into the trap which Loki had prepared. There he died and the child was
saved.
Here, too, Hoenir plays only a secondary role - which is his normal fate. Other gods appear in the
legends even less frequently than he. Such is the case with Bragi, god of poetry, who was in fact a
late creation of Scandinavian imagination. In the ninth century there lived a skald of great renown;
his name was Bragi Boddason and he was the inventor of a celebrated type of strophe. It seems
probable that after his death he was deified and made one of the Aesir. Until then Odin himself
was attributed with the honour of having taught men the art of song and learned rhyme. During
the final two centuries of paganism it was Bragi who became the master of the skalds. He was
distinguished for wisdom and the noble ease of his speech. It was said that runes were engraved
on his tongue -which is a poetic manner of saying that his skill in composing poems was
unrivalled.
He married the goddess Idun. The poets imagined him as an old man with a long beard. He was
Odin's skald. In Valhalla it was his duty to offer newcomers the cup of welcome and to receive
them with words of courtesy. During feasts he would relate fascinating
stories to Odin's guests, tales of limes long past, the origin of the bardic art, or the adventures of
the gods in love and war.
There were two divine personages to whom the poets tried to give a certain significance, but who
nevertheless remain somewhat vague: Vidar and Vali.
Vidar was a son of Odin's. He was called the 'Silent As' because he rarely spoke in the assembly of
the gods. He was even called a little slow-witted. He was one of tnose heroes whose great
simplicity or even stupidity does not prevent them from succeeding where more subtle heroes fail.
The greatest exploit in his life was, as we shall see later, when he surpassed Odin himself in
courage and killed the wolf Fenrir. He was, indeed, to survive the merciless war between the gods
and the giants, and to be one of the gods of a regenerated world.
Vali, like Vidar, was a god of secondary importance. He is scarcely known except for the part he
played in the struggle which preceded the 'Twilight of the Gods'. He too was a son of Odin's. He
was scarcely one day old when he undertook to avenge Balder's death on Hod. The wish to kill
and with his own hands to place the murderer of the favourite of the gods on the funeral pyre was
so ardent in his heart that he did not even pause to wash his hands or comb his hair. The day of
his birth was also that of his most valiant exploit.
Neither Vali nor Vidar are very ancient gods. They were invented in order to serve the greater
gods as avengers or replacements. They were not genuinely popular, but simply creations of the
poets. It is not certain that they were objects of an actual cult.
Ull, on the other hand, was long worshipped in some parts of Scandinavia. It even seems that in
the eyes of some of the faithful he was counted among the most important gods of the North. But
he must, at an early period, have been put in the background by younger divinities. Without
doubt he was already hdlf forgotten in the days of the skalds, and in their poems he occupies a
very minor position.
He was, they said, the son of Sif - Thor's wife - and consequently Thor's stepson. His name meant
the 'Magnificent'. Ull was a handsome huntsman, skilled in crossing vast frozen stretches on
snowshoes and winging game with his arrows. There was so much nobility and majesty about
him that the Aesir, it was said, once chose him for a while to replace Odin. Odin had been accused
of employing unworthy methods in overcoming the resistance of a maiden he coveted and had
been banished from the skies by the other gods. In his absence it was Ull, with the consent of all,
who took over the command of the Aesir. But at the end of ten years Odin reappeared and drove
Ull away. Ull took refuge in Sweden where he acquired the reputation of a powerful enchanter.
He owned a bone on which he had engraved magic formulas which were so powerful that he
could use it as a ship to cross the seas.
The Goddesses. Scandinavian bards, story-tellers and learned men have spoken less of the
goddesses than of the gods. This is perhaps because Teutonic literature was made more for men
than for women. It was above all at the end of banquets, when warriors reposed after battle or
distant campaigns, that the bards recited their poems filled with mythological allusions. The wives
of the gods remain practically always in the background. The number of goddesses seems to have
been great enough, but of many of them we know scarcely more than the name. Their cult,
moreover, was rarely practised by the majority of the Germanic peoples. Only one seems to have
been revered by all the tribes: she who in old German was called Frija, in Anglo-Saxon Frig, and in
old Norse Frigg.
Indeed the very name Frija is only a former adjective, raised little by little to the dignity of a
proper name. It meant the 'well-beloved', or 'spouse'. This meaning was undoubtedly known to
the Romans since they identified Frija with Venus. And the Roman interpretation was accepted
without difficulty by the Germans themselves who translated the name Veneris dies (Friday, in
French Vendredi) by Frija's day (in modern German: Freitag). But we know nothing of the
character or role which the ancestors of the Germans ascribed to this goddess. It is extremely
probable that she was regarded as Woden's wife. But we have no genuinely German legend about
her.
On the contrary the Scandinavians show Frija-Frigg taking part in various adventures. The wife of
Odin, she shared his wisdom and foresight. It would seem that she did not always agree in all
matters with her husband. Sometimes she protected warriors whom
Odin tried to harm; and in the resulting quarrels it was not always she who got the worst of it. Her
stratagems often succeeded in defeating Odin's will.
She protected men's marriage and made them fruitful. But she personally did not always remain
faithful to her own marriage vows, and from time to time, through coquetry or self-interest, she
bestowed her favours on various gods, not to mention personages of inferior rank.
Frigg is often confused with Freyja whose origin is, however, different, in spite of the similarity of
their names. Originally Freyja did not belong to the race of the Aesir but to that of their rivals, the
Vanir. She was the sister of the god Frey and certain Norwegian and Icelandic writers have taken
great care to distinguish her from Frigg. But in many cases she was completely confused with
Frigg and like her is described as Odin's wife. In the sky she had a rich dwelling, called Folkvang.
There she received deceased heroes and assigned them seats in her great banqueting hall. For
every time she accompanied Odin to a field of battle she had the right to bring back to her palace
half the warriors who had fallen, weapon in hand. She was, in fact, the first of the Valkyries and
their supreme commander. Sometimes it even happened that in Valhalla she would pour out the
beer and the mead for Odin's warriors, like an ordinary Valkyrie.
Like Frigg, Freyja loved ornaments and jewellery. Not far from her palace, in a grotto which
served as their workshop, lived four dwarfs, celebrated for their skill in working metal. One day
when she was visiting them she noticed on their table a marvellous golden necklace which they
were on the point of finishing. She was seized with an irresistible desire to possess it and offered
the dwarfs gold, silver and other precious objects. But the dwarfs, lords of all metals buried in the
earth, merely laughed at her offer. To obtain the trinket, they said, she must pay a quite different
price: in brief, she must pass one night with each of them. The goddess did not hesitate and did as
the dwarfs desired. The necklace then belonged to her.
But the treacherous Loki lost no time in reporting to Odin what had occurred. Odin ordered him
to steal the necklace so ill-acquired. Loki then proceeded towards Freyja's bed-chamber, but the
door was locked. He turned himself into a fly and buzzed around for some time seeking a crack
through which he could slip. Finally in the roof he perceived a hole, the size of the eye of a needle.
By this hole he entered the bed-chamber. Freyja, wearing the necklace, was asleep, but she was
lying in such a position that it was impossible to reach the clasp. Loki changed himself from a fly
into a flea and bit the goddess on the cheek. Freyja stirred in her sleep and turned over so that
Loki was finally able to steal the necklace. He then unlatched the door and walked calmly away.
When she woke up Freyja discovered the theft and easily guessed who had committed it. She
went to Odin and demanded that he return her property. Odin reproached her bitterly for the
manner in which she had obtained it and only consented to give her back the necklace on strict
conditions.
To obtain his pardon Odin insisted that Freyja should provoke a war between two kings, each of
whom commanded twenty kings less powerful than himself. At nightfall all the heroes who had
fallen in the battle must be resuscitated in order to renew the struggle on the following day. At
this point of the Norse narrative is inserted a passage evidently of Christian inspiration which can
only be considered an interpolation. This war should not end until a Christian came in his turn to
fight and vanquish all these pagans. Then only should the dead earn repose. Freyja gave her
promise to arrange this and ;egained possession of her necklace.
Freyja was so lovely that often the giants tried to obtain her favours freely or by for,e. We have
already seen how the giant Thrym demanded her from Loki as the price of returning Thor's
hammer. The following story was also told: a giant promised to build the gods a magnificent
palace in the course of a single winter. The only condition he imposed was that they give him
Freyja for a wife and, into the bargain, present him with the sun and the moon. The gods agreed.
He would have finished the palace just in time had not Loki intervened. Loki turned himself into a
mare and in this guise lured away the stallion on which the giant relied for the transport of his
building materials. Freyja was thus narrowly saved from the humiliating fate which awaited her.
It is sometimes difficult to tell the Germanic goddesses apart.
Freyja, who is often confused with Frigg, is also frequently identified with Gefjon, 'the Giver'.
Gefjon was a fertility giddess who was particularly honoured in the island of Seeland. A legend
explains the origin of the cult which she enjoyed on this island. In olden days there reigned over
the land which to-day is called Sweden a king named Gylfi. An unknown woman who wandered
about the country gave the king such pleasure by magic arts of which she knew the secrets that he
offered to give her as much land as she could mark out in the space of a day and a night with a
plough drawn by four bullocks. Now this unknown woman was the goddess Gefjon and she had
learned her magic from the Vanir. The four bullocks with which she harnessed the plough were in
reality her four sons whom she had by a giant who lived far off in the icy regions of the North.
Drawn by these giant bullocks the ploughshare dug so deeply into the ground that it tore away
the entire crust of the earth. The bullocks dragged the immense amount of earth thus detached
from its native habitat as far as the sea, where, filling in the sea-bottom, it became the island of
Seeland. In the place where Gefjon's bullocks had torn away the soil there remained a vast stretch
of water, to-day known in Sweden as Lake Malar.
The Scandinavian poets often cite the names of the wives of the great gods, but they rarely make
them the chief characters in their poems. They have already been mentioned in the preceding
pages and here it will be sufficient to recall their names. These are - apart from Freyja- Sif, the wife
of Thor; Idun, the wife of Bragi; Skadi, the wife cf Njord; Gerda, the wife of Frey.
The ancestors of the Germans revered, in addition to Frija, the goddess Nerthus of whom Tacitus
gives a few details in Chapter XL of his Germania. She was perhaps the personified Earth or a
fertility goddess. Her festival was celebrated in the spring. On an island in the Ocean a grove was
sacred to her: here was preserved her chariot which only the priest could approach. By mysterious
signs the priest could recognise the moment when the goddess was present in her sanctuary. Oxen
were then hitched tc her chariot and, with solemn ritual, the invisible goddess was carried around
the whole island. When Nerthus was in this way present in the midst of her people all swords
remained in their scabbards and no one dared to break the peace. It continued thus until the
moment when the priest, advised that the goddess no longer cared to sojourn among men,
reconducted her to her sanctuary. The chariot, the
veils which adorned it and the goddess herself were then plunged into sea water to purify them.
Immediately afterwards the slaves who had taken part in the ceremony of purification were
drowned; for no living person, the priest excepted, must be able to boast that he had penetrated
the mysteries of the sanctuary.
Now Nerthus, who among the Germans was of the feminine sex, became among the
Scandinavians a masculine divinity; namely, Njord, of whom we have already spoken. It is
possible that the deity who preceded both Nerthus and Njord was considered among the
primitive Germanic tribes as possessing both sexes. This ancient divinity, whom we can only
glimpse, probably personified fecundity. As well as the goddesses who inhabited the luminous
regions of the sky, there was the goddess of the underworld. Like the Greeks and the Romans the
Germanic peoples believed in the existence of a subterranean world where the souls of the dead
dwelt after separation from their bodies. They called it by a word which corresponds to the
modern German Nolle and to which they early gave the sense of the 'infernal regions'. The
Teutons, however, at least before their conversion to Christianity, did not consider this
underworld to be a place of punishment; it was simply the residence of those who had ceased to
live.
We do not know whether the Germans personified the underworld in the form of a god or
goddess. But we do know that the Scandinavians accomplished the personification. Their word
Hel, which at first merely meant the place where the dead went, finally became the name of a
goddess who was considered to be the sovereign of the underworld.
Legends about the goddess Hel are few. They date from a time when the Northern countries were
already converted and bear the evident imprint of Christianity. As Lucifer, for the Christians, was
inseparable from Hell and Loki was often identified with Lucifer, it was said that Hel was the
daughter of Loki. The tendency was. to make her the companion of fearful monsters. She was said
to have been brought up in the land of the giants with the wolf Fenrir and the great serpent of
Midgard. She was even made the sister of these evil demons. It was told that in her subterranean
kingdom she offered asylum to the monster Nidhogg who night and day gnawed at the roots of
the ash tree Yggdrasil. She was not supposed to be, however, a divinity of perverse or malevolent
character. It was Odin himself who had assigned her to Niflheim; he gave her power over nine
different worlds so that she could fix in each the place of her abode. About her appearance there
was something strange and even terrifying. Her head hung forward. Half of her face was like that
of a human being, but the other half was totally blank. In the depths of Niflheim she possessed a
vast palace where she received, each according to his rank, the heroes and even the gods who
descended into her kingdom. There life was not very different from that led in the great houses of
the Scandinavian chieftains. It was a sort of underground replica of Odin's celestial palace,
Valhalla. When the god Balder, after being killed by Hod, appeared before the goddess of the
underworld the great reception hall was resplendent with gold, and servants hastened to put cups
of bright mead on the tables for Balder and his retinue.
Hel herself had scarcely any other role except to preside at these receptions. She was much more
the creation of erudite poets than the object of a genuine popular cult. She never took part in the
lives of the other gods and, queen of the shadows, remained herself a vague and shadowy figure.
_________________ Мой девиз: один против всех, и всем несдобровать...
THE TWILIGHT OF THE GODS:
THE END OF THE WORLD AND ITS REBIRTH
The Teutons did not believe that the world would endure for ever nor even that the gods were
immortal. Like men the gods had ceaselessly to struggle against enemies who were full of envy
and deceit. To maintain their pre-eminence over these demons they had incessantly to remain on
the alert. We have already seen how one of them, Heimdall, was appointed to stand guard night
and day before the bridge, Bifrost, which gave access to Asgard. But in spite of the precautions
taken and in spite of their warlike virtues the Aesir were to finish by succumbing to their enemies.
And the world which they had sustained and protected was to crumble in ruins with them.
To this grandiose catastrophe - which is recounted with power and brevity in the Voluspa, one of
the best poems in the Eddas -
the name Gotterdammerung or the 'Twilight of the Gods' has been given. This name, which
Wagner's opera has made universally familiar, in point of fact arises from a misunderstanding and
even a contradiction. The Icelandic term employed by the oldest bards was ragna rok, which
simply means 'the fatal destiny, the end of the gods'. But from the twelfth or thirteenth century
Norse writers substituted for this expression the words ragna rokkr which roughly amounted to
the same thing and doubtless had in their opinion the advantage of containing a more striking
metaphor: rokkr meaning, in effect, 'obscurity, shadows, twilight'. From then on the phrase
'twilight of the gods' became habitual.
In the dawn of time the gods in their palaces in Asgard had led a peaceful and industrious life.
They had taken pleasure in building temples, erecting altars, working in gold and forging tools
with hammer and anvil, or in playing draughts together. Had they only been able to dominate
their passions this golden age of peace would never have come to an end. But the gods brought
down the blows of destiny on their own heads. That day in Valhalla when they tortured Gullveig,
the envoy from the Vanir, in order to extract her gold, they committed a crime from which the first
wars resulted. Later they broke their word to a giant who had reconstructed their celestial
dwelling. As the price of his labour they had promised him the goddess Freyja, the sun and the
moon. But when the time came to pay they permitted Loki to deceive the giant by a dishonest
trick. From that moment all the oaths, all treaties concluded in the world began to lose their force
and validity. A new era opened, characterised by perjury, violence and warfare. Men, giants and
gods were swayed by hatred and anger. The Valkyries ranged the world continually, flying from
one battle to another. Evil dreams began to trouble the sleep of the Aesir. Odin uneasily watched
the sinister portents accumulate. He understood that the supreme struggle was being prepared.
Calmly and resolutely he made ready to face it.
It was the murder of Balder which marked the beginning of the great ordeal. Before his body the
Aesir swore an oath to avenge him bitterly. They were not unaware that it was Loki who had
armed and guided the hand of the blind murderer. They seized him at once and put him in irons.
This ignominious treatment only served further to envenom the wicked god. He broke his chains
and joined the Aesir's irreconcilable enemies, the demons and the giants, and with them fought
against his former companions.
Meanwhile the baleful omens redoubled. In a distant forest in the East an aged giantess brought
into the world a whole brood of young wolves whose father was Fenrir. One of these monsters
chased the sun to take possession of it. The chase was for long in vain, but each season the wolf
grew in strength, and at last he reached the sun. Its bright rays were one by one extinguished. It
took on a blood red hue, then entirely disappeared. For the space of several years the world was
enveloped in hideous winter. Snowstorms descended from all points of the horizon. War broke
out all over the earth. Brother slew brother, children no longer respected the ties of blood. It was a
time when men were no better than wolves, eager to destroy each other. Soon the world was
going to sink into the abyss of nothingness.
Everywhere people armed themselves and spied on the enemy. At the frontier of the kingdom of
the giants a watchman, Eggther, a redoubtable warrior and a fine harpist, sat on an eminence and
kept watch on the kingdoms of men and gods alike. Near the river which bordered the
underworld, Garm, the terrible dog, howled furiously, calling all who were confined to his
guardianship to battle. In the South, where the land of the fire giants began, Surt, the lord of those
countries, had already raised his flaming sword.
On the edge of the sky Heimdall, watchman of the gods, was posted. No one in the world had an
eye more piercing or an ear more acute than Heimdall, and yet he allowed his sword to be stolen
by Loki and only began to sound his horn when the giants were already on the march. The wolf
Fenrir, whom the gods had so carefully chained up, broke his bonds and escaped. As he shook
them from him he made the whole earth tremble. The aged ash tree Yggdrasil was shaken from its
roots to its topmost branches. Mountains crumbled or split from top to bottom, and the dwarfs
who had their subterranean dwellings in them sought desperately and in vain for entrances so
long familiar but now disappeared.
From the West, in a ship manned by a phantom crew, approached the giant Hrym. He held
himself proudly erect, ready for battle;
in his left hand he raised his shield, in his right he grasped the tiller. His ship rode forward on the
giant waves which the serpent Midgard stirred up as it swam. In its unbridled rage the monster
thrashed the waters with its enormous tail and advanced at a furious pace.
Another ship came from the North. Its sails bellied in the wind and it carried the inhabitants of the
underworld: Loki sat at the helm. The wolf Fenrir accompanied him. Fire spurted from the beast's
eyes and nostrils; from his gaping jaws dripped blood. His upper jaw touched the heavens and his
lower jaw brushed the earth.
From the South appeared Surt, followed by innumerable fire giants. Lightning flashed from his
sword and all around him flames sprang from the cracking earth. As he drew near rocks crumbled
away and men collapsed lifeless. The vault of the heavens was shaken by the tumult of this army
in march and, scorched by the breathing furnace beneath, suddenly cracked in two. And when the
sons of the fire giants drove their steeds across the rainbow bridge stretched between earth and
Asgard, it burst into flames and caved in.
Following the ancient Germanic custom the opposing armies had by agreement fixed the field for
their encounter. This was the field of Vigrid, which stretched before Valhalla and was a square
which measured a thousand leagues on each side. Here gods and giants, together with warriors
whose numbers were countless, pitilessly butchered each other.
Odin wore a golden helmet, plumed with vast eagles' wings. In his hand he grasped the good
spear Gungnir. Like a hurricane he flew in the forefront of his warriors who swarmed endlessly
from the gates of Valhalla. Around him, like a winged host, flew the Valkyries on their dazzling
chargers. Odin caught sight of the wolf Fenrir and, sword raised, fell upon him. But the monster's
gaping jowls were so vast that they swallowed up the father of the gods then and there. Thus
Odin perished, the first casualty of this titanic battle. At the sight Frigg, his wife, was on the point
of fainting with grief.
But vengeance was near. Vidar, the son of Odin, advanced fearlessly towards Fenrir. He placed
one foot on the monster's lower jaw and kept it thus fixed to the ground. His shoe was made of
indestructible leather which the wolfs sharp teeth could not penetrate. Vidar's right hand raised
the beast's upper jaw towards the sky and into the yawning gullet he thrust his sword - so deep
that it pierced Fenrir's very heart.
Meanwhile Frey, the dazzling Van, and Surt, chief of the fire giants, found themselves face to face.
Frey would have made short work of his adversary if he had still possessed the wondrous sword
which the dwarfs had forged for him. But he had lost it while seeking the hand of his wife Gerda.
Now this weapon which none could resist was in the hands of the giant Surt - and it was the god
who succumbed.
Thor saw before him the monster which once long before he had attempted to kill: the great
serpent of Midgard. Since that day when the god had almost torn him from the water the serpent
had kept itself hidden in the bottom of the sea. To-day it had emerged for the first time and it
crawled towards the thunder-god, spitting out so much venom that sea and air alike were
poisoned. With his terrible hammer Thor crushed the monster's skull and it fell back, dying. But
Thor himself had breathed in so much poison that his strength failed. He tried to stagger away;
but at the ninth step he fell to the ground, dead.
Loki in the old days had already found in Heimdall an adversary to be feared; Heimdall had o(*ce
forced him to restore the necklace he had maliciously stolen from Freyja. Hatred had filled Loki's
heart ever since. He now sought out Heimdall, found him and killed him; but lost his own life in
doing so.
Only one of the great Aesir was still alive: Tyr. With vast strides Tyr ranged the battlefield, hoping
to find and slay the wolf Fenrir who had once bitten off his right hand. He was too late, for Vidar
had already killed Fenrir. Suddenly, however, Tyr heard a fearful howling; it was Garm, the dog
of the infernal regions. Tyr flung himself on the creature and with his left hand sank his sword
deep into its heart. But he himself was so badly mauled that in his turn he, too, died.
All the great gods were dead. And now that Thor, protector of mankind, had disappeared, men
were abandoned. They were driven from their hearths and the human race was swept from the
surface of the earth. The earth itself was beginning to lose its shape. Already the stars were coming
adrift from the sky and falling into the gaping void. They were like swallows, weary from too long
a voyage, who drop and sink into the waves. The giant Surt set the entire earth on fire; the
universe was no longer more than an immense furnace. Flames spurted from fissures in the rocks;
everywhere there was the hissing of steam. All living things, all plant life, were blotted out. Only
the naked soil remained, but like the sky itself the earth was no more than cracks and crevasses.
And now all the rivers, all the seas rose and overflowed. From every side waves lashed against
waves. They swelled and boiled and slowly covered all things. The earth sank beneath the sea,
and the vast field of battle where the lords of the universe had faced each other was no longer
visible.
All was finished.
And now all was about to begin again. From the wreckage of the ancient world a new world was
born. Slowly the earth emerged from the waves. Mountains rose anew and from them sprang
cataracts of singing waters. Above the torrent the eagle again began to hover, ready to swoop
suddenly down on the fish which played in the waters. As of old the fields became covered with
verdure. Ears of corn grew where no human hand had scattered seed. A new sun - the son of that
which a wolf had once devoured - shone serenely in the sky.
And a new generation of gods appeared. On the field of peace where formerly the Aesir had
assembled the new gods gathered in their turn. Who were these new gods? Had they no
connection with the gods of olden days? None at all. They had already been in existence, but
having never shared the passions, or quarrels, of the former gods, having committed neither
perjury nor crime, they had not perished. To them it was reserved to renew the world.
There was even one resurrection: Balder, the fairest and most beloved of the gods of former days,
was reborn; and, accompanied by his brother, Hod, he occupied the great festival hall where Odin
had once sat. Odin himself would never return, but two of his sons,
Vidar and Vali, and two of his brothers' sons, Vili and Ve, now lived in the sky. Hoenir, who was
Odin's faithful companion, survived. Hoenir now studied the runes engraved on magic wands
and, thus penetrating the secrets of the future, was able to tell the new race what happiness
awaited them. Two sons of Thor, Magni and Modi, completed the new Teutonic pantheon.
Men also reappeared. For all of them had not perished in the great catastrophe. Enclosed in the
wood itself of the ash tree Yggdrasil -which the devouring flames of the universal conflagration
had been unable to consume - the ancestors of a future race of men had escaped death. In the
asylum they had found, their only nourishment had been the morning dew.
SPIRITS, DEMONS, ELVES AND GIANTS
In the belief of the Teutons the earth was peopled by countless creatures of superhuman nature.
Here we shall enumerate only the principal categories of these mysterious beings.
Spirits. Everywhere in Germanic lands the souls of the dead were held in fear and reverence. It
was believed that they were able to exercise magic powers. Hence the Teutons sometimes buried
their dead under the actual threshold of the house. They thought that the soul of the deceased
always remained near its place of burial and could act as a protective spirit to the house of the
survivors. They believed that souls on occasion even assumed bodily form and appeared either as
they had been during their lifetime or in the guise of an animal. Sometimes it happened, they said,
that these souls made the living expiate an ancient crime. For instance everyone knew the legend
of the wicked bishop Hatto who, in punishment for his misdeeds, was pursued by an army of
mice. He took refuge in a tower built on an islet in the middle of the Rhine, but the mice swam
across the river and devoured the bishop alive. These mice were the souls of the poor folk whom
the bishop had had burned to death.
In certain lands they believed, on the contrary, that the souls of the dead gathered together in
places far removed from human habitation. This was how the idea of the 'Savage Hunt' originated.
Thousands of phantoms - who were the souls of the dead - on aerial mounts would in a wild chase
follow their leader, the demon Wode, a degenerate form of the god Woden. It was their furious
ride which could sometimes be perceived among storm clouds.
In Scandinavia the souls of dead warriors were generally assigned to Valhalla or to the other
palaces of the gods. In Germany it was sometimes thought that the abode of souls was in the West,
towards the place where the sun sank into the sea. Certain German tribes even specifically named
Great Britain as the final refuge of the dead. The historian Procopius recounts that on the coast
facing Great Britain there were many villages whose inhabitants, though submitted to Prankish
authority, paid no tribute because it had always been their painful duty to carry the souls of the
dead across the Channel. Towards midnight an invisible being would knock on their doors and
summon them to work. They would rise at once and, as though moved by some strange
compulsion, go down to the shore. There they would find mysterious ships waiting, ready to sail.
The ships belonged to no one in the village and appeared to be empty. As soon as they embarked
and grasped the oars, however, they would realise that the boats were so heavily laden that they
sank into the water nearly to the gunwales. It took them only an hour to reach the opposite shore
whereas in an ordinary boat the crossing required a day and a night. Scarcely would they touch
the far shore when the boat would suddenly seem to empty and ride high in the water.'Neither
during the voyage nor at the moment of unloading could the sailors see whom they had ferried,
but they would hear a voice distinctly proclaim the name, condition and place of origin of each
new arrival.
Even the souls of the living were supposed to be able to leave the body and lead a semiindependent
existence. The distinction which the Germans made between soul and body did not
altogether correspond to the Christian conception of these two elements in human nature. While,
for Christians, the soul was entirely immaterial and impalpable, the second 'ego' which the
Germans believed all men to possess could exercise bodily functions, speak, move, act, even
appear in the'form of a human being or of an animal.
The Scandinavians called this half-material 'ego', the fylgja,
which means roughly 'the follower, the second'. The following story was told of the Prankish king
Gontran, ^on of Clotaire. One day when he returned from hunting he was overwhelmed with
fatigue. He sat down under a tree and, propping his head on the knees of a faithful servant who
was with him, closed his eyes and fell asleep. Suddenly the servant saw a little creature emerge
from the king's mouth. It resembled a snake and crawled until it reached a neighbouring stream
where it stopped, as though embarrassed by this unexpected obstacle. The servant drew his sword
from its scabbard and laid it across the water; and on this improvised bridge the mysterious
creature crossed the stream. It then reached a mountain nearby and disappeared into a hole in the
ground. At the end of a few hours it reappeared, again crossed the stream by means of the naked
sword and re-entered the king's mouth. Gontran at once woke up and said to his companion: 'I
have had a strange dream which I should like to tell you. Before me stretched a great river which I
crossed on an iron bridge. I soon reached a cavern situated under a high mountain. In this cavern I
beheld a prodigious treasure in gold and silver coinsT collected there by our forefathers.' The
servant then related to the king what had occurred during his sleep and both were astonished by a
dream which so resembled reality. Excavations were made in the mountain, where an immense
treasure was discovered which had lain there for many long years.
Although the fylgja could leave the body it nevertheless shared the body's fate. Any damage
sustained by one of these parts of the individual was immediately felt by the other. If one were
killed the other also died. This belief persisted even, after the end of paganism. In the Middle Ages
they would tell how witches could, without their bodies leaving the house, wander abroad in the
guise of an animal; but if someone happened to wound or kill this animal the witch would be
found in her house bleeding or dead.
Belief in the existence in every man of a spirit capable of leaving the body to take on a non-human
shape gave rise among the Teutons, as among many other peoples, to the conviction that certain
men could at will change themselves into animals. All Teutons have believed in the existence of
the werewolf; that is of a man who has the power to turn himself into a wolf, in order either to
attack other men or to ravish their flocks. It was also admitted that in certain cases the
metamorphosis was involuntary and resulted from a spell cast by an enemy skilled in the practice
of sorcery.
A Norse story relates that Sigmund and Sinfjoth, wandering through a forest, once found two men
in a cabin sound asleep. Above them hung the hides of two wolves. The two unknown men had
formerly been turned into wolves by the malevolence of a sorcerer; but he had granted them
permission to leave their wolfskins every ten days and for a period of twenty-four hours to
resume their human form. It was during one of these periods that they were sleeping in the cabin.
Sigmund and Sinfjoth decided to slip into the empty skins, but the moment they did so they found
it impossible to take them off again. It was now they who were, victims of the enchantment. They
at once began to howl like wolves. They sprang on the sleeping men and even bit each other.
When they went home they waited for the tenth day. The wolfskins then automatically fell from
their shoulders and the two warriors reassumed their normal appearance. They hastened to burn
the skins and the spell was broken.
Little by little the Teutons came to consider the fylgja as an independent being, as a demon that
had no connection with any specific individual. Ultimately it was supposed to be able to incarnate
the soul of ancestors or even the soul of a religion. In appearance it was an armed woman, a sort of
goddess riding through the air. Though originally protective spirits, the fylgjur (plural of fylgja)
began, with the introduction of Christianity, to be feared as noxious demons. In a saga about some
of the chieftains who converted Scandinavia it was told how a certain Thidrandi, an Icelander by
birth, one clear night heard a knock on the door of his house. Although he had been warned never
in such a case to go out he had the imprudence to cross the threshold, sword in hand, ready to face
the enemies whom he expected to find outside. He saw nine women dressed in black, mounted on
dark steeds, naked swords in their hands, riding towards him from the North. Turning, he beheld
in the South nine other women on white steeds and dressed in white also bearing down on him. In
haste he tried to regain his house, but it was too late. The women in black had fallen upon him and
mortally wounded him. They found him next day
lying on the ground. He had only time enough to relate what had happened and then he died. His
contemporaries explained this strange occurrence in the following way: the women were all
protective spirits, fylgjur of the race. The black fylgjur were those who had remained faithful to
paganism. The white were those who were already inclined to accept Christianity. But before
being converted the pagan fylgjur had demanded a last sacrifice and the unfortunate Thidrandi
had been the victim.
NORNS AND VALKYRIES
Other spirits frequently intervened in the life of men and could alter their destiny. They were often
women known for their great wisdom. In Scandinavia these female spirits, mistresses of fate, were
called Norns. This was the name under which they were universally known; for it was not only
the Scandinavians but all the Germanic peoples who believed in their existence. They were
thought of as spinners who held the threads of destiny in their hands. They were learned in the
old customs, the ancient precepts of right and wrong, and could judge the fate each man merited.
They even pronounced the fate of the gods, for the Aesir could no more escape their destiny than
could men.
It is possible that at one time they believed in only one dispenser of fate. The word which
designated fate (ward in Low German, wyrd in Anglo-Saxon, urdr in Old Norse) was little by little
transformed into a proper name, which was that of a kind of goddess who was both just and
inexorable. But this first Norn was soon provided with sisters. It was eventually considered that
some of them exerted themselves in the cause of man's happiness while others did everything in
their malignant power to render him disservice. It is without doubt from these ancient deities of
destiny that the fairies were derived, the fairies which in story appeared at the child's cradle to
offer him magic gifts or, on the contrary, to utter maledictions which would shadow him the
whole of his life.
The Scandinavian legend of Nornagest relates that at the hero's birth women endowed with the
gift of prophecy appeared at his cradle. Beside the baby two candles were burning. The first two
women bestowed on the newly born child virtues of all kinds and announced that he would be the
happiest man of all his race. But the third woman rose up in fury, because the people crowding
around the cradle had elbowed her and even pushed her to the floor. She decided to punish the
infant for this affront to her dignity and cried out: 'I foretell that he will cease to live on the day
that candle beside him ceases to burn!' Immediately the oldest of the three women seized the
candle, extinguished it and warned the mother never to light it again until her son's last day had
arrived. That was why the child was baptised Nornagest, 'the guest, the protected of the Norns'.
In Scandinavian countries the Norns became - though it is
difficult to say exactly when - three in number. The first among them was the aged Urd (that is to
say, Destiny). There was a fountain which bore her name near one of the roots of the ash tree
Yggdrasil. It was here that the three Norns could usually be found. Every day they sprinkled the
giant tree with water from the fountain so that it should not wither. Urd's two companions were in
some documents called Verdandi and Skuld, names which medieval Icelandic scholars interpreted
as signifying the Present and the Future; from which it followed that Urd was the Norn of the
Past. But this interpretation was only the late invention of the erudite. Even the fact that the Norns
were reduced to three in number betrays a classical influence: they wished to have three Norns
just as there had been three Fates.
The Valkyries were also dispensers of destiny. But their power extended to only one class of men,
namely warriors. It was they who, on the field of battle, gave victory to one or Jie other side,
decided which heroes must perish, and chose which among them should be admitted to Valhalla
to drink beer and mead at Odin's feasts. They themselves took part in the fighting. Belief in these
warrior goddesses was common to all Germanic people. But the name by which they were
designated varied among different tribes. The Germans in general called them idisi. The name
which has become customary is the Norse valkyrja (in Anglo-Saxon waelcyrie). Its meaning is
clear: the Valkyrie is 'she who chooses warriors destined to die in battle'.
The poets normally described the Valkyries as helmeted goddesses, grasping spears crowned with
flame, and mounted on flying steeds from whose manes the dew falls in the valleys or hail
descends on the forests. But they were also sometimes depicted as maidens in swans' plumage
who could fly through the air. Every swan-maiden was not necessarily a Valkyrie; but a Valkyrie
always had the power to turn herself into a swan-maiden. These strange and gracious creatures
delighted in haunting the lakes and pools of lonely forests. They could, when it pleased them to
do so, cast their plumage aside and appear in human form. But if a man succeeded in stealing
their plumage they could never escape from him and were forced to obey his will.
The great medieval German epic, the Nibelungenlied, gives us a characteristic example. The fierce
Hagen, seeking for a place to cross the Danube, suddenly heard a slight plash of water in a nearby
pool. He crept silently through the shaded woods to the water's edge and there he saw two
maidens who had slipped out of their swans' plumage and were bathing in the limpid water. He
immediately seized their plumage and refused to restore it until he had learned from their lips
what fate the future held for the army of the Burgundians who were marching towards the land of
the Huns.
It was because she had allowed herself to be surprised by a man that the Valkyrie Brynhild -
heroine of Wagner's musical drama -incurred the wrath of Odin. One day she and eight of her
sisters
were flying far from Valhalla. They landed on earth and removed their plumage. King Agnar
approached, seized the discarded apparel and hid it under an oak. From then on the nine
Valkyries were in his power. He demanded that Brynhild should help him in the war which he
was waging against his old adversary Hjalm-gunnar, and that she should make sure that
Hjalmgunnar perished. She had no alternative but to agree. Now Hjalmgunnar was Odin's
protege and Odin had decided to give him the victory. Angered at having his will thwarted Odin
pricked Brynhild with a magic thorn which had the quality of plunging all whom it touched into
profound slumber. Then he enclosed her in a dwelling encircled by a wall of flame.
Thenceforward Brynhild would return no more to Valhalla; she had ceased to be a Valkyrie; she
was stripped of her divine privileges and condemned to lead a terrestrial life. The only man who
could marry her would be the fearless hero who dared ride his horse through the flames which
separated her from the world. This hero was to be Sigurd - the German Siegfried.
Valkyries and swan-maidens could become the mistresses and wives of men. In Iceland they told
the touching history of Helgi who was united by an ardent and faithful love to the Valkyrie Kara.
She would accompany him to war, dressed in her swan's plumage; flying above the battlefield she
would sing a song of such charm and sweetness that the enemy would lose all ambition to defend
himself. One day while she was hovering above Helgi he raised his sword to strike his adversary,
but instead struck Kara in flight and fatally wounded her. It was the end of Helgi's happiness.
Elves and Dwarfs. In the world of nature there was not a spot which was not inhabited by some
spirit. Some of these sprites were small, or at least no larger than men. They may be called by the
general term of elves. The others, who played an important part in mythology, were giants.
To-day the word 'elf in all Germanic languages- and consequently in other languages which have
borrowed the word - has a more restricted meaning than it formerly had. It once served to
designate all spirits or demons associated with nature, who were supposed to inhabit the waters,
the woods or the mountains. Elves were sometimes helpful, but at other times they were full of
malice. In English poetry of the Middle Ages they were above all celebrated as aerial and
luminous beings, full of benevolence and kindness, and that is how they are normally thought of
to-day. But the ancient Teutons felt a certain fear of them.
Ordinarily the elves were thought of as beings handsomer and better made than men, although
smaller. They were organised in societies in the manner of men with kings whom they faithfully
served. They loved games and dancing. Often they passed the entire night tirelessly dancing,
interrupted only by the crowing of the first cock; for they feared the sunlight and avoided the eyes
of men. If, while they danced by moonlight, a man chanced to pass the clearing where they
frolicked he would be unable to tear his eyes from the faces of the young female elves. He would
be bewitched by their beauty. If he allowed himself to take part in their dance he was lost: either
he would never be seen again, or only his body would be found. Usually their dancing was
without witnesses, but in the morning traces of their feet could be discovered in the moist grass.
They were wise and subtle creatures to whom the future was known.
Dwarfs may be considered as a special class of elves. They too were of small stature, lived in secret
places, usually underground, and were endowed with supernatural intelligence and foresight.
They were, however, very far from being beautiful. They were almost always deformed; they were
hunchbacked or twisted, they had big heads, pale faces and long beards.
Although they were rather wild and shy they would sometimes come into men's dwellings. One
night a troop of dwarfs gathered in the great hall of Eilenburg castle in Saxony to celebrate a
wedding. The noise wakened the Count, lord of the castle, who rose and entered the hall.
Immediately a dwarf herald stepped forward and invited him, in the most courteous terms, to
take part in the festivities. The Count willingly accepted the invitation. When morning came the
little folk vanished, but not without first warmly thanking the Count for his hospitality, as
politeness required.
Miners, they said, frequently met dwarfs in the galleries they dug in the flanks of mountains. It
was said that these dwarfs were themselves often dressed as miners and wore leather aprons,
carried lanterns, picks and hammers. More ingenious and learned than
men they only frequented places where useful and precious metals abounded; hence to come
across them forehadowed the discovery of rich booty. They were considered to be the rightful
owners of buried treasure. One of these treasures is celebrated in German epic poetry: the treasure
which belonged to the king Nibelung, of which the dwarf Alberich was the guardian. Siegfried,
the hero of the Nibelungenlied, appropriated it after he had vanquished the dwarf Alberich and
demanded an oath of fidelity from him. And it was to gain possession of the fabulous treasure for
his master King Gunther that Hagen later treacherously slew the noble Siegfried.
This form of the famous legend of the Nibelungen is, however, peculiar to the German epic. In
Norse poetry the matter occurred in another fashion. There, too, it concerned a hidden treasure,
but the treasure belonged to a dwarf, one Andvari, who had the power to change himself into a
fish and live in the water. One day Loki succeeded in capturing him with the aid of a magic net
and only consented to set him free in exchange for the treasure. The dwarf was forced to agree and
turned over all the gold he possessed to his enemy. He attempted, meanwhile, to conceal in the
hollow of his hand a certain magic ring which had the property of creating further treasure and
making it accumulate indefinitely. But Loki saw him and, deaf to the dwarfs piteous appeals,
made him hand over the ring. Andvari thereupon laid a solemn curse upon the gold and the ring
which had been extorted from him: they should cause the death of all who successively possessed
them. Andvari's prophecy was fulfilled. Later the giant Fafnir, who had gained possession of the
treasure by murdering his own father, changed himself into a dragon to guard it; but he fell
beneath the blows of Sigurd, who himself perished not long afterwards.
Proprietors of the gold and precious stones buried in the ground, the dwarfs were cunning
goldsmiths and incomparable blacksmiths. The weapons of the gods and the jewellery of the
goddesses were their work. To them Odin owed his spear Gungnir whose flight nothing could
arrest, and the ring Draupnir which, like the ring of Andvari, had the power of indefinitely
augmenting the riches of its possessor. It was from the dwarfs that Thor acquired his hammer,
Frey his golden boar and magic boat, Sif her golden locks and Freyja her beautiful necklace.
Others, not dwarfs in the strict sense of the word, were elves of a particular sort who peopled
springs and rivers. In the eyes of the German peoples water-sprites usually took on human
appearance. The best known of these were called 'nixies'. Though commonly supposed to be
feminine the early German Nix, the undine, the water-sprite, could be masculine and was also
called Wassermann, waterman. The water-sprites were apt to appear to men, though frequently to
men's undoing. The nixie women were supposed to be dazzlingly beautiful. They loved to sit in
the sun on the river bank and comb their long golden hair. They sometimes fell in love with
handsome young men whom they dragged down to the bottom of the water and who were never
seen again. Some who had seen them, or heard their melodious songs, lost their wits. They were,
by and large, cruel spirits who delighted in doing harm to men.
There were, on the other hand, others who installed themselves in people's houses and became
familiar spirits. They were then called 'kobolds'. They were in appearance not unlike men; of aged
aspect, their faces were all wrinkles, and they wore pointed hoods on their heads. Normally they
frequented the barns and stables and cellars; and they liked to make themselves useful about the
house. They would go and fetch water, chop wood, feed the cattle, currycomb the horses, remove
the manure. A kobold brought good luck to the house which sheltered him. He demanded very
little for the services he rendered: a little milk and what was left over from the dinner table. But
the servant must take good care not to forget his share. Otherwise the little creature could be
vindictive and see that she scalded her fingers in the hot water, broke a pot or upset the dishes.
When such mishaps occurred she would hear in a corner the malicious chuckle of the kobold.
Finally, the fields and forests were inhabited by innumerable spirits. The appearance of those who
dwelt among the trees -'men and women of the woods' - recalled the environment in which they
lived: their bodies were hairy and seemed to be covered with moss; their faces were as wrinkled
and gnarled as the bark of the trees. Hunters and woodcutters sometimes saw them in thickets.
They were as a rule not unhelpful. They knew the secret virtues
280 — TEUTONIC MYTHOLOGY
of herbs which they made use of in stopping outbreaks of disease. They were, however,
sometimes accused of assuming the form of insects, moths and worms, in order to spread illness
among men.
The spirits of the fields were generally believed to have animal forms. The ruffling of a field of
ripe wheat by the wind was attributed to the passage of an invisible animal, the 'corn-wolf or the
'rye-dog'. The grain itself was sometimes thought of as the body of this invisible spirit, just as the
tree was the body of the tree-sprite. During the harvest the corn-wolf would, they said, try to
escape from the harvesters. He would take refuge in that part of the field where the grain still
stood; but they would take him prisoner with the final sheaf. When that happened they would
make the gesture of killing him with scythe or flail, or - in other parts of the country - take him
respectfully home in the sheaf knotted like a scarecrow and piled on top of the other sheaves.
Giants. In many ways the power and the role ascribed to the giants resembled those exercised by
various kinds of elves or dwarfs. Often the only difference between them was their size. Like the
dwarfs the giants were sometimes hostile, sometimes benevolent. On the whole, however, they
inspired fear; and the surly, not to say evil character which the Teutons were apt to attribute to
them was explained by their origin. They were, indeed, simply the personification of great natural
phenomena, such as hurricanes, winter, volcanic eruptions, earthquakes and so on.
We have already seen that of all living creatures the giants were supposed to be the first to appear
on the earth. They ante-dated even the gods. They retained in their appearance and vast bodies
something of the rudeness and brutality of those days when the earth first emerged from the icy
void. The names by which they were known varied with the country. One name has been adopted
in other languages: the Scandinavian troll.
Like the dwarfs they were scattered throughout nature. It was thought that they could be
glimpsed in the black clouds driven before the storm winds. They were accused of causing hail to
fall on the harvest. It was believed that their voices could be heard when thunder rolled through
the valley or echoed in the mountains. It was said, when clouds whipped by the wind sped by,
that such and such a giant was chasing a pretty girl whom he hoped to seize by force. In this
respect the giant resembled Woden.
These giants, so close to the gods, did not hesitate to defy them. We remember the audacity with
which Thrym stole Thor's hammer. Another giant, Geirrod, having succeeded in luring Thor to his
castle, challenged the god to a singular sort of duel, hoping to reduce him to his mercy. From one
of the gigantic fires which burned in the middle of the great hall Geirrod drew forth a lump of
incandescent iron by means of vast tongs. The two adversaries were to hurl it at each other in turn.
The giant began. Without flinching or dodging the blow Thor caught the molten mass in flight in
his iron gloves. The giant, who had expected to kill Thor outright, now only thought of his own
skin. With a bound he-hid behind an iron column. But Thor flung the glowing missile with such
force that the entire edifice was shaken. The monstrous object first pierced the iron column, then
the giant's body and the castle wall before plunging into the ground. The symbolism is obvious:
demon and god in turn hurled the thunderbolt at each other; but despite his power the giant
cannot overthrow the thunder-god.
Other giants lived in the mountains. In Germany the Nibelung-enlied preserved the memory of
twelve giants who lived in the midst of wild mountains and took their orders from the kings
Nigelung and Schilbung. The grumbling which can sometimes be heard in the depths of gorges,
the crumbling of cliffs and the sudden overflowing of torrents were produced by angered giants.
Finally in the sea there were giants, just as there were nixies in the rivers. Scandinavian legend
made a special place for the giant Aegir, lord of the sea. His rank was not quite that of a god but
his relations with the Aesir were friendly. He was readily welcomed to their feasts and in his turn
received them in his marine palace. He had no need for fire to illuminate his great hall; the gold
which adorned it spread a brilliant light. The Teutons doubtless imagined that treasures
swallowed up by the sea during shipwrecks were piled high in Aegir's palace.
Aegir had a wife whose name was Ran, that is, 'the ravisher'. She owned a vast net in which she
tried to capture and draw to her side every man who ventured on the sea. It was she who stirred
up the waves and caused them to lash violently together in the hope of imperilling ships. The
terror which she inspired was so great that in the end she rose in popular imagination from the
rank of a simple demon to that of a veritable goddess. Moreover she welcomed the drowned
magnificently in her great hall and served them with the delicate flesh of fish. Nine daughters
were born of her marriage to Aegir. The names which the skalds gave them show that they were
merely personifications of the waves. They were temptresses who reached out seductive arms to
young men and, if they responded, dragged them to the bottom of the sea.
The wise Mimir, who so often appears in Scandinavian legends and whom Odin willingly
consulted, was himself a water giant. But his domain was limited to springs, to pools and inland
lakes; it did not extend to the sea. Mimir moreover lived in such close communion with the gods
that he was often considered one of them.
The belief in dwarfs, giants and demons of all kinds persisted in Germanic lands for many
centuries after the introduction of Christianity, as is witnessed by certain twelfth and thirteenth
century epics, tales and countless popular locutions. Some superstitions have persisted even to our
days. There was a period - roughly between the ninth and thirteenth centuries - when pagan
legends were sometimes amalgamated with Christian legends. It was told, for instance, that Olaf
Tryggvason, one of the most energetic converters of Norway, forced a troll - in other words a giant
- to build a church. This legend belongs to a well-known type of story in which the role of the
hoaxed demon is often played by the devil: the giant - or the devil - offers to erect a building in a
given time. He demands, as the price of his labour, either the sacrifice of a human being or else the
possession of his soul. At the last minute the endangered man's partner always finds a way of
outwitting the demon: the edifice remains while the demon retires in vexation.
There were also cases cited of demons who desired to be accepted into the bosom of the Church.
Two children were playing one day on the banks of a river which flowed past their father's house.
A water-sprite suddenly rose to the surface of the river and, taking his harp, began to play in
wondrous fashion. One of the children interrupted him. 'What good does it do you to play like
that?' the child asked. 'You will never attain eternal salvation.' At these words the water-sprite
began to weep bitterly; then, tossing his harp away, he plunged back into the waters. When the
two children returned to the house they told their father, who was a pastor, what had taken place.
He censured them harshly for having filled an inoffensive being with such despair, and sent them
back to the river-bank with orders to promise the 'man of the waters' the remission of his sins and
his eternal salvation. When they reached the bank the two children saw the water-sprite sitting on
the surface of the water. He was still weeping. They said to him: 'Water-sprite, do not grieve like
that. Our father says that for you, too, the Saviour came to earth.' Immediately the water-sprite
dried his tears, took up his harp again and again broke into sweet melody.
The mingling of Christian and pagan elements, which is not rare, can be easily explained: more
than one Germanic tribe had accepted Christianity without thereby rejecting traditional beliefs.
Among the Vikings who in the ninth century settled in Great Britain and Ireland there were many
who spontaneously adopted the religion of the country they had colonised, but felt no obligation
to stop believing in their own Germanic gods. They simply super-imposed one religion on the
other, and were, perhaps, not enthusiastically attached to either. More or less the same thing
happened with the first colonists in Iceland. In Norway, pious and energetic chieftains had,
towards the year One Thousand, forced the whole population to adopt Christianity. But more than
one petty prince only acceptsd the situation for political reasons. Actually it took paganism many
centuries to die out, nor can one even say that it is totally dead to-day. The great gods have
doubtless been without devotees for many years. The same is not, however, true of the familiar
demons by whom the people still have a tendency to believe themselves surrounded. There are
spirits in country districts who have not lost all credit, spirits to whom the peasants, either by
invoking their aid, attempting to allay their anger, or by associating their name with the practice of
witchcraft, still render, without realising it, a certain sort of cult.
_________________ Мой девиз: один против всех, и всем несдобровать...
Вы не можете начинать темы Вы не можете отвечать на сообщения Вы не можете редактировать свои сообщения Вы не можете удалять свои сообщения Вы не можете голосовать в опросах
FAQ
Поиск
Пользователи
Группы
Регистрация
Профиль
Войти и проверить личные сообщения
Вход
