- Серия "Library of the World's Myths and Legends", том "Celtic Mythology", Proincians Mac Cana, изд. Chancellor Press, 1996, reprinted 1997.
- Simon Goodenough, "Celtic Mythology", Todtri Productions Limited, 1997.
- Miranda Jane Green, "Μύθοι των Κελτών", изд. Δημ. Ν. Παπαδήμα, Афины, 1996 год.
- Encyclopedia of Gods and Legends from Ancient Greece and Rome, the Celts and the Norselands. Mythology", Arthur Cotterell, изд. Southwater, 1996, 2000. Глава посвящённая Кельтской мифологии, со статьями в алфавитном порядке - на стр. 90 - 171.
- "The Hutchinson Словарь Мифологии", ред. Питер Бентли, изд. Торговый Дом Гранд, Москва, 2001 год, статьи:
- "Мифы народов мира", составители В. И. Коровин, В. Я. Коровина, Е. С. Абелюк, изд. Росткнига, Москва, 3-е изд. испр. и доп., 1999 год:
Ирландская мифология. Ирландский эпос:
Рождение Кухулина 401 - 404
Сватовство к Эмер 404 - 406
Бой Кухулина с Фердиадом 406 - 434
- Γεώργιος Σιεττός, "Παγκόσμιες αντιλήψεις για τη Θεογονία και Κοσμογονία", изд. Κυβέλη, Афины, 1997 год:
Теология кельтов стр. 174 - 175
-"Женщины в легендах и мифах", под ред. Кэролайн Ларрингтон, изд. Крон-пресс, Москва, 1998 год:
Кельтская мифология 161
Кельтская "идея" 162 - 165
Национальный миф 165 - 166
Кельтские богини. Введение 166 - 169
Богини войны 169 - 172
Эпона 172 - 177
Богини земли и женские фигуры-эпонимы 177 - 180
Женщины и общество 180 - 182
В сумерках прошлого 182 - 183
- Мирча Элиаде, "Священные тексты народов мира", изд. Крон-пресс, Москва, 1998 год:
Инициации Кухулина стр. 288 - 289 (текст номер 146)
- L. Bernard, "Παγκόσμια Μυθολογία", изд. Μέρμηγκα:
Религиозные воззрения кельтов - галлов - бретонцев 145 - 148
Друиды 149 - 151
Разные категории друидов. Их образ жизни. Их одеяния. Их функции 151 - 154
Верования друидов. Их суеверия. Ритуалы отель и дуба 155 - 157
Главные звания друидов 158 - 159
Женщины-друиды 159 - 161
Иллюстрации в этой книге:
Огма стр.144
Рельефное изображение римско-кельтского Марса (военный бог галлов) из Custom Schrubs 146
Три богини-матери, рельеф 147
Очень драматическое гигантское изображение Белого Коня кельтских времён, когда конь был священным, в Uffington и Berkshire 148
Одна из немногих кельтских богинь, Эпона, богиня-покровительница лошадей, галло-римский рельеф из Gannat, в Центральной Франции 149
Серебряная плита Гундеструпского кубка. Бог Цернунн, державой в руках ожерелье и змею 150
Медная статуя. Смерть кельтского героя 151
С Гундеструпского кубка. Расположенные друг напротив друга образы людей и животных подносят нечто ритуальное. Рельеф по серебра, II век н. э. 152
Галльский Меркурий 153
Двойная голова из галльского святилища в La Roquepertuse (Южная Франция), изображение побеждённых врагов 154
Богиня-мать, каменная скульптура из римско-британского города Venta Siluram 155
Алтарь Беленуса (одного из древнейших и наиболее почитаемых галльских богов, связанных с пастушеством; его культ был распространён от Северной Италии до Британских островов, включая Галлию. На этом камне начертана 31 посвятительная надпись 156
Один галльский бог местного значения и фигура кабана - важнейшего в галльском культе животного 157
Галльская троица Цернунна, Музей Beaune 158
Золотые рога для питья, завершающиеся мордой барана и овцы - священных в культе кельтов животных 159
Дольмен. Друидический памятник, либо находящийся в естественном состоянии алтарь или святилище 160
Бог Цернунн (с головой быка и телом человека, и со змееподобными бёдрами, завершающимися рыбьими хвостами) между двух животных. Каменная скульптура из Meigle, ныне в Эдинбургском Музее 161
- Philip Wilkinson and Neil Philip, "Παγκόσμια Μυθολογία", Σκάι βιβλίο 2009:
Могучий Дагда. Казан и дубинка. Любовная встреча Дагды и Морриган. Великий пир 100
Ангус, сын Дагды. Август и любовники. Влюблённый Ангус 101
Путешествие Брана. Пир Брана. Поэтесса Сидхе. Путешествие на Остров Радости. Остров Женщин. Возвращение Брана. Путешествие продолжается 102 - 103
Собака Ольстера. Герой прибывает. Новое имя. Чемпион Ирландии. Бык Кулинге. Война Ольстера и Конота. Смерть Кухулина 104 - 105
Печальная Дирдре. Дирдре и Наси. Войны. Трагедия 106
Страна Молодых. Путешествие в Тир на н'ог. Возвращение Ойсина 107
Девочка, сделанная из цветов. Дети Арианрод. Чары Гидион. Мабиногион. Предательство Блодеуведд 108
Голова Брана. Британия в войне 109
Король Артур. Артур становится королём. Круглый стол. Артур предаётся. Годфрид Монмутский 110 - 111
Творцы и высшие боги: Дагда 272
Творцы и высшие боги: Тевтатес 273
Божества животных и охоты. Цернунн 301
Божества плодородия и земледелия: Матрес 309
Божества судьбы и счастья: Бригит 320
Боги войны: Кельтский Марс 334
Боги войны: Морриган 334
Боги Нижнего мира: Араун 340
- "DK Illustrated Dictionary of Mythology. Heroes, heroines, gods, and goddesses from around the world", Philip Wilkinson, Dorling Kindersley Limited, 1998:
Кельтская мифология 90
Тройная богиня-мать 90
Цернунн(ос) 90
Таранис 90
Суцеллус 90
Эпона 90
Беланус 90
Уэльская мифология 91
Рианнон 91
Бранвен 91
Блодеуведд 91
Бендигейдеран 91
Ирландская мифология 91
Мананнан Мак Лир 91
Морриган 91
Кухулайн 91
Луг 91
Дагда 91
Финн 91
Ойсин 91
Король Артур 92
Авалон 92
Артур 92
Меч из камня 92
Эскалибор 92
Ланчелот 92
Гвиневир 92
Морган ла Фей 92
Госпожа Озера 92
Круглый стол 93
Галахад 93
Святой Грааль 93
Мордред 93
Говейн 93
Нимуэ или Вивиен 93
Мерлин 93
_________________ Мой девиз: один против всех, и всем несдобровать...
Felix Guirand, "Παγκόσμια μυθολογία", изд. Παπαμάρκου, том 1, Αθήνα, 1998, стр. 177 - 203 (докельтская мифология, материковые кельты или галлы (введение, природный политеизм (культ вод, культ деревьев, культ животных), антропоморфные галло-римские боги (галльская триада, Меркурий галлов, Огмий, Аполлон галлов, Марс галлов, Минерва галлов, Юпитер галлов, Дис Патер галлов, Суццелл, Кернунн, Богиня-Мать, матроны, пережитки языческих культов), островные кельты - Великобритания и Ирландия (введение, Пантеон островных кельтов (племя Даны, дети Ллира, другие боги), Артуровская традиция, мифологическая эпопея Ирландии - цикл вторжений, цикл потустороннего, героический цикл Ульстера, цикл фенианов или Оксана, выводы). Автор главы - G. Roth и F. Guirand _________________ Мой девиз: один против всех, и всем несдобровать...
55. СКАЗАНИЕ О КУХУАИНЕ
Кухулин — главный герой ирландского эпоса.
Ирландцы — народ кельтского происхождения. В середине I тысячелетия до н. э. кельтские племена населяли значительную часть Европы, в VI веке до н. э. они захватили Британские острова, покорив местное племя пиктов.
Впоследствии под натиском германцев и римлян кельты были оттеснены на юго-запад Британских островов.
Самым крупным очагом кельтской культуры стал остров Ирландия.
В языческую эпоху хранителями древних преданий в Ирландии были жрецы-друиды. После введения христианства, вV веке, друиды исчезли (причем, как утверждала народная молва, исчезли в прямом смысле слова: таинственно растворились в воздухе), а их роль в значительной степени перешла к филидам — так называли магов, поэтов-певцов и прорицателей.
Известно, что вV веке в Ирландии стали появляться особые школы филидов, содержавшиеся на общественные средства. Обучение в таких школах продолжалось двенадцать лет, ученики должны были изучить и запомнить более тысячи древних поэм, сказаний, магических заклинаний. Интерес к подобным знаниям был чрезвычайно велик, временами в таких школах обучалось до трети населения Ирландии.
Филиды сохраняли и совершенствовали древние сказания в устной форме, а христианские монахи-ирландцы, будучи грамотными, со временем начали записывать народные предания о богах и героях.
В IX веке Ирландия, как и большинство стран Европы, подвергалась опустошительным набегам датских и норвежских викингов.
Национальные предания — важная часть национальной культуры, поэтому ирландцы как величайшую ценность спасали от врагов древние рукописи. Наиболее образованные монахи и светские литераторы усердно собирали эти рукописи воедино.
В IX веке разрозненные, существовавшие в различных вариантах сказания были приведены в стройную систему, объединены в циклы.
Наиболее значительная часть ирландского эпоса — это цикл саг о Кухулине, в который входит около ста сказаний.
Самая древняя рукопись, содержащая сказания о Кухулине — «Книга Бурой Коровы», названная так по материалу, из которого сделан ее переплет, была написана около 1100 года, но возникновение этих сказаний скорее всего относится к VI–VII векам.
Саги о Кухулине отчасти имеют под собой историческую основу. Время их действия, по традиции, относят к рубежу нашей эры. По преданию, Ирландия делилась тогда на пять королевств: Улад, Лейнстер, Коннахт, Мунстер и Миде. Кухулин был героем Улада.
В ирландских исторических анналах, составленных в VIII–IX веках указываются даже точные даты жизни Кухулина (34 г. до н. э. -2 г. н. э.), но большинство специалистов считают сведения, содержащиеся в этих анналах, «условно-историческими», то есть относящимися к области легенд.
Тем не менее в сагах о Кухулине встречаются и вполне достоверные приметы эпохи рубежа нашей эры. Подробные описания оружия, приемов боя, одежды, украшений, утвари, содержащиеся в сагах, подтверждаются как рассказами античных авторов, так и археологическими находками. На севере Ирландии, в нескольких километрах от современного города Арма, сохранились следы укреплений Эмайн Махи — столицы Улада.
Хотя саги о Кухулине складывались главным образом уже в христианскую эпоху, в них содержится много языческих мотивов, элементов мифологии древних кельтов.
Так, Кухулин является сыном Луга — бога света, искусств и ремесел, и сам наделен магическими способностями. Нередко в сагах появляются фантастические существа — сиды, одни из них дружественны, другие — враждебны героям.
Вероятнее всего, в образе Кухулина слились воедино несколько исторических и мифологических персонажей, олицетворяющих в народном сознании доблесть, благородство и другие черты национального характера.
Цикл сказаний о Кухулине открывается сагой о его рождении.
I. Рождение и детство Кухулина
Однажды в окрестностях Эмайн Махи, столицы уладов, появились тучи птиц невиданного до тех пор облика и расцветки. Стали птицы расклевывать плоды на деревьях и зерна в колосьях, выщипывать траву до самого корня, оставляя лишь сухую землю да голые камни.
Конхобар, король уладов, снарядил девять колесниц, собрал лучших стрелков и отправился на охоту, чтобы истребить этих птиц и спасти от разоренья страну.
Колесницей короля управляла его сестра — юная Дехтире.
Охотники спугнули птиц и стали их преследовать, но до самой темноты не смогли подстрелить ни одной.
Оказались охотники в незнакомом лесу. Меж тем совсем стемнело. Король послал двоих слуг поискать какого-нибудь ночлега. Долго бродили слуги по лесу, пока не увидели на поляне какое-то бедняцкое жилище.
Вернулись слуги к королю и сказали, что нашли дом, но такой тесный и бедный, что вряд ли там можно заночевать королю со свитой.
Все же король отправился к тому дому. Хозяева — муж и жена — почтительно приветствовали его и пригласили войти. Как ни был мал дом, уместились в нем все, кто был с королем, как ни был беден, гостям подали угощение — и все насытились.
Потом хозяин сказал королю: «Моя жена должна нынче родить. Было бы хорошо, если б твоя сестра помогла ей при родах».
Дехтире пошла за перегородку, где жена хозяина уже начала мучиться родами, и оставалась с ней всю ночь. Утром женщина родила сына.
И тут же не стало ни дома, ни его хозяев. Оказались улады среди дикого леса, и только подле Дехтире лежал на земле новорожденный младенец.
Улады вернулись в Эмайн Маху, взяв ребенка с собой.
Дехтире стала заботиться о нем и полюбила, как сына. Но мальчик заболел и умер.
Очень горевала о нем Дехтире. Три дня не пила она и не ела, а только проливала горькие слезы.
На четвертый день одолела ее великая жажда. Подали Дехтире напиться, но в воде оказалась какая-то букашка. Дунула Дехтире, чтобы ее отогнать, но букашка прыгнула ей в рот — и девушка ее проглотила.
И тут же зачала Дехтире ребенка.
Ночью во сне явился ей Луг — бог солнечного света, искусств и ремесел — и сказал: «Я избрал тебя из всех женщин: мой сын — в твоем чреве. Он станет великим героем, а имя ему следует дать Сетанта».
И вот родила Дехтире сына. Было у него в глазах семь зрачков, три в одном и четыре в другом, а на руках и ногах — по семи пальцев.
Как велел Луг, Дехтире назвала сына Сетантой. Но недолго носил он это имя. Когда ему было шесть лет, он получил прозванье Кухулин. Вот как это получилось.
Однажды король Конхобар со своими воинами, а Дехтире со своими служанками отправились на пир, что давал в своем доме кузнец по имени Кулан. Позвали с собой и Сетанту. Но он в то время играл в мяч со ста пятьюдесятью взрослыми юношами, неизменно их побеждая, и пообещал прийти позже.
Наконец закончил Сетанта игру и пошел к дому Кулана. А был у кузнеца пес, такой огромный и свирепый, что целый отряд воинов не смог бы его одолеть.
Оскалил пес страшные клыки, зарычал на Сетанту и хотел его разорвать. Но мальчик поднял с земли тяжелый камень, метнул в открытую пасть — и пес пал бездыханным.
Вышли на шум хозяин и гости, подивились силе и храбрости шестилетнего ребенка.
Сказал ему Кулан: «Я рад приветствовать сына твоих отца и матери, хоть и лишил ты меня верного слуги, который стерег мой дом, мое добро и мои стада».
Сетанта сказал: «Я отыщу щенка того же семени, что и твой пес, и выращу его для тебя. А до тех пор буду сам стеречь твой дом, твое добро и твои стада».
И все признали, что это будет справедливо.
С тех пор получил Сетанта прозванье Кухулин — «Пес Кулана».
II. Женитьба Кухулина
Когда стал Кухулин юношей, то не было ему равного во всей Ирландии ни по силе, ни по храбрости, ни по красоте. Кроме того, был он мудр, красноречив, умел играть в шахматы и прочие игры, владел искусством счета и обладал даром пророчества.
Все уладские женщины — будь то девушки, мужние жены или вдовы — любили его безмерно.
Забеспокоились мужья и отцы, стали просить короля Конхобара, чтобы он поскорее женил Кухулина.
Король послал девятерых гонцов во все концы Ирландии искать для Кухулина невесту. Ровно через год вернулись гонцы и сказали, что нигде не нашли достойной девушки.
Тогда Кухулин решил сам отправиться на поиски.
Прослышал он, что у короля Форгала Хитрого есть дочь Эмер, которая прекрасна и мудра, обладает сладкой речью, умеет петь, а в искусстве вышивания превосходит всех женщин Ирландии.
Он запряг в колесницу двух коней и поехал туда, где жила Эмер, чтобы посмотреть на нее и, если окажется правдой все, что о ней говорят, посвататься к ней.
Эмер в то время гуляла в саду со своими подругами и служанками. Услышали девушки, как стучат по дороге конские копыта и скрипят колеса, покрикивает на лошадей возница и звенит оружие. Сказала Эмер одной из служанок: «Пойди, посмотри, что за герой едет к нам».
Вышла служанка за ворота, взглянула на дорогу, потом вернулась и сказала госпоже: «Мчится по дороге колесница, запруженная двумя конями. Один из них серый, широкобедрый, земля дрожит под его тяжелыми копытами. Другой — черный, как смоль, тонконогий, несется по земле, словно по воздуху, едва касаясь копытами травы. Колесница сделана из витых ивовых прутьев, колеса — из светлой бронзы, ее борта обиты яркой медью. Едет на колеснице прекраснейший из героев. Надувает он румяные щеки, глаза его сверкают, как пламя, брови его — чернее угля, зубы — белее жемчуга. На нем одежда алого цвета, на груди — золотая пряжка. На плечах его белый плащ, затканный красными и золотыми нитями. У бедра — меч с золотой рукояткой, на руке — щите серебряной оковкой».
Вот подъехал Кухулин к девушкам, сошел с колесницы.
Эмер, приветствуя его, сказала: «Пусть будет гладкой твоя дорога!» Кухулин ответил: «Желаю тебе не знать никакого зла!» И завели они между собой учтивую беседу.
Спросила Эмер: «Как твое имя, герой, и велики ли твои подвиги и слава?» Ответил Кухулин: «Зовусь я Кухулин, и клянусь тебе, что совершу такие подвиги, молва о которых пройдет по всему свету». Спросила Эмер: «А какова твоя сила?» Ответил Кухулин: «Одной трети моей силы хватит, чтобы победить тридцать воинов».
Спросила Эмер: «А где и как был ты воспитан?» Ответил Кухулин: «Рос я не как бедняк — между лавкой и квашней, между очагом и дверью в кладовую. Воспитал меня мой приемный отец король Конхобар — среди воинов и колесничих, среди друидов и ученых людей, среди певцов и музыкантов».
Потом спросил Кухулин: «А что ты можешь рассказать о себе?» Сказала Эмер: «Отец мой — Форгал Хитрый — храбрее любого воина, ученее друида, сладкоречивие певца. Воспитал он меня по древнему обычаю, в добродетели и благонравии. Много славных воинов добивались моей руки, но я — неприступная гора, я — воин, который не сдается, я — камыш, что растет в уединении. Нет женщины, равной мне, во всей Ирландии».
«Коли так, — сказал Кухулин, — почему бы нам не соединиться?» Ответила Эмер: «Я выйду замуж лишь за того, кто сразится с трижды девятью воинами — и поразит их одним ударом».
Сказал Кухулин: «Я совершу это для тебя».
«Тогда, — сказала Эмер, — я обещаю стать твоей женой — и исполню свое обещание».
После этого Кухулин вскочил на свою колесницу — и уехал. Узнал Форгал Хитрый, что Кухулин хочет жениться на его дочери, и решил воспрепятствовать этому.
Нарядился он в чужеземное платье и отправился ко двору короля Конхобара, назвавшись послом из страны галлов.
С почетом принял Конхобар мнимого посла, устроил в честь него пир.
На пиру разговор зашел о воинском искусстве, и сказал Форгал Хитрый, что далеко на востоке есть воительница по имени Скатах. Владеет она тайными боевыми приемами, и тот, кто побывает у нее в ученье, станет искуснейшим воином на всем свете.
Услышал это Кухулин и спросил: «А как найти воительницу Скатах?» Ответил Форгал: «Живет она на острове посреди моря. Далек и труден путь к ее жилищу. Нужно пройти Равнину Несчастий, миновать Долину Опасностей переправиться на остров по неприступному Мосту. Лишь доблестному воину этот путь под силу», — а сам подумал, что и доблестный воин того пути не осилит, что погибнет в дороге Кухулин.
Вот пустился Кухулин в путь. Прошел он Равнину Несчастий, где ноги путника прилипали к земле, миновал Долину Опасностей, кишащую свирепыми чудовищами, и подошел к Неприступному Мосту, что был перекинут с берега моря на остров, где жила воительница Скатах.
Только ступил Кухулин на мост, как другой его конец внезапно вздыбился — и отшвырнул Кухулина назад. Трижды пытался Кухулин перейти через мост, но не смог этого сделать. Тогда впал он в великую ярость, одним прыжком перенесся на середину моста, а вторым — на остров.
Подошел Кухулин к жилищу воительницы, стукнул в дверь древком копья, да так, что пробил дверь насквозь.
И сказала Скатах: «Стучит в мою дверь доблестный воин».
Стал Кухулин учиться у Скатах боевому искусству. Освоил прием вихря и прием грома, прыжок кота и прыжок лосося, геройский клич и геройский удар, бег по копью и стояние на его острие. Через год не было на всем свете воина, ему равного.
Тем временем Форгал Хитрый, думая, что Кухулин погиб, просватал дочь за соседнего короля Лугайда. Но Эмер поклялась своей жизнью, что любит Кухулина, и сказала, что стать женой другого было бы для нее бесчестьем. Разгневался Форгал Хитрый и запер дочь в одной из покоев своего замка.
Меж тем закончилось обучение Кухулина, и он вернулся в Ирландию. Узнал он, что Эмер сидит в заточении, и напал на замок Форгала. Прыжком лосося перенесся он через три стены, окружавших замок, геройским ударом поразил триждыдевять воинов, охранявших Эмер.
Устрашенный Форгал хотел спастись бегством, взобрался на замковый вал, но сорвался с него — и разбился насмерть.
А Кухулин отвез Эмер в Эмайн Маху. Там сыграли они свадьбу, и была Эмер Кухулину верной женой до самой его смерти.
III. Путешествие Кухулина на Остров Блаженства
В одной из саг рассказывается о путешествии Кухулина в потусторонний мир-мир сидов.
Сиды — «волшебный народ» — персонажи кельтских мифов. Сиды превосходят людей силой и мудростью, наделены магическим даром, вечной юностью и красотой. С установлением христианства к числу сидов были отнесены и древние языческие боги.
Именно кельтские сиды послужили прообразом популярнейших персонажей более поздних, в том числе и литературных, сказок — фей и эльфов.
Сиды обитали или в глубине зеленых холмов, или на чудесном Острове Блаженства, куда нет пути простым смертным.
Ирландцы утверждают, что с утесов западного побережья Ирландии в ясную погоду можно увидеть очертания этого острова.
Проникновение героя в потусторонний мир — распространенный сюжет в эпосе разных народов. Но Кухулин не просто проникает на Остров Блаженства, а отправляется туда по просьбе самих сидов, чтобы помочь им.
…Однажды 1-го ноября — в день праздника начала зимы собрались улады на берегу озера близ Эмайн Махи. Они веселились и пировали, состязались в ловкости и слушали певцов-сказителей.
Вдруг прилетела и опустилась на озеро стая красивых птиц.
Сказали уладские женщины, бывшие на празднике: «Ах, если бы кто-нибудь изловил этих птиц для нас!» Заспорили они, кому из уладов по силам совершить такое.
Красавица Этне Ингуба сказала: «Если кто и сможет поймать целую стаю птиц, то только Кухулин».
Стали женщины просить Кухулина, чтобы сделал он им такой приятный подарок.
Подошел Кухулин к самой воде, громким криком вспугнул птиц, метнул камень из пращи — и сбил на лету всю стаю.
Досталось женщинам каждой по две птицы, лишь красавица Этне осталась ни с чем.
Сказал ей Кухулин: «Не сердись. Обещаю, что первых же птиц, которых увижу, добуду для тебя».
Тут появились в небе две птицы, прекраснее которых прежде никто не видывал. Были они соединены друг с другом цепочкой из червонного золота.
Взялся Кухулин за пращу, но рыжеволосый Лойг — его возница и друг — сказал: «Кухулин, послушай доброго совета: не трогай этих птиц. По всему видать, наделены они тайной силой».
Но Кухулин ответил: «Может, это и так, но я обещал Этне добыть для нее первых птиц, которых увижу, — и сдержу свое обещание».
Метнул Кухулин камень из пращи — просвистел камень в воздухе и упал на землю, не попав в птиц.
«Горе мне! — воскликнул Кухулин. — С тех пор, как я взял в руки оружие, никогда еще не давал промаха!» Метнул он в птиц другой камень — и опять промахнулся. Метнул третий камень, но птицы были уже далеко и вскоре скрылись из глаз.
Охватили Кухулина стыд и досада. Молча отошел он в сторону, прислонился к большому камню — и вдруг погрузился в сон.
Во сне увидел он двух красавиц. Одна была в зеленом плаще, другая — в пурпурном. В руках они держали плети. Взмахнули красавицы плетьми, засмеялись — и стали хлестать Кухулина. Хлестали так долго, что Кухулин почувствовал себя близким к смерти.
Собрались улады вокруг, поняли, что творится со спящим что-то неладное, и хотели было разбудить, но один мудрый старец сказал: «Не троньте его, ибо он сейчас во власти видения».
Наконец Кухулин пробудился. Улады спросили: «Что с тобой было?» Но Кухулин смог только сказать: «Отнесите меня домой» — и рухнул на землю.
С того дня тяжко захворал Кухулин, лежал на своем ложе недвижный, словно мертвый, и никому не говорил ни слова.
Так прошел ровно год — и вновь наступил праздник начала зимы. Но в этот день не было обычного веселья. Друзья сидели вокруг ложа Кухулина и горевали. Его жена Эмер спела такую песню:
О, восстань от сна, герой Улада!..
Долгое лежанье отнимает силу,
Сон чрезмерный вреден, как сытому — пища,
Он вестник смерти, ее брат родной…
(ПереводАЛ. Смирнова)
Вдруг появился некий человек и сказал: «О, Кухулин, горестен теперь твой вид, но недолго пребывать тебе в болезни. Нынче ночью приходи к тому камню, где год назад тебе было виденье. Там будет ждать тебя одна из моих сестер». Так сказал человек и исчез. И поняли все, видевшие это, что был перед ними не человек, а сид.
Кухулин тут же поднялся со своего ложа — и стал здоров, как прежде.
Ночью пошел он к камню. Там встретила его сида в зеленом плаще — одна из красавиц, виденных им во сне. Она сказала: «В добрый час, Кухулин!» Кухулин ответил: «Недоброй была наша давешняя встреча».
Сказала сида: «Я не хочу тебе зла, а прошу помощи для моего народа. Мы обитаем среди светлых вод, на Острове Блаженства. Меня зовут Либан. Мой муж — Лабрайд — Меч Быстрый в Бою — много лет ведет войну со своими врагами и не может их одолеть. Помоги ему победить — и ты получишь в награду мою сестру прекрасную Фанд. Из любви к тебе она покинула своего мужа, повелителя морской стихии Мананнана, которого прежде любила».
Мрачен стал Кухулин и сказал: «Я бы охотнее отправился в какие-нибудь другие края, ибо слыхал, что на Острове Блаженства властвуют силы, чуждые смертным».
Но Кухулин не мог отказать просящему, и пошел следом за сидой Либан к берегу моря. Там они сели в бронзовую ладью и переправились на Остров Блаженства.
Либан привела Кухулина в жилище своего мужа Лабрайда. Богат был Лабрайд-Меч Быстрый в Бою. На западной стороне его двора паслись пестрогривые кони, на восточном — гуляли сладкогласые птицы. Посредине стояло серебряное дерево с золотыми листьями, а вокруг — еще триста тридцать деревьев, на каждом из них росло столько плодов, что ими могли насытиться триста человек. И были все те плоды без жесткой кожуры.
А еще был у Лабрайда боченок с веселящим пивом, и сколько бы из него ни пили, боченок всегда оставался полнехонек.
Вот вошел Кухулин в дом Лабрайда. Крышу там подпирали столбы из серебра, столешницы были позолочены, ложа стояли на бронзовых ножках, а освещался дом не огнем, а сиянием драгоценных каменьев. Встретили Кухулина трижды пятьдесят женщин, поклонились ему и сказали: «Привет тебе ради той, с кем ты пришел, и ради тебя самого!» Спросила Либан: «Где муж мой Лабрайд?» Ответили женщины: «Твой муж бьется с врагами».
Вскоре вернулся Лабрайд-Меч Быстрый в Бою. Нерадостен был его вид.
Сказала мужу Либан: «Привет тебе, о Лабрайд, храбрейший из воинов, сокрушитель сильных!» Но ничего не ответил Лабрайд жене.
Тогда сказала Либан: «Привет тебе, о Лабрайд, стремящийся в бой, не страшащийся ран!» По-прежнему безмолствовал ее муж.
И в третий раз заговорила Либан: «Приветтебе, о Лабрайд, бесстрашный, как буря, могучий, как море!» Тогда ответил Лабрайд: «Не мила мне твоя речь, женщина! Жестокой была нынче битва, но не мне досталась победа».
«Порадуйся же, — сказала Либан. — Кухулин здесь, снами!» Лабрайд приветствовал Кухулина. Кухулин сказал: «Идем, взглянем на вражеское войско».
Вышли они в поле. Врагов было так много, что, казалось, заполонили они всю страну.
Сказал Кухулин Лабрайду: «Теперь удались. Я один сражусь с твоими врагами».
Испустил Кухулин боевой клич — и ринулся в битву. Словно молния, разил его меч, одним ударом поражал Кухулин тридцать человек. В ужасе убежали враги с поля боя. Но воинственный пыл Кухулина еще не иссяк.
Тогда испугались сиды, что обратится ярость Кухулина против них самих. Принесли они три чана ледяной воды, чтобы мог Кухулин остудить свою ярость. Прыгнул он в первый чан — вода в нем обратилась в пар, прыгнул во второй — вода закипела, прыгнул в третий — стала вода в чане так горяча, что не всякий бы выдержал.
Со славой вернулся Кухулин с поля боя. Женщины пели ему хвалебную песню:
Дивный герой на колеснице
Возвращается к нам; он безбород и юн.
Прекрасен и слажен его победный въезд
Этим вечером после боя…
(ПереводАА. Смирнова)
Красивы были женщины в стране сидов, но лучше всех — сестра Либан, сида по имени Фанд. Имя это значит «слеза», ибо чиста и непорочна была душа красавицы.
Сказала Фанд Кухулину: «Долго ждала я тебя — и вот дождалась!» Целый месяц провел Кухулин с прекрасной Фанд, но пришла пора возвращаться ему домой.
Сказала Фанд на прощанье: «Когда бы ты меня ни позвал — я приду».
Вернулся Кухулин в Эмайн Маху и зажил по-прежнему. Но вскоре затосковал он по прекрасной Фанд, позвал ее — и она откликнулась, как обещала. Условились они встретиться ночью на берегу моря.
Узнала о предстоящем свидании жена Кухулина Эмер. Взяла она острый нож из голубой стали, позвала пятьдесят знатных женщин и пошла на берег моря, чтобы убить соперницу, похитившую у нее любовь мужа.
Вот предстала Эмер перед своим мужем и Фанд.
В страхе воскликнула Фанд: «О, Кухулин! Подобна свирепому воину, устремляющемуся в битву, твоя жена. Нож из голубой стали в ее руке!» Кухулин сказал возлюбленной: «Не бойся, не тронет тебя Эмер». Потом сказал жене: «Я не стану силой отнимать у тебя нож. Я отступлю перед тобой, как отступают перед другом, и твоя ярость сама утихнет».
Спросила Эмер: «Ответь мне, Кухулин, почему ты покрыл меня позором, почему предпочел мне другую?» Ответил Кухулин: «Фанд прекрасна, мудра и чиста, происходит из знатного рода, искусна в вышивании и всяком другом рукоделии».
Сказала Эмер: «Женщина, которую ты так хвалишь, ничуть не лучше меня. Но так уж повелось: все яркое — красиво, запретное — сладко, новое — желанно, а привычное — постыло».
«Клянусь, — воскликнул Кухулин, — ты дорога мне не меньше, чем была прежде, и я никогда тебя не покину!» «Увы, — сказала Фанд, — этого-то я и боялась. Не тебя, Эмер, а меня покидает нынче Кухулин. Хотела бы я остаться с ним навсегда, но должна уйти, ибо вижу теперь, что любовь моя к нему безответна. Я возвращаюсь в свою страну. Больше не коснется любимого моя рука, но душа моя будет стремиться к нему вечно!» Тут охватила ее скорбь и печаль, и заплакала Фанд горючими слезами.
Вдруг вспенилась морская гладь — то скакал на своей колеснице повелитель морской стихии, муж прекрасной Фанд — Мананнан. Узнал он, что его жене угрожает соперница, что покидает ее возлюбленный — и поспешил к ней на помощь.
Стыд и раскаянье охватили Фанд и она сказала: «Вот супруг мой Мананнан, прекрасный и благородный всадник, покрытый морскою пеной. Ему нет нужды в деревянной ладье, мудрость его проницает расстоянье, знает он, что происходит вдали от него. Никогда ничем он меня не обидел, и было время, когда я его любила, была ему верной женой. Но хрупка любовь, неисповедимы ее пути. Я разлюбила Мананнана, полюбила другого, но тот, кого я полюбила, нынче принес мне горькое страданье».
Мананнан достиг берега, остановил свою колесницу и сказал: «Привет тебе, Фанд! Решай, последуешь ли ты за мной, или останешься ждать, когда вернется к тебе Кухулин».
Ответила Фанд: «Я последую за тобой, потому что Кухулин никогда ко мне не вернется!» Увидел Кухулин, что удаляется Фанд с Мананном, воскликнул: «Как могло такое случиться?» Рыжий Лойг, его верный возница, сказал: «Фанд удаляется с Мананном, потому что она не полюбилась тебе больше Эмер».
Тогда совершил Кухулин три великих прыжка, умчался в горы и долгое время жил там, не принимая ни пищи, ни питья.
Эмер пошла к королю Конхобару и рассказала ему обо всем, что случилось.
Конхобар послал к Кухулину ведунов и друидов. Кухулин хотел их убить, но они крепко ухватили его за руки и за ноги и стали петь над ним волшебные песни, а потом поднесли ему напиток забвения. Выпил его Кухулин и забыл прекрасную Фанд.
А Мананнан, чтобы не встретились больше Кухулин и Фанд, взмахнул между ними своим плащом.
IV. Похищение быка из Куальнге
Ирландские саги, как правило, невелики по объему и рассчитаны на то, чтобы их можно было рассказать в течение одного вечера.
Исключение составляет сага, известная под названием «Похищение быка из Куальнге». В ее рукописи, относящейся к XII веку, содержится краткое предисловие, озаглавленное «Как было найдено «Похищение быка из Куальнге». Начинается оно так: «Собрались однажды поэты со всей Ирландии (…), дабы выяснить, знает ли кто-нибудь из них «Похищение быка из Куальнге» целиком. Но сказал каждый из них, что известна ему лишь часть».
Поэты решили отыскать полный текст саги, и один из них, Миурген, оказался в своих странствиях возле могилы одного из участников «Похищения», по имени Фергус. «И тогда явился перед ним Фергус во всем великолепии своем — с каштановыми кудрями, в зеленом плаще, (…) с мечом с золотой рукоятью, в сандалиях с бронзовыми пряжками. Рассказал ему Фергус все «Похищение» целиком, как все случилось тогда, от начала и до конца».
Сага рассказывает о борьбе, которую вели между собой два ирландских королевства Улад и Коннахт за обладание чудесным быком.
Охрана стад была постоянной заботой древних ирландцев. Нередки были случаи угона чужого скота, что приводило к многочисленным и подчас серьезным столкновениям. В саге такое столкновение приобретает эпический характер.
Войско королевства Коннахт возглавляет королева Медб. Женщины-воительницы встречаются в ирландских сагах неоднократно (достаточно вспомнить Скатах, у которой Кухулин обучался военному искусству). Объясняется это тем, что в Ирландии очень долго сохранялись пережитки матриархата, женщины владели собственным имуществом, принимали участие в сражениях. Лишь в 697 году был принят закон об освобождении женщин от воинской повинности.
Как-то раз, ложась спать, король Коннахта Айлиль и его жена королева Медб заспорили, кто из них был богаче до того, как соединили они свои владения.
Айлиль сказал: «Преумножились твои богатства после того, как я взял тебя в жены».
Медб возразила: «И прежде их было немало. Многое, чем ты сейчас владеешь, принесла тебе я, став твоей женой».
Так спорили они немалое время, а потом решили пересчитать все свое добро, чтобы узнать наверняка, кто из них превосходит другого богатством.
Вот принесли им слуги деревянные чаши и железные кубки, кадки и бочки, чаны для мытья, золотые ожерелья, браслеты, кольца, платье разных цветов, а также полосатое и в клетку. Затем пригнали отары овец из загонов, табуны коней с полей и лугов, стада свиней с косогоров и пустошей.
Все осмотрели и сосчитали король с королевой и увидели, что равны их богатства и числом и добротностью.
Но тут с дальних пастбищ пригнали стада коров. И оказалось, что у Айлиля есть бык по имени Финдбеннах, равного которому по мощи и красоте нету в стаде королевы Медб.
Не в радость стало королеве все ее богатство. Разослала она гонцов по всей Ирландии, чтобы нашли для нее быка не хуже Финдбеннаха.
Отыскался такой бык в королевстве уладов, в краю Куальнге. Звали его Донн Куальнге, то есть Бурый из Куальнге.
Так велик был Донн Куальнге, что сотня воинов могла укрыться в его тени. Пятьдесят телок покрывал он каждый день — и уже через сутки каждая приносила по теленку. А когда вечерами мычал Донн Куальнге у своего сарая, то всякий человек и на севере и на юге, на западе и на востоке мог наслаждаться его звучным мычанием.
Решила королева Медб похитить быка у уладов. Собрала она большое войско. Были в нем воины не только из Коннахта, но и из трех других королевств Ирландии — из Мунстера, Лейнстера и Миде.
Выступили в поход войска четырех королевств, чтобы помочь королеве Медб завладеть Донном Куальнге.
Ранним утром подошли они к границе Улада и остановились у реки возле брода. Ночью выпало невиданно много снега, кони проваливались в снег по грудь, пешие воины — по самые плечи.
На другом берегу поджидал врагов Кухулин. Стоял он один, не было с ним никого, кроме верного возницы рыжеволосого Лойга. В одиночку собрался Кухулин защищать границы Улада.
Тут надо рассказать, почему случилось так, что был он один.
В давние времена жил улад по имени Крунху. Жена его умерла, и некому было заботиться об его хозяйстве.
Однажды в дом Крунху вошла женщина, которой он никогда прежде не видел. Прекрасно было ее лицо, строен стан, богата одежда. Ни слова не сказав, развела она огонь в очаге, замесила квашню, испекла хлеб. Целый день хлопотала она по хозяйству, и все, что ни делала — делала хорошо. Вечером женщина взяла ведро, подоила коров, а когда пришло время ложиться спать, погасила огонь и легла под плащ к Крунху.
Так стала красавица его женой. Звали ее Махой, и была она не простой женщиной, а сидой.
Хорошо жили Крунху и Маха. Ни в чем не знали они недостатка, само собой преумножалось их богатство, в доме было тепло и чисто. Но Маха предупредила мужа, чтобы он никому о ней не рассказывал, не хвастался тем, что во многом она превосходит обычных людей.
Раз захотелось Крунху пойти на праздник начала зимы, что каждый год справляли улады на широкой равнине. Стала Маха его отговаривать: «Не ходи. Ведь не сможешь ты удержаться — и расскажешь кому-нибудь обо мне!» Но Крунху обещал молчать и пошел на праздник.
Много собралось там народу, было весело и шумно. Воины состязались в стрельбе из лука, в метанье копья и поднятии тяжестей.
Под конец устроили состязание в беге на колесницах. Принял в нем участие и сам король. Королевская колесница, запряженная белыми конями, пришла первой, и все закричали: «Нет ничего во всей Ирландии быстрее этих коней!» И тут Крунху сказал: «Моя жена может бежать быстрее, чем эти кони».
Услышал его слова король, велел привести жену Крунху — пусть она докажет, что ее муж говорит правду.
Привели Маху, и приказал ей король бежать наперегонки с его конями.
Стала Маха просить короля: «Дайте мне отсрочку, ибо я на сносях и близки мои родовые муки».
Но король сказал: «Раз ты отказываешься бежать, значит твой муж солгал — и надлежит его казнить».
Тогда сказала Маха: «Приходится мне согласиться. Но знайте: навлекаете вы на себя беду, обходясь со мною так жестоко!» Велела она пустить вскачь королевских коней, и сама побежала вровень с ними. В конце бега кони отстали, а Маха, добежав, упала на землю и в муках произвела на свет двух близнецов — сына и дочь.
И сказала Маха королю и всем уладам: «Отныне каждый раз, как станут угрожать Уладу враги, все его мужчины будут испытывать муки, подобные мукам рожающей женщины. И так будет девять поколений».
Исполнилось то, что сказала Маха. Тяжким грузом легло на уладов ее проклятье. С той поры в часы опасности настигал уладов жестокий недуг. И лишь Кухулин, рожденный от бога, оказался ему неподвластен.
Потому-то и вышел он один, а не вместе со всеми уладами, сражаться с войском четырех королевств.
Вот стоят враги на одном берегу, Кухулин — на другом. Итак велик был его воинственный пыл, что снег растаял на тридцать шагов вокруг него. Громко закричал Кухулин, призывая противников помериться с ним силой.
Но воинов четырех королевств охватила робость и каждый из них сказал: «Не я первым пойду на бой с Кухулином, ибо нелегко справиться с ним».
Так прошел день. Когда наступил вечер, войско четырех королевств стало устраиваться на ночлег. Раскинули шатры, развели огонь, сварили себе еду, поужинали и легли спать.
Разгневался Кухулин, схватил пращу и стал метать через реку камни, чтобы разбудить врагов. От этих камней погибло сто воинов.
И продолжалось так не один день и не одну ночь.
Сказала королева Медб: «Ненадолго хватит нашего войска, если каждую ночь станет Кухулин убивать по сотне воинов». И решила она заключить с Кухулином уговор. Пообещала ему молочных коров и красивых невольниц, если укротит он свою пращу и не станет убивать спящих.
Ответил Кухулин: «Не надо мне ни коров, ни невольниц. Пусть лучше каждый день выходит кто-нибудь из ваших воинов, чтобы сразиться со мной один на один. Тогда не придется мне убивать их ночью спящими».
Сказала Медб своему войску: «Лучше терять по одному воину в день, чем по сотне каждую ночь».
Наступило утро. Вышел первый воин на единоборство. Двумя ударами разрубил Кухулин врага натрое: от макушки до пояса, а потом — поперек.
Так началась война Кухулина и войска четырех королевств.
Каждый день вставал Кухулин рано утром и быстро, словно кошка, бегущая к сметане, проделывал все боевые приемы, чтобы не забыть, не растерять их, а потом сражался с одним из вражеских воинов — и всегда побеждал.
Не могли враги перейти границу Улада, по-прежнему далек был от них бык Донн Куальнге.
И никогда бы они его не похитили, если бы не помогла им злая сида по имени Морриган. Она была колдуньей и не любила Кухулина. Отправилась Морриган в Куальнге, села на камень и сказала быку: «Послушай, Донн Куальнге, скоро придет сюда войско четырех королевств, чтобы увести тебя с собой. Уходи отсюда подальше, чтобы они тебя не нашли».
Пошел бык, да только не в глубь страны, а прямо к границе. Тут захватили его враги и угнали в свой лагерь.
Не уберег Кухулин Донна Куальнге! За всю жизнь не было у него большего горя и бесчестья.
А королеве Медб показалось мало, что похитила она Донна Куальнге, захотелось ей угнать и другую скотину уладов. Поэтому ее войско продолжало стоять у брода, и каждый день высылала она по воину против Кухулина.
Однажды сражался с Кухулиным воин по имени Лох. Был он так храбр и силен, что даже Кухулину оказалось нелегко его одолеть. К тому же вмешалась в бой Морриган — злая сида. Обернулась она скользким черным угрем, обвилась вокруг ног Кухулина. Пока он пытался освободиться. Лох нанес ему удар в грудь. Морриган превратилась в рыжую волчицу, вцепилась в Кухулина зубами. В то время, как Кухулин отрывал ее от себя, снова ранил его Лох.
Но все же Кухулин победил противника, хоть и дважды раненый, поразил Лоха в самое сердце.
Попросил его Лох о последней милости: «Прошу тебя, Кухулин, отступи на шаг, чтобы мог я упасть головой на восток, куда мы стремимся, а не на запад, откуда пришли».
«Воистину, — сказал Кухулин, — это — желание воина». Он отступил на шаг. Лох упал головой к востоку и умер.
Был у Кухулина среди воинов четырех королевств друг, звали его Фер Диад. Некогда оба они обучались у воительницы Скатах боевому искусству и тогда совершили обряд побратимства.
И вот пришел черед Фера Диада выйти на бой с Кухулином. Фер Диад хотел отказаться, говоря, что не может сражаться с названым братом.
Стала королева Медб его уговаривать. Посулила ему колесницу стоимостью четырежды семь невольниц, цветную одежду, землю на плодородной равнине, освобождение ему самому и его потомству от всех податей и повинностей на вечные времена, а еще — свою дочь красавицу Финдабайр в жены.
Прельстился Фер Диад посулами Медб — и вышел сразиться с Кухулином.
Вот приготовились они кбою.
Сказал Кухулин: «Негоже нам биться друг с другом, когда столько раз бились мы вместе».
Ответил Фер Диад: «Увы, обещал я сразиться с тобой, и бесчестно было бы мне отказаться от боя».
Сошлись два героя в жестокой схватке. Силой и храбростью Фер Диад почти не уступал Кухулину, почти равен был ему воинским искусством.
Страшные раны наносили они друг другу. Птицы, что слетаются на тела убитых, уже кружились над ними, ожидая, что вот-вот один из бойцов упадет и станет их добычей.
Так сражались они от рассвета до вечера. Когда стемнело, герои прекратили бой, обнялись, трижды поцеловались и разошлись по разные стороны брода, чтобы назавтра снова начать сражаться.
Ночь их кони провели в одном загоне, возницы — у одного костра.
Пришел к Кухулину знахарь из ближней деревни, принес целебные травы, стал творить заклинания, чтобы остановить кровь, бегущую из ран, облегчить боль, терзающую тело.
Кухулин велел половину целебных трав отнести на ту сторону брода Феру Диаду.
А Фер Диад отправил Кухулину половину яств и напитков, что прислала ему королева Медб.
Наутро снова сошлись они в поединке. Отважно было нападение, искусна была защита, и ни один не мог одолеть другого. К вечеру измучились их кони, изнемогли возницы, устали и сами герои. Снова обнялись они, трижды поцеловались — и разошлись до утра.
Утром увидел Кухулин, что лицо побратима бледно, взгляд его потускнел, не блестят, как прежде, его волосы.
Опечалился Кухулин и сказал: «О Фер Диад! Вижу, что нынче обречен ты на смерть».
Ответил Фер Диад: «О брат мой милый! Знать, суждено, чтобы тебе достались победа и слава, а я ушел под землю, на свое последнее ложе».
Стали они готовиться к сраженью. Кухулин сказал своему возничему рыжеволосому Лойгу: «Если сегодня я начну уступать противнику, то брани и срами меня, чтобы усилилась моя ярость. А если буду побеждать, то хвали меня и прославляй, чтобы укрепилось мое мужество».
Вот сошлись герои для последнего боя. Взмахнул Кухулин мечом, чтобы срубить голову Феру Диаду, но тот отразил удар, да так, что Кухулин отлетел на середину брода. Закричал Лойг: «Стыд и срам тебе, Кухулин! Фер Диад побил тебя, как нянька непослушного ребенка, бросил в воду, как грязную чашку в лохань, обрушился на тебя, как ястреб на глупого цыпленка!» Распалился яростью Кухулин от такого поношения, быстрее ветра, стремительней ласточки бросился на Фера Диада.
Так яростно сошлись бойцы, что треснули их щиты, погнулись копья, а духи и демоны, что были изображены на их оружии, испустили громкий крик. Испугались этого крика кони в лагере четырех королевств, обезумев, сорвались с привязи и помчались прочь, топча все и всех на своем пути.
Нанес Кухулин последний могучий удар. Упал Фер Диад на землю и сказал, умиряя: «Тобой, о, Кухулин, сражен я насмерть!» Кухулин отбросил оружие, встал на колени рядом с телом друга, и от горя свет помутился в его глазах. Стал Кухулин оплакивать Фера Диада: «О, Фер Диад, брат мой любимый! Горькой была наша последняя встреча. Лучше бы ты отрубил мне ногу или руку, но остался бы жив. Теперь нет со мною моего брата, и вечной будет наша разлука!» Тут закричал рыжеволосый Лойг: «Поднимайся, Кухулин! Сто воинов четырех королевств идут на тебя, чтобы отомстить за смерть Фера Диада. Это уже не будет поединком: нападут они на тебя всем скопом!» Так нарушила уговор королева Медб. С того дня стала она высылать против Кухулина по сотне воинов сразу. И бился Кухулин каждый день от восхода солнца до заката, а по ночам спал, склонив голову на кулак, в котором сжимал копье, и положив меч на колено.
Тяжко страдал Кухулин от ран, что нанес ему Фер Диад, и на исходе были его силы.
Охватила его великая грусть, оттого что сражается он в одиночку и никто не придет ему на подмогу. Сложил Кухулин такую песню:
«Стекает кровь с моего копья.
От ран жестоко страдаю я
Не спешат мои друга ринуться в бой.
Верен мне только возница мой. (…)
Хороша пословица, хоть и стара:
Из одного полена не разжечь костра. (…)
Я один у брода, от войска вдали,
На самом краю Великой Земли…»
(Перевод С. Шкунаева)
Вдруг показались вдали колесницы. То спешили к Кухулину трижды пятьдесят юношей из Эмайн Махи. Были они так юны, что еще не могли называться мужчинами, и поэтому были неподвластны недугу уладов.
Вступили юноши в бой с врагами и многих побили, но сами полегли все до единого.
«Увы! — воскликнул Кухулин. — Кабы не страдал я от ран и были бы прежними мои силы, не дал бы я погибнуть юношам Эмайн Махи. Теперь же остается мне только отомстить за их смерть!» Велел Кухулин рыжеволосому Лойгу запрячь колесницу — и устремился на врагов. От великой ярости облик Кухулина исказился и стал ужасен: все его кости, все суставы и сухожилия пришли в движение, мышцы вздулись буфами, волосы встали дыбом и превратились в железные острия. Один глаз ушел в глазницу так глубоко, что и журавль не смог бы его достать, а второй выкатился наружу и стал размером с котел, в котором можно сварить теленка.
Стук его сердца был подобен рычанию льва, молнии сверкали вокруг лба, а над макушкой поднимался столб багрового дыма, словно над крышей дома, в котором зимним вечером остановился король.
Ринулся Кухулин разить врагов. Сражался он весь день и всю ночь, и никто не смог бы сосчитать, сколько воинов пало в том бою от его руки.
А утром вернулся к нему его прежний, приятный облик.
В войске четырех королевств было много женщин и девушек, поскольку многих воинов сопровождали их жены и дочери.
Кухулин захотел показать им, что он снова обрел свое приятное обличье, ибо вряд ли кому из них пришелся по нраву тот страшный образ, который он принял в бою.
Облачился Кухулин в шелковую рубаху и пурпурный плащ, падающий пятью складками и украшенный бахромой. Его глаза сияли, как драгоценные камни, волосы, черные у корней, красные посредине, золотые на концах, лежали кольцами. Сел Кухулин в свою колесницу и проехался перед вражеским войском — туда и обратно.
Женщины четырех королевств любовались его красотой и просили своих мужей и отцов посадить их на щиты и поднять повыше, чтобы могли они лучше видеть Кухулина.
Тем временем кончился срок заклятья — и отпустил уладов их недуг, восстали они с одра болезни. Король Конхобар собрал войско и во главе его двинулся к границе Улада, на помощь Кухулину.
Услышала королева Медб шум и грохот, будто рухнули небеса на землю, или море со всеми рыбами хлынуло на сушу, или раскололась мировая твердь. То скакало войско уладов, и земля содрогалась под копытами коней.
Затем увидела королева Медб вдали клубы тумана, сквозь который виднелись холмы и утесы, чернели глубокие пещеры. Был тот туман дыханьем уладских воинов и их коней, холмы и утесы — шлемами на их головах, пещеры — ртами, раскрытыми в воинственном кличе.
И вот вступило войско уладов в бой с войском четырех королевств.
Но Кухулина улады не пустили в битву, его связали ремнями, сказав, что покрытый тяжкими ранами, он не сможет устоять против врагов.
Лежит Кухулин, распростертый на ложе, и с криком рвется в сраженье. Рядом с ним сидит его верный Лойг.
Спросил Кухулин: «Кто начал битву, друг мой Лойг?» Лойг ответил: «Самые молодые улады».
«И как они бьются?» «Храбро, о, Кухулин».
«Горе мне, — воскликнул Кухулин, — что я не с ними!» Некоторое время спустя, он спросил: «А кто теперь идет в бой?» Ответил Лойг: «Опытные воины. Вышли они из своих шатров, и те, у кого выход был обращен к востоку, прошли прямо сквозь шатер на запад, чтобы не мешкать, обходя его».
«Увы! — воскликнул Кухулин. — Нет у меня сегодня сил, чтобы быть среди них».
Меж тем улады и воины четырех королевств рубили, кололи, резали, убивали и крушили друг друга, и делалось это уже долгое время. Сама королева Медб взялась за оружие и ввязалась в бой против уладов.
Сказали улады: «Мы ни на шаг не отступим перед врагом, пока небеса у нас над головой, земля под ногами и море вокруг!» Вот в самом центре сражения враги стали теснить короля Конхобара. Услышал Кухулин, как звенит щит короля под ударами вражеских мечей, и воскликнул: «Неужели кто-то посмел нанести удар по щиту моего короля, пока я жив!» Разорвал Кухулин свои путы, поднялся с ложа. Не было у него никакого оружия, лишь стояла неподалеку колесница. Кухулин взвалил ее на плечи, устремился в гущу сражения и стал разить врагов, нанося удары колесницей направо и налево. К вечерней заре в руках у него остался лишь пучок спиц от колеса да несколько жердей от бортов, но и тогда он продолжал сражаться.
Дрогнуло войско четырех королевств — и обратилось в бегство.
Меж тем королева Медб поспешила отправить под хорошей охраной Донна Куальнге в свою столицу Круахан.
Трижды взревел Донн Куальнге, оказавшись в незнакомом краю. Грозным ревом ответил ему Финдбеннах — бык из стада короля Айлиля.
Сцепились два быка в яростной схватке. Глаза их горели огнем, щеки и ноздри раздувались, как кузнечные мехи, комья земли летели из-под копыт выше загривков. Велика была мощь и ярость Финдбеннаха, но все же Донн Куальнге поднял его на рога и бездыханного швырнул на землю.
Никто не посмел приблизиться к разъяренному быку, Донн Куальнге повернулся — и пошел обратно в Улад.
Но был он истомлен долгим путем, измучен жестокой схваткой. Едва увидел Донн Куальнге родную землю, сердце его раскололось, как орех, и он упал замертво.
Так заканчивается сага «Похищение быка из Куальнге».
V. Смерть Кухулина
Королева Медб не могла смириться с поражением и решила: раз нельзя одолеть Кухулина силой, надо погубить его колдовством и обманом.
Снова собрала она войско, а во главе его поставила трех чародеев. Были они сыновьями Калатина, которого некогда убил Кухулин, и ненавидели героя лютой ненавистью. После гибели отца они принесли в жертву по одному своему глазу и по одной руке — и обрели дар чародейства.
Войско королевы Медб подошло к столице уладов так близки, что во дворце короля Конхобара было слышно, как бряцает оружие врагов. Черной тучей поднимался дым от сожженных ими селений.
А уладов опять поразил их тяжкий недуг-заклятье, и снова пришлось Кухулину идти на врагов в одиночку.
Стал он снаряжаться в бой. Надел боевые доспехи, накинул алый плащ, взял золотую пряжку, чтобы застегнуть плащ на плече, но пряжка выпала у него из рук и до крови поранила ему ногу. Сказал Кухулин: «Недобрый это знак. Верно, суждено мне нынче погибнуть».
Тут пришел возница Кухулина рыжеволосый Лойн и сказал: «Заупрямился твой любимый конь, прославленный Серый. Не дает запрячь себя в колесницу».
Кухулин пошел на конюшню, сказал коню: «Не в твоем обычае, Серый, не слушаться моего возницу».
Из глаз коня скатились две слезы, упали под копыта. Повернулся конь к хозяину левым боком — а это тоже был недобрый знак, но позволил запрячь себя в колесницу.
Улады прослышали, что Кухулину были зловещие предзнаменования. Зарыдали трижды пятьдесят женщин Эмайн Махи, стали просить Кухулина, чтобы не покидал он города, не шел на верную смерть.
Лойг посоветовал Кухулину послушаться женщин, но Кухулин сказал: «Вознице подобает править конями, женщинам — сетовать, воину — защищать свой народ». Выехал он за ворота Эмайн Махи и устремился к равнине, где ждали его враги.
По пути увидел он трех старух. Старухи были ведьмами, и подослала их королева Медб. Ведьмы сидели вокруг костра и жарили на рябиновых прутьях песье мясо, приправляя его ядовитыми травами и сдабривая заклинаниями.
Старухи позвали Кухулина: «Присядь, герой, к нашему огню, отведай нашего угощения».
Кухулин ответил: «Не могу, ибо зовут меня Кухулин — Пес Кулана, и я дал зарок не есть песьего мяса».
Но старухи сказали: «Ты гнушаешься нашей бедностью, недостойно это героя».
Устыдился Кухулин, присел к костру. Взял левой рукой песью лопатку, обглодал с нее мясо — и тут же левая его рука утратила прежнюю силу, а ведь левой рукой воин в бою держит щит.
Подъехал Кухулин к полю боя, увидел многочисленные вражеские колесницы, реющие знамена, сверкающее оружие и сказал: «Увы! Этот бой будет для меня последним».
Кухулин на своей колеснице врезался во вражеское войско. То мечом, то копьем без промаха разит он врагов. Сколько в море песчинок, в небе звезд, весной росы, зимой снежных хлопьев — столько воинов полегло от его руки.
Но вот предстал перед Кухулином не воин, а заклинатель. Он сказал: «Отдай, Кухулин, мне свое копье».
А было всем известно, что Кухулин никогда не отказывает просящему. Однако на этот раз Кухулин сказал: «Клянусь, сейчас мне копье нужнее, чем тебе. Враги нападают на меня — и я сражаюсь с ними».
Но заклинатель сказал: «Если не отдашь мне копья, я сложу песню тебе в поношенье — и великий позор падет на тебя!» Воскликнул Кухулин: «Никогда еще не бывал я опозорен за скупость! Возьми!» Он метнул копье древком вперед. Полетело оно с такой силой, что насквозь пронзило заклинателя и еще девять воинов, что стояли за его спиной.
Копье Кухулина поднял воин по имени Лутайд и спросил у трех одноглазых и одноруких чародеев, возглавлявших войско: «Кому принесет смерть это копье?» Чародеи ответили: «Королю».
Лугайд удивился, ибо намеревался он поразить копьем Кухулина, а тот не был королем. Все же метнул он копье в Кухулина, но попало оно не в героя, а в его возницу — верного Лойга.
Лойг сказал: «Я получил смертельную рану». Простился с ним Кухулин, выдернул из раны копье — и Лойг умер.
Тогда Кухулин сказал: «Буду я сегодня и воином и возницей».
Но тут появился перед ним другой заклинатель и сказал: «Отдай мне свое копье».
Кухулин ответил: «Я уже отдал его сегодня, и никто не может меня упрекнуть, что я отказал просящему».
Заклинатель сказал: «Я сложу песню в поношение всем уладам — и позор падет на твой народ».
Воскликнул Кухулин: «Не подвергнется Улад бесчестью из-за меня!» Как и в первый раз, метнул он копье древком вперед, поразило копье заклинателя и еще девять воинов.
Копье поднял воин по имени Эрк. Он спросил у чародеев: «Почему в прошлый раз копье поразило возницу, хотя вы сказали, что оно принесет смерть королю?» Ответили чародеи: «Лойг был королем среди возниц, не было ему равных».
Эрк метнул копье в Кухулина, но попал в одного из его коней, в Серого, которого Кухулин любил, как друга.
Простились конь и хозяин, и Кухулин сказал: «Сегодня я буду сражаться на колеснице об одном коне».
Он уперся ногою в дышло и снова стал крушить врагов.
Но уже поджидал его третий заклинатель с угрозой: «Если не отдашь мне копье, Кухулин, я сложу песню, которая принесет позор твоему роду».
Кухулин сказал: «Пусть я погибну, но не стану причиной позора моих родичей».
В третий раз метнул он копье древком вперед, поразив заклинателя и девятерых воинов.
Снова завладели враги копьем Кухулина. Сказали чародеи: «В первый раз копье поразило короля возниц, во второй — короля коней. В третий раз поразит оно короля героев».
Просвистело копье в воздухе — и вонзилось Кухулину в грудь!
Окружили его враги. Сказал Кухулин: «Хотелось бы мне перед смертью добраться до озера и испить из него воды».
Враги сказали: «Не станем противиться этому».
«Идите следом за мной, — сказал Кухулин, — ибо уже не смогу я вернуться».
Зажимая рукой смертельную рану, пошел Кухулин к озеру и в последний раз испил холодной воды. Потом встал у высокого камня и привязал себя к нему поясом, потому что хотел умереть стоя.
Издали смотрели враги на героя.
С неба слетели птицы, сели ему на плечи — и Кухулин испустил дух.
56. ДЕЯНИЯ БРИТТА
Рассказ о деяниях Бритта, легендарного основателя королевства Британии, содержится в двух средневековых исторических книгах: «Истории бриттов» Ненния, написанной в IX веке, и «Истории бриттов» Гальфрида Монмутского, написанной в XII веке.
Как и все средневековые историки, Ненний и Гальфрид Монмутский широко пользовались в качестве источников устными народными преданиями.
Ненний в предисловии к своей «Истории» пишет: «Я, Ненний, ученик Эльводуга, постарался записать некоторые известия, (…) ибо (…) ученые мужи нашего острова не оставили в своих книгах ни малейшего упоминания о происходившем на нем. Я же собрал все, что нашел, как из анналов римлян, так и из сочинений святых отцов (…), а также из изустного предания наших предков, о чем уже пытались, но безуспешно, написать многие ученые мужи и хранители книг; не знаю, какие препятствия помешали им в этом, то ли бесконечно частые моровые поветрия, толи бедствия бесчисленных войн».
Легендарного основателя Британии — Бритта — и Ненний, и Гальфрид Монмутский называют правнуком Энея — столь же легендарного основателя Римского государства.
С I по V века Британия находилась под властью Римской империи. Имена римлян, как исторических деятелей, так и легендарных персонажей, встречаются в британских сказаниях. Британские историки, возводя происхождение римлян и бриттов к одному предку, хотели подчеркнуть, что древние бритты не менее значительный народ, чем древние римляне.
Еще до рождения Бритта прорицатели предсказали, что ему суждено убить своих отца и мать, но затем, обойдя изгнанником многие земли, достичь великой славы.
В отличие от большинства сказаний, содержащих подобный сюжет, прорицателям никто не поверил, но вскоре исполнилась первая часть предсказания: его мать умерла родами, а несколько лет спустя подросший Бритт, «играя с другими детьми, не намеренно, а случайно убил стрелою своего отца и, изгнанный из Италии, стал скитальцем».
О главном деянии Бритта — основании Британии — Ненний сообщает очень кратко: «Позднее он прибыл на этот остров, получивший название от его имени, то есть на остров Британию, заселил его своим семенеми там обитал. С того дня и посейчас Британия обитаема».
Гальфрид Монмутский в отличие от Ненния, разворачивает рассказ об основании Британии в пространное и красочное повествование Судьба привела изгнанного Бритта в Грецию, где томились в рабстве потомки троянцев, захваченных греками после их победы в Троянской войне. Поскольку прадед Бритта, Эней, был троянцем, Бритт решил остаться среди своих единоплеменников и разделить их участь.
«Был он между мудрыми мудр, между воинственными воинствен», и вскоре троянцы избрали его своим вождем, «умоляя, чтобы он возглавил их в борьбе за избавление от рабства».
Бритт и семь тысяч троянцев, не считая женщин и малых детей, укрылись на поросших лесом горных склонах и начали войну с греческим царем Пандрасом.
Прежде чем приступить к военным действиям, Бритт отправил Пандрасу послание, в котором именовал себя «вождем последних уцелевших троянцев» и писал, что его народ укрылся в лесной глуши и предпочитает «кормиться подобно зверям мясом и травами, наслаждаясь свободой, чем, ублажая себя всевозможными яствами, оставаться и впредь порабощенными тобою».
Восставшие троянцы победили, и Бритт лично захватил в плен греческого царя. Устрашенный Пандрас предложил троянцам треть своего царства «для заселения», но троянцы не пожелали остаться в Греции и, взяв с Пандраса выкуп золотом и зерном, погрузились на триста четырнадцать кораблей и отправились в плаванье, чтобы найти землю, где они могли бы поселиться.
При попутном ветре, не менявшем направления два дня и одну ночь, корабли Бритта подошли к пустынному острову. В давние времена он был разорен морскими разбойниками, и с тех пор на нем никто не селился.
Триста человек отправились в глубь острова на разведку. Через три дня они вернулись, нагруженные добытой ими дичью, и рассказали, что остров безлюден, покрыт густыми лесами, а в середине его стоит покинутый город и храм, посвященный богине Диане, с ее изваянием.
Бритт взял с собой двенадцать из своих спутников, старейших по возрасту, и мудрого прорицателя Гериона и пошел к храму богини, чтобы принести ей жертву.
Он заколол белоснежную оленуху, наполнил ее кровью священную чашу и, подняв лицо к изваянию богини, вопросил:
Дебрей богиня лесных, вепрей дубравных погибель,
Коей открыты пути в темных просторах небес,
В безднах подземных миров!
Открой нам судьбы изволенье:
В землях каких обитать ныне ты нам повелишь?
(ПереводА С. Бобовича)
Повторив эти слова девять раз, он четырежды обошел вокруг алтаря, выплеснул кровь из чаши в огонь и лег перед алтарем на шкуре жертвенной оленухи. Вскоре на него снизошел сон и во сне явилась богиня Диана. Она сказала:
Там, где солнца закат, о Бритт, за царствами галлов,
Средь океана лежит остров, водой окружен. (…)
Пуст он ныне и ждет, чтоб заселили его
Люди твои; поспеши — и незыблемой станет твердыней,
Трою вторую в нем дети твои обретут.
Пробудившись, Бритт вернулся к кораблям и рассказал товарищам о видении, которое ему было. Все они возликовали и, подняв паруса, не мешкая, устремились на закат солнца, в поисках острова, обещанного богиней.
После долгого пути и многих приключений, Бритт и его спутники оказались на острове, который римляне называли Альбионом.
На острове жили злобные и воинственные великаны. «Тем не менее, — пишет Гальфрид Монмутский, — его чарующие глаз человеческий дивные земли, обилие рек, богатых рыбой, его нетронутые леса внушили как самому Бритту, так и его спутникам, страстное желание поселиться на нем».
Оттеснив великанов в горы, Бритт и его товарищи построили для себя жилища, возделали поля, так что через короткое время остров стал казаться обитаемым испокон века.
По имени Бритта он стал называться Британией, и населивший его народ — бриттами.
На высоком холме Бритт основал город и дал ему имя Новая Троя. Со временем это название забылось, и город стали называть Лондон, что значит «крепость на холме».
57. КОРОЛЬ ЛИР
Король Лир достойно и мудро правил Британией шестьдесят лет.
Бог не дал королю сына, а было у него три дочери — Гонорилья, Регау и Кордейла. Король Лир любил всех своих дочерей, но младшую, Кордейлу, сильнее, чем двух других.
Чувствуя, что близится его старость, король Лир решил поскорее выдать замуж дочерей и еще при жизни своей отдать им с мужьями во владение половину своего королевства.
Но прежде он захотел увериться в любви и преданности своих дочерей Король призвал их к себе и спросил всех трех: «Скажите, сколь велика ваша любовь ко мне?» Старшая, Гонорилья, ответила: «О, мой отец! Я люблю вас превыше всего, что есть в подлунном мире!» — и поклялась в правдивости своих слов всеми богами Регау сказала. «Я люблю вас, отец мой, сильнее, чем собственную душу!» А Кордейла ответила так: «Ни одна дочь, если она не хочет солгать, не станет утверждать, что любит отца больше того, чем подобает дочери любить отца. Моя любовь к вам истинно такова».
Лир остался доволен словами старших дочерей, а ответ Кордейлы опечалил его и разгневал.
Король сказал: «Не велика же твоя любовь в сравнении с любовью твоих сестер! Ты выказала ко мне равнодушие, и я отвечу тебе тем же. Гонорилье и Регау я отдам половину своего королевства, а ты не получишь от него ни малой частицы. Поскольку ты все же моя дочь, я и тебе найду мужа, но не надейся выйти замуж с таким же почетом, как старшие сестры». Вскоре Гонорилья и Регау вступили в браке двумя знатными юношами. Король Лир разделил между ними полкоролевства, сказав, что после его смерти они получат и вторую половину.
А к Кордейле прислал сватов король франков Аганипп, прослышавший о ее красоте, рассудительности и добром нраве.
Король Лир велел передать жениху, что отдаст за него Кордейлу, но без всякого приданого, поскольку щедро наделил землей, золотом и серебром ее старших сестер.
На что Аганипп ответил: «У меня нет недостатка в землях, золоте и серебре. Я ищу лишь хорошую жену».
Кордейла отбыла в землю франков и стала там королевой. Прошло время, и король Лир совсем одряхлел. Гонорилья и Регау льстивыми речами убедили его передать им и их мужьям всю Британию, а самому на покое доживать свой век в доме любой из них.
Старый король со свитой из сорока верных воинов поселился у Гонорильи. Ее муж, Маглаун, оказывал тестю почет и уважение. Но через два года Гонорилья решила, что сорок воинов требуют слишком больших расходов, и сказала отцу: «Отпустите половину, довольно с вас и двадцати».
Оскорбленный отец покинул дом старшей дочери и направился к средней. Регау и ее муж Хенвин встретили Лира с должным почтением, но не прошло и года, как средняя дочь потребовала, чтобы отец отказался от тридцати пяти воинов и оставил лишь пятерых.
Тогда король Лир вернулся к Гонорилье. Она приняла отца, но на этот раз разрешила ему держать лишь одного оруженосца, напомнив Лиру, что теперь он ничего не имеет и будет жить у нее из милости.
Лиру пришлось смириться. Все чаще вспоминал он о младшей дочери, но не решался обратиться к ней за помощью, полагая, что раз уж старшие сестры, которых он одарил властью и богатством, так поступают с ним, то Кордейла, выданная замуж без приданного и подобающего почета, и слышать не захочет о бедственном положении отца.
Но вскоре жить в доме Гонорильи ему стало совсем невмоготу, и он решился попытать счастья у Кордейлы.
Старый Лир со своим оруженосцем сел на корабль и поплыл к земле франков На корабле было немало знатных людей, и все они отнеслись к королю, лишенному королевства, с откровенным презрением.
Видя это, горько зарыдал старый Лир и воскликнул, обращаясь к небесам: «О, неумолимое небо! Зачем даровало ты мне непрочное счастье, а затем отняло его? Я вспоминаю, как некогда во главе многих тысяч воинов сокрушал вражеские армии и штурмовал города, как управлял государством и все прославляли меня. Теперь же я впал в ничтожество, и память о былом могуществе не радует, а удручает меня».
И еще сказал старый король: «Увы мне! Мои старшие дочери любили не меня, а те дары, которые от меня ожидали. Теперь мне нечего им дать, и их любовь иссякла».
Корабль причалил к берегу, король Лир ступил на землю франков. Ему было стыдно показаться на глаза дочери, которую он некогда несправедливо обидел, и Лир послал к Кордейле своего оруженосца с известием, что ее отец, нищий и бесприютный, ждет за городом и взывает к ее милосердию.
Кордейла, выслушав оруженосца, горько заплакала и велела придворным препроводить отца в ближайший замок, омыть, накормить и напоить, нарядить в богатые одежды и предоставить в его распоряжение свиту из сорока человек, а затем, когда он отдохнет и приобретет вид, подобающий королю, объявить ее супругу Аганиппу о прибытии тестя.
И вот король Лир в пышной одежде, в сопровождении блестящей свиты предстал перед Кордейлой и королем франков. Он поведал, как вероломные дочери коварно лишили его власти, но попросил у Аганиппа не приюта, а поддержки, чтобы вернуть свое королевство.
Аганипп разослал гонцов по всей земле франков, чтобы собрать хорошо вооруженных воинов, и вскоре король Лир на нескольких кораблях переправился в Британии и встал во главе сильного войска.
Произошло сражение. Лир разбил войска, посланные против него вероломными дочерьми, и вернул себе утраченную власть.
Вскоре Кордейла овдовела и, покинув землю франков, поселилась в Британии вместе с отцом.
Старый Лир прожил еще три года, а затем скончался, завещав королевство младшей дочери.
Кордейла стала королевой Британии. Пять лет управляла она государством, и все эти годы в стране царили мир и благоденствие.
Но за это время подросли сыновья Гонорильи и Регау, племянники Кордейлы, внуки короля Лира. Досадуя, что власть, которая могла бы принадлежать им, принадлежит их тетке, они восстали и начали войну с королевой. В одном из сражений Кордейла была захвачена в плен. Не в силах смириться с поражением, она лишила себя жизни.
Племянники разделили королевство между собой, но затем старший убил младшего и стал единовластным правителем Британии.
Сказание о короле Лире и трех его дочерях в настоящее время известно, главным образом, по трагедии Шекспира. Шекспир заимствовал сюжет «КороляЛира» из «Истории бриттов» Гальфрида Монмутского. Но если в большинстве случаев Гальфрид Монмутский основывался на народных преданиях, то история Лира, по мнению многих исследователей, является его собственным вымыслом. Тем не менее в дальнейшем этот сюжет воспринимался как народное сказание.
Кроме «Истории бриттов» король Лир упоминается в британском эпическом сказании, записанном в XVI веке, в котором Лир с помощью своего брата-волшебника избавляет Британию от «Трех Погибелей»: от нашествия странных существ, наделенных магической силой, от страшного крика, убивающего всякого, кто его слышал, и от таинственного исчезновения еды и питья.
В конце этого сказания кратко пересказывается сюжет Гальфрида Монмутского и добавляется: «Это лишь сказка, сочиненная многие века спустя после правления короля Лира».
Иногда легендарного короля Лира отождествляют с реальным королем, носившим то же имя, который правил Британией в I веке до н. э., но о нем ничего, кроме имени, не известно.
_________________ Мой девиз: один против всех, и всем несдобровать...
58. МЕРЛИН
Мерлин — герой британских сказаний, волшебник и прорицатель. Его историческим прототипом считается поэт Мирддин, живший в VI веке.
В британских сказаниях говорится, что Мерлин был рожден от земной женщины и духа. О природе этого духа рассказывали по-разному.
Одни утверждали, что это был сам дьявол. Он воспылал страстью к некоей добродетельной девушке и решил ее соблазнить. Однако девушка была настолько безгрешна и благочестива, что враг рода человеческого не мог к ней даже приблизиться. У девушки была старшая сестра, в отличие от нее распутная и нечестивая. Однажды старшая сестра явилась пьяной к младшей и стала непристойно ее оскорблять. Девушка, несмотря на всю свою кротость, разгневалась и прогнала сестру. А поскольку гнев — один из смертных грехов, дьявол воспользовался случаем и овладел девушкой. Так был зачат Мерлин.
В другом варианте сказания нечистый дух действует не по личной склонности, а во исполнение заговора, составленного всеми адскими силами, которые собрались на совет и постановили породить на свет чудовище, способное вступить в борьбу с самим Христом. Но девушка, почувствовав, что беременна, горячо молилась Богу, и, благодаря молитве, чудовище, заключенное в ее чреве, превратилось в мудрого и доброго волшебника.
Гальфрид Монмутский в «Истории бриттов» приводит еще одну версию происхождения Мерлина и предполагает, что его отцом был так называемый инкуб. Гальфрид пишет: «Между луной и землей обитают бесплотные духи, которых мы именуем инкубами. Частично они обладают естеством человека, частично — ангелов и, когда пожелают, присваивают себе человеческое обличие и сочетаются с нашими женщинами».
Необыкновенная мудрость Мерлина и его пророческий дар начали проявляться уже в детстве. Однажды он предсказал какому-то человеку, что тот погибнет, упав со скалы. Человек не поверил юному предсказателю и, желая уличить его во лжи, через некоторое время пришел к нему, изменив внешность, и спросил: «Какой смертью я умру?» Мерлин ответил: «Ты повиснешь на ветке дерева». Человек внутренне посмеялся над таким противоречием и решил испытать Мерлина еще раз. Он переоделся в женское платье, снова явился к Мерлину и задал тот же вопрос. На сей раз Мерлин ответил: «Ты утонешь».
Прошло немного времени, и этот человек во время охоты на оленя сорвался со скалы. У самого ее подножия он зацепился плащом за ветку дуба и повис вниз головой. Под дубом протекал ручей, голова несчастного оказалась в воде, и он захлебнулся.
В то время Британией правил король Вортегирн. Он вступил на престол, свергнув законного короля, мудрого Констана. Его сыновей, Аврелия Амброзиуса и Утера Пендрагона, он отправил в изгнание. И себе на помощь призвал саксов — племя, враждебное бриттам.
Бритты презирали Вортегирна как человека не королевского рода и ненавидели как узурпатора.
Опасаясь восстания, Вортегирн решил построить неприступную башню, чтобы в случае нужды затвориться в ней с немногими верными ему людьми.
Он выбрал место на вершине горы Эрир, согнал туда плотников и каменщиков со всей страны, приказал доставить на гору бревна, камни и прочие материалы. И было начато строительство.
В первый день заложили фундамент башни, но за ночь все сделанное бесследно исчезло, словно уйдя под землю.
Вортегирна уведомили о случившемся. Он собрал колдунов и прорицателей, чтобы они объяснили столь странное явление и посоветовали, что делать.
Колдуны и прорицатели стали думать и совещаться между собой, но так ничего и не придумали. Однако они побоялись признаться в этом Вортегирну и дали ему совет наобум. Они сказали: «Вели, государь, отыскать отрока, у которого нет земного отца, убей его и окропи кровью место, где должна быть построена башня».
Вортегирн тут же послал гонцов на поиски такого отрока. Вскоре гонцы прибыли в город, где жил со своей матерью Мерлин. Он играл у городских ворот со сверстниками. В пылу игры один из мальчиков крикнул Мерлину: «Где тебе обыграть меня! Я — сын знатного человека, а у тебя вообще нет отца».
Услышав это, королевские гонцы подумали: «Уж не тот ли это, кого мы ищем?» Они доставили Мерлина вместе с матерью к Вортегирну. Король расспросил мать Мерлина и убедился, что у мальчика действительно нет земного отца.
На другой день Мерлина привели к месту строительства. Колдуны и прорицатели объявили об уготованной ему участи, и король приказал отроку готовиться к смерти.
Но Мерлин рассмеялся и сказал королю: «Вздорного совета послушался ты, государь!» Потом спросил колдунов: «Известно ли вам, что за сила препятствует строительству башни?» Колдуны промолчали, потому что не знали ответа.
Тогда Мерлин сказал: «В недрах этой горы — глубокое подземное озеро, из-за него и нету башни должной опоры».
Король повелел копать землю, и вскоре действительно показалась вода.
Мерлин спросил колдунов: «А что скрыто в глубине этого озера?» И колдуны со стыдом признались: «Мы не знаем».
А Мерлин сказал: «На дне озера стоят два каменных чана, и в них завернутые в златотканные ковры спят два дракона — красный и белый».
Тогда прорыли канавы, чтобы отвести из озера воду, и все оказалось так, как сказал Мерлин.
О том, как попали на дно озера два дракона, существует особая легенда.
В давние времена над Британией раз в год по весне стали раздаваться страшные крики. И так они были ужасны, что, услышав их, иные лишались силы и здоровья, а иные — самой жизни.
Тогдашний король Британии Ллир Серебрянорукий сильно горевал из-за несчастья, постигшего его страну, но не знал, чем помочь. Он обратился за советом к своему младшему брату Ллевелису, обладавшему великой мудростью.
Ллевелис сказал: «Высоко в небе идет жестокий бой: сражаются два дракона, красный и белый. И когда один из них получает удар, то издает тот ужасный крик, который разносится по всему твоему королевству. Но беде можно помочь. Вели измерить всю Британию вдоль и поперек, найди ее середину и вырой там глубокую яму. На дно ямы поставь два каменных чана, полных хмельного меда. Драконы почуют его запах, прекратят свой бой и, спустившись в яму, станут пить мед. Напившись, они охмелеют и заснут. Тогда прикажи завернуть их в златотканные ковры и засыпать землей. Яма превратится в подземное озеро, и драконы будут спать на его дне, пока кто-нибудь их не потревожит».
Король Ллир исполнил все, что сказал ему мудрый брат, и больше в Британии не слыхали страшных криков.
Когда по приказанию Вортегирна подземное озеро осушили, драконы проснулись, взвились в небо и возобновили бой. Сначала белый дракон одолевал красного, но вдруг красный, словно обретя новую силу, обрушился на противника и победил его. Белый дракон упал на землю и издох, а красный устремился ввысь и скрылся из глаз.
Вортегирн спросил Мерлина, что означает сие знамение, и Мерлин ответил: «Победа красного дракона над белым означает, что сыновья свергнутого тобою короля Констана победят тебя и саксов, которых ты призвал на нашу землю. Близок час твоей смерти, король Вортегирн, и не спасет тебя даже самая крепкая башня, так что незачем ее и строить».
Сказав так, Мерлин пошел прочь, и никто не посмел его задержать.
А вскоре на остров прибыли возмужавшие сыновья короля Констана, Аврелий Амброзиус и Утер Пендрагон. Все бритты с радостью встречали их как своих законных властителей, и скоро у молодых королевичей собралось огромное войско.
Вортегирн попытался укрыться в одной из крепостей, но Аврелий Амброзиус и Утер Пендрагон взяли ее штурмом и подожгли. Узурпатор погиб в огне.
Старший из братьев, Аврелий Амброзиус, стал королем. За время своего царствования он одержал немало славных побед над саксами, отогнав их далеко на запад.
Однажды Аврелий Амброзиус посетил монастырь на горе Амбрия. Там на кладбище были погребены многие бриттские воины, павшие в битвах с саксами.
Король поклонился их праху и приказал воздвигнуть им памятник, подобного которому не было бы нигде в мире. Собрались искусные мастера, стали думать, но так и не придумали памятника, который бы достойно увековечил память отважных мужей. Тогда король решил попросить совета у Мерлина, жившего все эти годы отшельником в лесу.
Мерлин предстал перед Аврелием Амброзиусом и сказал: «Государь! Ты, верно, слышал, что есть в Ирландии место, которое называют Хоровод Великанов. Там стоят по кругу исполинские камни. Надо привезти их сюда, и они будут достойным памятником отважным бриттам».
Король удивился: «Разве нет в Британии больших камней? Зачем везти их из Ирландского королевства?» Но Мерлин ответил: «Эти камни — не простые. В незапамятные времена из дальних пределов Африки их принесли великаны, которые тогда еще водились на земле. Эти камни исполнены чудесных свойств. Великаны поливали их водой, и эта вода становилась целебной, заживляла самые страшные раны, давала здоровье и силу».
И Аврелий Амброзиус согласился, что лучшего памятника не придумать. В Ирландию за камнями он послал своего младшего брата Утера, отправив вместе с ним отряд воинов на тот случай, если ирландцы не захотят отдать камни добром.
Мерлин тоже пожелал присоединиться к походу.
Ирландский король Гилломаурий, узнав, зачем прибыли бритты в его страну, рассмеялся и воскликнул: «Что за невежественные и глупые люди? Неужели они думают, что у нас камни лучше, чем в Британии?» Тем не менее он отказался их отдать, сказав Утеру: «Знай, Утер Пендрагон, ирландцы стойко защищают все, что им принадлежит, хотя бы и простые камни. Вы не получите из Хоровода Великанов ни одного, даже самого маленького камешка».
Бритты вступили с ирландцами в бой — и победили. Они поднялись на гору, где располагался Хоровод Великанов, но, увидев исполинские камни, сразу поняли, что сдвинуть их с места не в человеческих силах.
Тогда Мерлин придумал особые приспособления, с помощью которых бритты погрузили камни на корабли и торжественно отвезли в Британию.
Там в присутствии короля их установили вокруг могилы павших героев и отметили это событие трехдневной тризной.
Так, по преданию, появился на юге Англии близ города Солсбери знаменитый Стоунхендж (что значит «каменная ограда») — существующее до сих пор грандиозное сооружение. Оно состоит из земляных валов, огромных каменных столбов и плит, расположенных концентрическими кругами.
Ученые считают, что Стоунхендж был сооружен во II тысячелетии до н. э., древнейшими, еще докельтскими, обитателями острова. Вероятнее всего, это был храм, посвященный Солнцу (круг — символ Солнца).
Кроме того, Стоунхендж использовался в качестве обсерватории. Его камни расположены таким образом, что, наблюдая положение небесных светил по отношению к ним, можно предсказывать солнечные и лунные затмения.
Большинство камней Стоунхенджа имеют высоту около 9 метров и вес до 25 тонн, но есть и достигающие 40 тонн.
Установлено, что эти камни были добыты в различных каменоломнях на расстоянии от 23 до 290 км от Стоунхенджа. О том, каким образом их доставляли на столь большие расстояния и как установили вертикально, высказывалось немало догадок. В древности считали, что это сделали великаны, в XX веке возникла гипотеза о том, что это — работа инопланетян.
Однако проведенные эксперименты показали, что и доставка и установка в вертикальном положении подобных камней с помощью «особых приспособлений» — вполне в человеческих силах. Р. Маяинова и Я. Малина в книге «Прыжок в прошлое», посвященной экспериментальной археологии, пишут: «В 1954 году экспериментаторы погрузили с помощью крана бетонный макет каменного монолита, весом почти 2 тонны, на деревянные доски, уложенные поперек трех привязанных друг к другу долбленок (…). Четыре школьника без особого напряжения шестами толкали его против течения».
Другой эксперимент показал, что поставить вертикально камень длиной 9 метров и весом 40 тонн могут 180 человек при помощи системы катков и досок, длинного рычага и крепкой веревки.
Так что Гальфрид Монмутский был не слишком далек от истины, когда писал, что Мерлин, «применив кое-какие необходимые приспособления, сдвинул камни (…) и доказал тем самым, что разум сильнее мощи».
Вскоре король Аврелий Амброзиус скончался, и ему наследовал его брат Утер Пендрагон.
При вступлении на престол короля Утера на небе взошла большая яркая звезда, испускавшая один-единственный луч, протянувшийся через все небо.
Мерлин сказал Утеру пророческие слова: «Звезда-это ты, а ее луч означает, что у тебя будет один сын, который прославится на весь мир».
Король Утер Пендрагон в то время еще не был женат, и случилось так, что он страстно возжелал жену своего вассала, герцога Горлоя, прекрасную Игрейну.
Герцог Горлой, чтобы уберечь жену от посягательств короля, укрыл ее в неприступном замке, стоявшем на вершине утеса над морем. В замок вела крутая тропа, такая узкая, что на ней три вооруженных воина могли бы выдержать натиск всего королевского войска.
Король Утер призвал к себе Мерлина и сказал: «Помоги мне, о мудрый Мерлин, силою твоих чар. Страсть к прекрасной Игрейне терзает меня подобно жестокому недугу. Я умру, если она не станет моей».
Мерлин приготовил волшебное зелье, дал испить его королю — и король принял облик герцога Горлоя. В преображенном виде он без препятствий проник в замок к прекрасной Игрейне и провел с нею ночь. Игрейна зачала сына.
Вскоре герцог Горлой погиб в бою. Король Утер был огорчен смертью своего верного вассала, но в то же время радовался, что теперь Игрейна свободна, и он может взять ее в жены. В положенный срок Игрейна, ставшая королевой, родила сына, которого нарекли — Артур.
Прошло много лет. Король Утер Пендрагон состарился и тяжко заболел. Саксы, исконные враги бриттов, воспользовавшись этим, осмелели и вновь стали опустошать Британские земли.
Король Утер, несмотря на свою немощь, начал готовиться к войне. Он собрал большое войско, а себя велел положить на носилки и нести в рядах воинов.
В первой же битве бритты одержали блестящую победу над врагами. Король Утер преисполнился великой радости, придавшей ему новые силы. Без посторонней помощи он сел на носилках, хотя до этого не мог даже пошевелиться, и сказал: «Лучше быть полумертвым, но победить врагов, чем живым и здоровым потерпеть поражение».
Однако жить ему оставалось недолго. Коварные саксы под видом лекаря подослали к нему убийцу, который дал королю вместо лекарства яд. Утер Пендрагон скончался, и на престол взошел его сын Артур. Как и предсказал мудрый Мерлин, король Артур свершил много славных деяний и стал знаменит, как ни один король в мире.
Мерлин был верным другом и советчиком короля, жил теперь в столице, лишь изредка отлучаясь, чтобы навестить своего друга, отшельника Блазия. Мерлин рассказывал ему о событиях, которым был свидетелем, а отшельник все услышанное записывал в книгу.
Однажды при королевском дворе появилась красивая девушка с золотыми глазами. Звали ее Вивиана, и была она послана на погибель мудрому Мерлину.
Очарованный красотой Вивианы Мерлин исполнял все ее желания. Она захотела сравняться мудростью и могуществом с ним самим, и Мерлин выучил ее волшебству и всем тайным наукам.
Как-то раз гуляли Мерлин и Вивиана в зеленом лесу и присели отдохнуть под высоким дубом. Мерлин положил голову на колени красавицы и задремал. Тогда Вивиана стала петь над ним заклинания, которым он сам ее научил, и погрузила его в вечный сон.
В одних вариантах сказания рассказывается, что Вивиана поступила так, опасаясь, что когда-нибудь Мерлин ее покинет, в других — действуя по приказу своей госпожи, злой феи Морганы, враждебной королю Артуру и пожелавшей лишить короля его мудрого советника.
С той поры спит мудрый Мерлин непробудным сном. Одни говорят — в глубокой пещере, другие — в стволе дуба, третьи — в воздушном замке, который он однажды возвел среди облаков, чтобы порадовать златоглазую Вивиану.
Наиболее ранний рассказ о Мерлине содержится в «Истории бриттов» Гальфрида Монмутского, жившего в XII веке. Эта часть его книги пользовалась особой популярностью, ее не раз иллюстрировали средневековые художники. Впоследствии Гальфрид Монмутский посвятил Мерлину отдельное произведение — стихотворную поэму «Жизнь Мерлина».
Известны французские романы о Мерлине XII–XIII веков. О нем писали в XVIII веке писатели-романтики Доротея Шлегель, Людвиг Уланд, Альфред Теннисон и другие.
Пародийный образ Мерлина запечатлен в известной повести братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу».
59. КОРОЛЬ АРТУР
Король Артур — герой обширного цикла средневековых сказаний, зародившихся в Британии и распространившихся по всей Европе.
Историческим прототипом легендарного короля был кельтский военный вождь Артур, живший в V–VI веках и одержавший несколько побед над саксами, завоевавшими Британию (кельты — более древнее население Британии). Он не раз упоминается в исторических хрониках, известно, что под предводительством Артура кельты разбили саксов в битве при Маунт-Бадоне.
Легенды об Артуре стали складываться очень рано. В «Истории британских королей» Уильяма Мальмсберийского, написанной в начале XII века, говорится: «О сем Артуре британцы сложили многие легенды и с любовью рассказывают про него и поныне». Автор книги, в соответствии с исторической действительностью, называет Артура не королем, а военным вождем на королевской службе.
В «Истории бриттов» Гальфрида Монмутского, написанной также в XII веке, впервые изложена легенда об Артуре — короле. Гальфрид Монмутский излагает ее довольно кратко, но тем не менее намечает и главную сюжетную линию, и идею рыцарского содружества, послужившую основой для всех последующих разработок легенд о короле Артуре и его рыцарях.
Гальфрид Монмутский рассказывает, что Артур занял британский престол, будучи совсем юным: «Отроку Артуру было пятнадцать лет, и он отличался неслыханной доблестью и такой же щедростью. Его врожденная благожелательность настолько привлекала к нему, что не было почти никого, кто бы его не любил».
Далее Гальфрид Монмутский описывает военные походы короля Артура, причем, вопреки исторической действительности, утверждает, что он не только изгнал саксов из Британии, но и завоевал многие другие страны, став властелином половины Европы, так что по всему миру «разнеслась молва, что никто не в состоянии отразить Артура».
Храбрейшие и благороднейшие рыцари Британии стали стремиться поступить на службу к Артуру. «Он начал увеличивать число своих приближенных и заводить такую утонченность у себя во дворце, что внушил далеко отстоящим народам желание соперничать с ним во всем этом». Рыцари всего мира стали подражать рыцарям короля Артура, и «всякий отличавшийся знатностью муж (…) почитал себя за ничто, если не обладал платьем, доспехами, вооружением точно такими, как у окружавших названного короля».
Рыцари короля Артура храбро сражались с врагами и верно служили дамам. «Женщины (…) удостаивали своей любовью только того, кто в воинских состязаниях не менее чем трижды выходил победителем». Каждый рыцарь стремился заслужить любовь, и это «побуждало его к наивысшему душевному благородству». В «Истории бриттов» описываются не только бои, но и турниры, на которых рыцари соревнуются в воинском искусстве «без ссор и беззлобно».
Женой короля Артура была прекрасная Геневера, «превосходившая красотой всех женщин».
Артур правил подвластными ему землями долгие годы. Наконец, он задумал покорить Рим и отправился в далекий поход, оставив Британию и прекрасную Геневеру на попечение своего племянника Мордреда.
Но Мордред, воспользовавшись отсутствием короля, «самовольно и предательски возложил на себя королевский венец», а королева, «осквернив свой брак, вступила с ним в преступную связь».
Кроме того, Мордред призвал в Британию изгнанных Артуром саксов и сформировал из них верное себе войско.
Узнав о том, что произошло в его королевстве, Артур повернул свои войска назад, вернулся в Британию и напал на Мордреда. В первом же сражении король одержал победу, Мордред был вынужден отступить.
Геневера, раскаиваясь в своей измене и страшась гнева короля, бежала из столицы и, «возложив на себя обет целомудрия, постриглась в монахини».
Меж тем король Артур преследовал Мордреда и остатки его войска. Племянник короля был храбрым воином, привыкшим нападать, а не отступать, и на сей раз он решил «победить или пасть, но впредь никоим образом не искать спасения в бегстве».
На морском берегу произошло кровопролитное сражение, в котором Мордред был убит, а король Артур получил смертельную рану.
Хотя Гальфрид Монмутский называет рану короля смертельной, тем не менее он не пишет о его смерти, а лишь сообщает, что Артур был «переправлен для лечения на остров Аваллон».
В кельтских мифах остров Аваллон — блаженная страна бессмертия и вечной молодости, населенная духами и феями. Народное предание утверждает, что король Артур обрел там вечную жизнь — и вернется в Британию, когда ей будет угрожать опасность.
Церковь не одобряла это предание как «языческое».
В 1190 году в аббатстве Гластонбери были произведены раскопки и обнаружена гробница, в которой якобы были захоронены король Артур и Геневера. Два года спустя хронист Гиральд Камбрейский писал: «О короле Артуре рассказывают всякие сказки, будто тело его было унесено некими духами в какую-то фантастическую страну, хотя смерть его не коснулась. Так вот (…), тело короля было в наши дни обнаружено в Гластонбери меж двух каменных пирамид (…). Найдено тело было глубоко в земле в выдолбленном стволе дуба». Далее хронист сообщает: «Две трети гробницы были предназначены для останков короля, а одна треть, у его ног, — для останков жены. Нашли также хорошо сохранившиеся светлые волосы, заплетенные в косу, они несомненно принадлежали женщине большой красоты. Один нетерпеливый монах схватил рукой эту косу, и она рассыпалась в прах».
Останки Артура хронист описывает так: «Да будет известно, что кости Артура, когда их обнаружили, были столь велики, будто сбывались слова поэта: «И богатырским костям подивимся в могиле разрытой». Берцовая кость, поставленная на землю рядом с самым высоким из монахов (аббат показал мне его), оказалась на три пальца больше всей его ноги. Череп был столь велик, что между глазницами легко помещалась ладонь. На черепе были заметны следы десяти или даже еще большего количества ранений. Все они зарубцевались, за исключением одной раны, большей, чем все остальные, оставившей глубокую открытую трещину. Вероятно, эта рана и была смертельной».
Гиральд Камбрейский сообщает, что в гробнице был также найден крест с надписью, удостоверяющей, что «здесь покоится прославленный король Артур вместе с Геневерой». Но хотя почтенный хронист утверждал, что своими глазами видел этот крест «и даже потрогал выбитую на нем надпись», впоследствии этот крест исчез неизвестно куда, и многие исследователи сомневаются в том, что захоронение в Гластонбери действительно принадлежит Артуру.
Сказания о короле Артуре и его рыцарях разрабатывали и народные сказители, и профессиональные среденевековые литераторы.
С XII по XV век в Англии, Франции, Германии создаются многочисленные так называемые «артуровские романы», или «романы Круглого Стола». Наиболее известные авторы таких романов — Кретьен де Труа, Гартман фон Ауэ, Вольфрам фон Эшенбах.
В середине XII века в сочинении англо-нормандского трубадура Васа впервые был упомянут Круглый Стол, собираясь вокруг которого, рыцари короля Артура рассказывали о своих подвигах и приключениях. Круглый стол — символ равенства, за ним нет первых или последних мест. Содружество рыцарей короля Артура получило название рыцарей Круглого Стола.
Во многих романах артуровского цикла главными героями являются рыцари короля Артура — сэр Гавейн, сэр Ивэн, сэр Бор и другие, а сам он выступает лишь в качестве связующего звена. В артуровский цикл включаются и сказания, первоначально с ним не связанные — о Тристане и Изольде, о святом Граале.
Значительная часть артуровского цикла посвящена сказаниям о рыцаре Ланцелоте Озерном. Лишившись в раннем детстве родителей, он был воспитан феей Нимуэ — Девой Озера — в ее подводном царстве, отчего и получил свое прозвание. В отличие от большинства рыцарей Круглого Стола, судьба Ланцелота тесно переплетается с судьбой короля Артура. В сказаниях о Ланцелоте несколько иначе, чем у Гальфрида Монмутского, рассказывается о конце артуровского царствования.
Ланцелот превосходил благородством и бесстрашием всех рыцарей на свете, в совершенстве владел боевыми искусствами, был наделен красотой телесной и душевной и мог бы почитаться образцом рыцарства, если бы им не владела преступная любовь к жене короля Артура — прекрасной Геневере.
Явившись ко двору Артура восемнадцатилетним юношей, Ланцелот впервые увидел королеву — и навсегда избрал ее единственной дамой своего сердца. Долгие годы верно и бескорыстно служил Ланцелот Геневере, совершая в ее честь небывалые подвиги и прославляя ее имя. Наконец, Геневера, тронутая преданностью благородного рыцаря, ответила на его любовь — и изменила королю. Артур, узнав об этом, приговорил Ланцелота к изгнанию, а Геневеру — к смерти. Но когда королеву вели на казнь, Ланцелот с мечом в руках отбил ее у стражи и увез за море, в Бретань, где находились его родовые владения.
Король Артур собрал войско, переправился через море, достиг Бретани и осадил замок Ланцелота, в котором тот затворился с Геневерой. У Ланцелота был собственный отряд воинов, но он запретил им выступать с оружием против короля Артура, которому когда-то поклялся в верности. Осада продолжалась уже пятнадцать недель, но тут из Британии пришло известие, что Мордред посягнул на королевский престол. Король Артур, прервав осаду, вернулся на родину — и в бою с Мордредом встретил свою смерть.
Геневера и Ланцелот винили себя в смерти короля. Геневера постриглась в монахини, а Ланцелот стал отшельником.
В сказаниях о короле Артуре прослеживаются и мифологические мотивы. Противостояние Артура и Мордреда некоторые исследователи истолковывают как мифологическое противостояние света и тьмы, отождествляя Мордреда с кельтским божеством преисподней Медру-Мидиром. Во многих сказаниях большую роль играет покровительствующий Артуру волшебник Мерлин и враждебная им обоим фея Моргана, образ которой связан с кельтской богиней войны и смерти Морриган.
Артур в сказаниях предстает владельцем волшебных, магических предметов: котла, способного накормить целое войско, плаща-невидимки, непобедимого меча по имени Калибурн и ножен, исцеляющих раны. Замок Артура Камелот в сказаниях изображается как мифический «центр мира».
В XV веке английский писатель Томас Мэлори собрал все известные сказания и литературные произведения о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола и создал объемный роман «Смерть Артура», изданный в 1485 году английским первопечатником Кекстоном. Роман Мэлори послужил основным источником для писателей нового времени, писавших о короле Артуре, У. Морриса, А. Теннисона и других. В начале XX века Марк Твен создал пародийно-фантастический роман «Янки при дворе короля Артура».
Томас Мэлори заканчивает свою книгу описанием таинственной местности, где погребен король Артур, и приводит загадочную надпись на его надгробном камне: «Здесь лежит Артур, король Былого и Грядущего».
60. СКАЗАНИЕ О СВЯТОМ ГРААЛЕ
В средние века в странах Европы наряду с каноническими религиозными сюжетами, известными из писания, то есть книг Ветхого и Нового Заветов, появились фольклорные легенды, созданные в традициях народных сказок. Вэтихле-гендах, кроме известных по писанию сюжетов и образов, рассказывалось о событиях и персонажах, созданных народной фантазией.
Одна из таких легенд — сказание о святом Граале. Сказание возникло на Британских островах и было связано с циклом кельтских сказаний о короле Артуре.
Когда Люцифер восстал против Бога и был низринут с небес, — рассказывается в сказании о святом Граале, — из его короны выпал камень-агат. Долгое время носился этот камень в пространстве, но когда родился Христос, агат упал на землю.
Из этого камня сделали сосуд, получивший название Грааль.
О том, что значит слово «Грааль», высказывались различные предположения. Его производили от созвучных слов и словосочетаний, означающих «сосуд для смешения вина и воды», «истинная кровь», «корзина изобилия», но к единому мнению так и не пришли.
По легенде, из Грааля Христос пил вино на тайной вечере и угощал своих учеников. А когда Христос был распят на кресте и грудь его пронзили копьем, праведник Иосиф Аримафейский, впоследствии похоронивший Христа, собрал в эту чашу его кровь.
Сосуд исчез таинственным образом, но из пророчества было известно, что Грааль еще явится людям и сам изберет себе хранителя.
Много лет спустя у некоего короля родился сын Титурель. С юных лет отличался он чистотою помыслов и приверженностью к христианской вере. Когда юноше исполнилось пятнадцать лет, с неба слетел ангел и известил Титуреля, что святой Грааль избрал его своим хранителем.
Титурель простился с родителями и пошел туда, где ожидал его святой Грааль. Ангел с пением летел впереди, указывая дорогу.
И вот пришел Титурель в дремучий лес, посреди которого возвышалась гора, а над ее вершиной реял в воздухе священный сосуд — святой Грааль, поддерживаемый незримыми ангелами.
У подножия горы Титуреля ожидали рыцари, склонившиеся перед ним как перед своим повелителем. Это было благочестивое воинство, призванное служить святому Граалю и его хранителю. Так появилось рыцарское братство святого Грааля.
Прежде всего Титурель и его рыцари решили построить на горе укрепленный замок, который стал бы их оплотом, а в центре замка храм.
Строительство продолжалось тридцать лет, и все это время святой Грааль реял в воздухе, чудесным образом давая благочестивым строителям пищу и питье, а для строительства — драгоценное дерево алоэ, золото и камни-самоцветы.
Когда строительство было окончено, святой Грааль спустился с небес и поместился в алтаре храма.
Перед замком на столбе висел большой колокол, и если где-нибудь притесняли христиан за их веру или обижали невинного, колокол начинал звонить сам собою, и рыцари святого Грааля спешили на помощь.
Святой Грааль по-прежнему давал им все необходимое для жизни и, кроме того, наделял долголетием, превосходящим человеческий предел: рыцари святого Грааля жили по нескольку сот лет.
Титурель взял себе в жены дочь испанского короля и имел от нее двух сыновей — Амфортаса и Треврезента. Став юношами, оба они были посвящены в рыцари святого Грааля и со временем должны были унаследовать от отца сан хранителей святыни.
Братья были сильны и отважны, храбро бились с врагами христовой веры, но в их душах не было истинного благочестия. Нередко бывало так, что они сражались не в священном бою во славу святого Грааля, а на рыцарском турнире во славу прекрасных дам.
Однажды на таком турнире Амфортас был тяжело ранен в грудь копьем. Его перенесли в замок и принялись лечить. Но не помогли ему ни дым горящего дерева алоэ, ни кровь пеликана, ни земля, пропитанная желчью дракона. Прошло много дней, а рана кровоточила, как будто была только что нанесена и причиняла раненому безмерные страданья.
И все поняли, что Амфортас наказан за недостаток благочестия.
Треврезент, видя страдания брата, устрашился подобной участи для себя и дал обет никогда больше не участвовать в турнирах, не вкушать ни мяса, ни печеного хлеба и не пить вина, поселился в лесу и стал жить, как отшельник, питаясь только дикими травами.
Великая печаль воцарилась среди рыцарей святого Грааля. Титурель был к тому времени уже стар, ему исполнилось четыреста лет, и он чувствовал приближение смерти. Но теперь ему некому было передать сан хранителя святого Грааля: один его сын был прикован к ложу страдания, другой — удалился от мира.
Собрались рыцари перед священным сосудом и вознесли горячую молитву. И тут появились на святом Граале письмена, извещавшие, что скоро придет в замок никому не ведомый рыцарь и спросит, что здесь происходит. Как только задаст он этот вопрос, Амфортас исцелится от своей раны.
У старого Титуреля кроме двух сыновей была дочь Херценлойде. Она полюбила храброго рыцаря Гамурета и вышла за него замуж.
Но недолгим было их счастье. Так всегда бывает в любви: кто радовался миг, тот плакать будет вечно.
Однажды, когда Гамурет в далеком походе сражался с язычниками, Херценлойде приснился сон, будто налетел на нее огненный дракон и вырвал сердце у нее из груди.
А утром прискакал из дальних краев гонец с известием, что храбрый Гамурет погиб в бою.
Вскоре Херценлойде родила сына и поклялась, что убережет его от участи отца, не даст подвергнуться опасностям рыцарской жизни.
Она покинула замок и поселилась с новорожденным сыном, которого назвала Парсифалем, в дремучем лесу.
Парсифаль рос, не зная ничего, кроме леса, не видя никого, кроме матери, лесных зверей и птиц.
Но однажды на лесной дороге повстречал он двух рыцарей в блестящих доспехах, на легконогих конях. Парсифаль решил, что это сверхъестественные существа, и пал на колени, но рыцари приветливо с ним заговорили. Юноша узнал, что на свете есть другая жизнь, и страстно захотел ее изведать.
Он отправился к матери и сказал ей, что покидает лес — уходит в мир, чтобы стать рыцарем. Поняла Херценлойде, что не удержать ей больше сына подле себя, и отпустила его.
Вскоре достиг Парсифаль города, где жил славный король Артур. У городских ворот он повстречал рыцаря в красных доспехах с золотым кубком в руках.
Представ перед королем Артуром, юноша попросил посвятить его в рыцари, и король исполнил его желание.
Узнал Парсифаль, что Красный рыцарь, которого он встретил у городских ворот, только что дерзко похитил золотой кубок с королевского стола. Парсифаль тут же устремился за ним в погоню, догнал, вызвал на поединок и победил, отобрав кубок, доспехи, коня и оружие.
Кубок он отослал королю Артуру, а доспехи, коня и оружие взял себе и отправился странствовать по свету в поисках подвигов.
Подъехал Парсифаль к городу, который осаждали враги. Правила тем городом молодая королева, прекрасная, как утренняя роза. Королева обратилась за помощью к Парсифалю. Тот сразился с предводителем вражеского войска — и убил его. Город был спасен, и странствующий рыцарь взял прекрасную королеву в жены. Вскоре она родила ему двоих сыновей.
Но Парсифаль мечтал о подвигах и славе, а не о тихом семейном счастье, поэтому он покинул жену — и снова пустился в путь.
Странствуя по свету, однажды оказался он в дремучем лесу, где обитали рыцари святого Грааля, и попросился на ночлег в их замок.
Привели его в огромный зал. Стены зала сверкали золотом и драгоценными камнями, за большим столом сидели четыреста рыцарей, прислуживали им сто пажей. Но перед рыцарями стояли пустые блюда и кубки, не было там ни еды, ни питья.
Во главе стола возлежал на ложе человек в богатой одежде. На груди его кровоточила рана, и он едва сдерживал стоны. Парсифаля усадили за стол вместе с рыцарями. И тут девушки в белых одеждах, подобные небесным ангелам, внесли в зал прозрачную чашу, от которой исходил дивный свет. Все встали и вознесли молитву. И сразу блюда и кубки наполнились. Чашу унесли, а рыцари принялись за трапезу.
Подивился Парсифаль тому, что увидел, но спросить ни о чем не решился.
Утром он покинул замок и отправился дальше странствовать по свету. Парсифаль совершил много рыцарских подвигов и прославил свое имя на весь христианский мир.
Через год, увенчанный славой, он вернулся ко двору короля Артура и занял почетное место среди его рыцарей.
Однажды, когда рыцари короля Артура сидели и пировали, рассказывая друг другу о своих подвигах, в зале появился странный, неуклюжий зверь. Безобразен был этот зверь, но еще безобразнее — всадница, сидевшая на нем верхом. Были у нее желтые глаза, собачий нос, кабаньи клыки и медвежьи уши, по спине спускалась черная коса, жесткая, как свиная щетина.
Но наружность бывает обманчива: безобразная всадница служила Граалю, была мудра и благочестива, знала разные языки и умела читать по звездам. Звали ее Кундрия. Она прибыла вестницей к Парсифалю.
Сказала Кундрия: «Увы, рыцарь! Ты был у нас, ты видел святой Грааль, видел Амфортаса, страждущего от неисцелимой раны, видел блюда и кубки, наполняющиеся сами собой, но не задал ни одного вопроса. Если бы ты спросил, что это значит, исцелился бы Амфортас, стал хранителем святыни, и снизошли бы покой и счастье на наше братство. Ты не исполнил пророчества, и теперь, по твоей вине, когда умрет хранитель Грааля, священный сосуд останется без защиты!
Рыдая, покинула Кундрия замок короля Артура. Ужаснулся Парсифаль своей невольной вине, смятение поселилось в его душе. Снова отправился он странствовать по свету, терзаясь мыслью, что тяжко согрешил, не совершив предначертанного блага.
Он перестал ходить в церковь, не смел беседовать с Богом и искал только битв и сражений.
Так прошло пять лет. Однажды зимой ехал Парсифаль по лесу и набрел на хижину отшельника, занесенную снегом. В той хижине жил Треврезент — брат несчастного Амфортаса.
От Треврезента Парсифаль узнал, что его мать Херценлойде приходится дочерью старому Титурелю, хранителю Грааля, а сам он — его внук. Треврезент велел Палсифалю не отчаиваться, а уповать на милосердие Божье, возвращаться ко двору короля Артура и там ждать известий от рыцарей святого Грааля.
Парсифаль послушался совета, и вскоре опять появилась перед ним Кундрия. Но на этот раз светилась она великой радостью.
Сказала Кундрия: «Радуйся, рыцарь! На святом Граале вновь появились письмена. Они извещают, что ты избран хранителем святыни».
Парсифаль немедля отправился к святому Граалю. Рыцари встретили его радостными кликами. Он вознес горячую молитву Богу, и по этой молитве Амфортас исцелился от своей раны. Парсифаль призвал к себе свою жену и сыновей.
Стал Парсифаль главою братства святого Грааля, хранителем священного сосуда.
В средние века многие европейские поэты обрабатывали сюжет сказания о святом Граале. В XII веке во Франции Робен де Борон написал стихотворный «Роман об истории Грааля», а Кретьен де Труа — роман «Парсифаль, или Сказание о Граале». В Германии в XIII веке появился роман Вольфрама фон Эшенбаха «Парсифаль». Сказание о Граале входит в роман английского писателя XV века Томаса Мэлори «Смерть Артура».
Привлекал этот сюжет и поэтов-романтиков XIX века (Л. Уланд, А.Теннисонидр.).
В 1882 году великий немецкий композитор Рихард Вагнер написал оперу «Парсифаль». Вагнер придавал большое значение литературной основе своих опер и сам писал либретто. Либретто «Парсифаля» было создано, главным образом, на основе романа Вольфрама фон Эшенбаха. Но Вагнер усилил религиозно-философский смысл легенды, подчеркнул христианскую идею греха и искупления. В опере Вагнера Амфортас терпит не столько физические, сколько душевные муки, оттого что, не будучи достойным, продолжает служить святому Граалю. Он стремится не к исцелению, а к смерти, и в финале оперы умирает.
Большая роль в опере принадлежит Кундрии. У Вагнера это не чудовище из древней легенды, а прекрасная девушка, находящаяся под властью злого заклятья и вынужденная — против своей воли — соблазнять рыцарей святого Грааля, склонять их к греху. Парсифаль, устояв перед ее чарами, освобождает Кундрию от заклятья, и она умирает просветленная.
61. ТРИСТАН И ИЗОЛЬДА
Одно из самых прославленных средневековых сказаний — «Тристан и Изольда» — кельтского происхождения.
Действие сказания происходит в королевстве Корнуолл (полуостров на юго-западе Великобритании), в Ирландии и в Бретани — области на северо-западе Франции, заселенной кельтами. Лес Моруа, где скрывались Тристан и Изольда, находится в Шотландии, остатки стен замка Тинтагель, названного в сказании резиденцией короля Марка, сохранились до наших дней на берегу Корнуолла.
Несмотря на столь точно обозначенное место действия, персонажи сказания, скорее всего, чисто легендарны. (Хотя известно, что в VI веке в Корнуолле правил король по имени Марк.) История о Тристане и Изольде уже в средние века получила общеевропейскую известность: с XII по XV век на этот сюжет было создано множество стихотворных и прозаических произведений на французском, английском, немецком, итальянском, испанском, норвежском, польском и других языках.
Ученые-литературоведы различают три направления, по которым средневековые авторы разрабатывали историю Тристана и Изольды: эпическое, лирическое и так называемое «рыцарское». В эпических версиях преобладает событийная сторона, в лирических на первый план выходит внутренний мир героев, их душевные переживания, в рыцарских описываются главным образом подвиги Тристана. Иногда сказание о Тристане и Изольде сближается с циклом сказаний о короле Артуре, и Тристан причисляется к рыцарям Круглого Стола.
Наиболее ранним из сохранившихся до нашего времени литературным произведением, посвященным любви Тристана и Изольды, является небольшая поэма «Жимолость» поэтессы XII века Марии Французской, причем в начале поэмы отмечается общеизвестность этого сюжета. Мария Французская пишет, что она «слышала не раз»,
Как сладостный постиг недуг
Тристана и Изольду вдруг,
Как скорбь наполнила их дни,
И вместе смерть нашли они.
(ПереводМ. Замаховской)
В средние века о Тристане и Изольде писали Эйльхарт фон Оберге, Готфрид Страсбургский, Томас Английский и многие другие авторы. До нашего времени дошла лишь часть этих произведений, причем большинство из них сохранилось не полностью. В1900 году французский ученый и писатель Ж. Бедье на основе сохранившихся текстов попытался реконструировать древнейшую версию сказания и создал «Роман о Тристане и Изольде».
Рихарду Вагнеру принадлежит опера «Тристан и Изольда». О ее героях композитор писал: «Их чувство проходит до конца все фазы бесплодной борьбы со сжигающим их в глубине души пламенем».
Правил некогда в Корнуолле благородный король Марк. И был у него племянник — Тристан, доблестный и прекрасный.
Однажды в окно королевского замка залетела белогрудая ласточка. В клюве она несла длинный и сияющий, как солнце, золотой волос.
Сказал король Марк своим рыцарям и баронам: «Та, которой принадлежит этот волос, сияющий, как солнце, должна стать моей женой. Кто из вас, благородные сеньоры, отправится добывать мне невесту? Кто отыщет златокудрую красавицу, где бы он ни была, и привезет ее в Корнуолл?» И сказал Тристан, доблестный и прекрасный: «Если такова твоя воля, король мой и дядя, я готов услужить тебе».
Снарядил он быстрый корабль, взял с собой десять рыцарей, храбрых и верных, и пустился в неведомый путь.
Побывал Тристан во многих странах, многих повидал красавиц, но не было среди них той, чьи волосы сияли, как солнце.
Однажды в сильную бурю прибило корабль Тристана к незнакомому зеленому берегу. Сошел Тристан на берег и спросил у древней старухи, несшей вязанку хвороста: «Скажи мне, матушка, как называется эта страна?» И старуха ответила: «Это Ирландия».
Вдруг слух Тристана был поражен грозным ревом, страшным, как голос злого духа. Тристан воскликнул: «Ради Бога, матушка, скажи мне, кто это кричит так ужасно?» Старуха ответила: «Это кричит дракон, что поселился в пещере возле нашей столицы. Каждый день требует он себе девушку и пожирает ее скорее, чем можно успеть прочитать «Отче наш». Король обещал свою дочь, Златокудрую Изольду, тому, кто победит дракона, но не нашелся пока такой храбрец».
И сказал Тристан: «Если суждено мне убить дракона, то я убью его».
Он пошел к пещере чудовища и вызвал его на бой. Огромен был дракон и ужасен с виду: покрыт чешуей, что крепче железа, на лапах — львиные когти, на лбу — бычьи рога, глаза — как раскаленные угли.
Ударил Тристан дракона копьем — не смог пробить чешуи. Ударил дракон Тристана лапой — рассек железные доспехи, заструилась по груди рыцаря алая кровь. Разинул дракон страшную пасть, дохнул на Тристана ядовитым пламенем. Потемнело у Тристана в глазах. Вонзил он свой меч прямо в разверстую пасть, поразил дракона в самое сердце. Грянулся дракон оземь и издох.
Болят у рыцаря кровавые раны, томит его жгучая жажда. Побрел он к ручью, чтобы напиться, но упал в зеленую траву и остался лежать почти бездыханный.
Вечером королевская дочь, Златокудрая Изольда, вышла со своими служанками прогуляться. Увидела она мертвого дракона, а поодаль — умирающего Тристана. А была королевская дочь сведуща в искусстве врачеванья, умела готовить отвары и мази, исцелять самые страшные раны. Велела она перенести Тристана в замок и стала за ним ходить.
Семь дней был Тристан без памяти. На восьмой — открыл глаза и увидел Златокудрую Изольду. Волосы ее сияли, как солнечный свет, и понял Тристан, что нашел ту, которую искал так долго.
Когда зажили раны Тристана, призвал его пред свои очи ирландский король и сказал: «Рыцарь доблестный и прекрасный! Ты избавил нашу страну от дракона, и я отдаю тебе в жены мою дочь, Златокудрую Изольду».
Изольда протянула Тристану руку.
Поклонился Тристан и сказал: «Я прибыл сюда по повелению моего господина, короля Марка. И к нему отвезу Златокудрую Изольду, чтобы стала она его супругой и нашей королевой».
Горько стало Изольде: не для себя, для другого увозит ее из дому Тристан, доблестный и прекрасный.
Стали собирать Изольду в дорогу. Мать Изольды, старая королева, сварила из тайных трав любовное зелье — если выпьют его мужчина и женщина вместе, то полюбят друг друга вечной любовью. В серебряный кувшин налила королева любовное зелье и велела Брангене, верной Изольдиной служанке, дать того зелья Изольде и королю Марку в день свадьбы.
Отчалил корабль от берегов зеленой Ирландии, поплыл к суровым берегам Корнуолла.
Грустит и плачет Изольда: жалко ей покидать родную землю, страшно плыть на чужбину.
Тристан старался развлечь ее и утешить. Стал он учить Златокудрую Изольду читать и писать, и понимать по-латыни, и играть в шахматы — игру королей.
Раз сидели они за шахматной доской, а день был жаркий. Захотелось Изольде пить, и послала она Брангену за вином. Перепутала Брангена кувшины, принесла не вина — любовного зелья.
Выпила Изольда половину кубка, а вторую дала Тристану. Так выпили они свою погибель.
С того дня предались Тристан и Изольда друг другу душою и телом, вступили на путь, с которого не сойти им до самой смерти.
На суровом берегу Корнуолла король Марк со своими рыцарями встречал их корабль.
О, благородный король Марк, встречаешь ты горе свое и терзанье!
Увидел король Марк, как красива Изольда, и полюбил ее с первого взгляда, а Тристана похвалил за верную службу.
Брангена, Изольдина служанка, чтобы скрыть позор госпожи и искупить невольную свою вину, в брачную ночь заменила Изольду на королевском ложе. Ночная тьма помогла обману.
Так стала Изольда королевой Корнуолла.
Честь не велит Тристану любить свою королеву. Долг не велит Изольде нарушать супружескую верность. Но забывали они о долге и чести и помнили лишь о любви.
Был у Тристана враг при дворе благородного Марка, коварный барон Андрет. Давно завидовал Андрет Тристану, давно искал случая опорочить его в глазах короля.
Говорит барон Андрет королю: «Берегись, государь! Королева обманывает тебя с Тристаном».
Король не поверил доносу, но видеть Тристана стало ему тяжело, и он отослал его из замка.
Но не мог Тристан жить без Изольды, а она без него. Стали они встречаться тайно и придумали такую уловку: Тристан, чтобы вызвать на свиданье Изольду, бросал щепки в быстрей ручей, что брал начало за пределами замка. Нет преград водному потоку — бежал ручей по королевскому саду, видела плывущие щепки Изольда, и было то знаком, что ждет ее Тристан у истока ручья под сосной.
Проведал об этом барон Андрет и сказал королю: «Государь, не поверил ты моим словам, так убедись своими глазами. Нынче вечером взберись на сосну, что растет за оградой замка, спрячься в ее ветвях, и ты узнаешь, какие речи ведут между собой Тристан и Изольда».
Послушался король коварного барона Андрета. Вот пришел Тристан под сосну, к истоку ручья, стал бросать в воду светлые щепки. Понесло их теченьем к Изольде. Но тут взошла на небе луна, и увидел Тристан в ручье отражение сосны и короля Марка в ее ветвях.
Не остановить Тристану быстрого теченья, не остеречь Златокудрую Изольду!
А Изольда уже спешит на свиданье, уже подходит к Тристану. Но тут услышала она, как качнулась на высокой сосне ветка. А ветра в тот вечер не было, и догадалась Изольда, что скрывается на сосне соглядатай. Остановилась златокудрая королева, но по своей женской хитрости даже не взглянула наверх, а громко заговорила с Тристаном.
Сказала Изольда: «Господин Тристан! Как посмел ты позвать меня сюда? Чего ты хочешь от меня?» Тристан, поняв хитрость Изольды, также громко ответил: «Прости меня, королева! Хочу я только, чтобы ты замолвила за меня слово перед королем, твоим супругом. Неведомо мне, чем навлек я на себя его немилость. Не знаю, за что прогнал он меня из замка».
Поверил король, что ни в чем не повинны Тристан и Изольда, обрадовался и на другой день послал к Тристану гонца с разрешением вернуться в замок.
По обычаю того времени, рыцари спали в том же покое, что и король с королевой, и от ложа Тристана до ложа Изольды было не более длины копья.
Говорит коварный барон Андрет королю Марку: «Государь! В последний раз испытай верность твоей жены и Тристана. Выйди после первого сна из опочивальни, и можешь меня повесить, если, вернувшись, не уличишь их в измене!» Купил барон Андрет крупичатой муки на четыре денье, рассыпал по полу опочивальни, чтобы остались на ней следы шагов Тристана, когда ночью он приблизился к королеве.
В полночь вышел король из опочивальни.
Но Тристан уже заметил рассыпанную муку, и перенесся к Изольде одним прыжком, не коснувшись ногою пола. На беду позабыл Тристан, что накануне во время охоты ранил его острым клыком дикий кабан. Открылась свежая рана, полилась горячая кровь.
Вернувшись, король застал Изольду одну на ложе, но обличали измену следы свежей крови, запятнавшей постель.
Велико было горе короля Марка, еще больше был его гнев. Повелел он схватить неверную королеву, повелел схватить и ее любовника и наутро сжечь обоих на костре.
Повели на казнь Тристана и Изольду. Вот ведут их мимо уединенной часовни. Тристан просит свою стражу: «Добрые господа! Разрешите мне помолиться в последний раз».
Вошел Тристан внутрь, а стража осталась у входа.
А надобно сказать, что стояла часовня на краю крутого обрыва, и внизу было море и острые камни.
Выломал Тристан из окна железную решетку и ринулся вниз.
А Изольду уже подвели к месту казни — сейчас взойдет она на костер.
Вдруг послышался глухой звук трещоток — это шли к костру сто прокаженных, отвратительных и покрытых гнойными язвами.
Старший из них сказал королю: «Государь! Костер — слишком легкая смерть для изменницы. Лучше отдай королеву нам».
И так велик был гнев короля, что он сказал: «Берите ее!» Под звук трещоток увели прокаженные Златокудрую Изольду.
А король залился слезами и, рыдая, сказал: «Погубил я храбрейшего из рыцарей, погубил прекраснейшую из женщин!» Но Господь милосердный сделал так, что Тристан не погиб. Когда прыгнул он из окна часовни, то ветер надул его плащ как парус, и Тристан опустился на камни, не претерпев никакого ущерба.
Узнал Тристан, что сталось с Изольдой, раздобыл себе меч и коня и устремился на помощь. Быстро нагнал он толпу прокаженных, тащивших златокудрую королеву, громким голосом крикнул: «Отпустите ее, коли жизнь вам мила!» Взялись прокаженные за дубины и колья. Но что дубина против меча, что злоба против доблести! Отбил Тристан Златокудрую Изольду, спас от участи, горшей, чем смерть.
В зеленом лесу, вдали от людей, поселились Тристан и Изольда. Тристан построил шалаш из еловых ветвей, чтобы им было, где жить, смастерил себе лук и стал ходить на охоту, а Изольда жарила дичь на костре.
Не было у них ни соли, ни хлеба, сухие листья служили им постелью, одежда превратилась в лохмотья, но в том зеленом лесу были счастливы Тристан и Изольда, как никогда прежде: теперь не упрекала их совесть, теперь не была их любовь преступной.
Но случилось так, что король Марк, охотясь однажды в том же лесу, увидал шалаш. И подумал король: «Кто же может жить в столь глухом месте?» Он сошел с коня и, раздвинув зеленые ветки, заглянул внутрь шалаша.
Тристан и Изольда спали, меч Тристана лежал между ними. Изумился король, увидев живыми тех, кого почитал умершими, и былой гнев вскипел в его сердце. Выхватил он из ножен свой меч с золотой рукоятью и хотел поразить спящих, но подумал: «Господь милосердный явил чудо, избавив их от неминуемой смерти. Хорошо ли я поступлю, если убью их?» И тогда, умягчившись сердцем, король Марк осторожно взял меч Тристана, а вместо него положил свой — с золотой рукоятью. Потом снял кольцо с пальца Изольды — легко снялось оно, так исхудали ее руки — и надел другое, то, что сама Изольда подарила ему в злополучный день их свадьбы. И тихо, не разбудив спящих, удалился король.
Проснулись Тристан и Изольда. Узнал Тристан меч своего короля, узнала Изольда свое обручальное кольцо.
«Горе нам! — воскликнул Тристан. — Здесь был благородный Марк. Он пощадил нас, хотя мог убить».
Опечалилась Златокудрая Изольда: перед жестоким королем они были правы, перед великодушным — опять виноваты.
И сказал Тристан: «Госпожа моя! Чтобы не совершить бесчестного дела, должен я возвратить тебя супругу».
И сказала Изольда: «Я сделаю так, как ты прикажешь, единственный мой господин».
Посадил Тристан Изольду на своего коня, взял его под уздцы и шагом повел по лесной дороге. Горестным был этот путь, и они не сказали друг другу ни слова.
Благородный король Марк принял Изольду с любовью, даровал ей полное прощенье, а Тристан, терзаемый жестокой печалью, навсегда покинул берега Корнуолла.
Два года скитался Тристан по свету. Много подвигов он совершил и покрыл новой славой свое имя, но в мыслях его была одна Изольда.
Узнал однажды Тристан, что есть у короля Уэльса волшебный колокольчик, от нежного звона которого забывается всякое страданье и печаль превращается в радость.
И подумал Тристан: «Вот бы был подарок для Изольды!» Отправился Тристан в Уэльс и спросил короля: «Что бы ты дал, государь, тому, кто убьет свирепого великана Ургана, угнетающего твою страну?» Король Уэльса ответил: «Все, что тот пожелает».
Страшен был бой с великаном, но Тристан победил. Получил он волшебный колокольчик, послал его Златокудрой Изольде.
Изольда обрадовалась подарку Тристана, но, узнав, что колокольчик волшебный, сказала: «Разве могу я быть веселой, когда мой любимый пребывает в печали?» И бросила колокольчик в море.
Но Тристан об этом не знал и думал, что Изольда уже позабыла их страданья и живет в спокойствии и счастье.
Однажды оказался Тристан в Бретани, стране красивой и плодородной. Но захватили Бретань враги, потоптали ее поля, пожгли города и села, осадили королевскую столицу.
Встал Тристан на защиту Бретани, изгнал врагов из ее пределов. Король Бретани полюбил Тристана как сына и предложил свою дочь ему в жены. Была королевна добра и простодушна, были у нее нежные руки, а звали ее — тоже Изольдой. Дрогнуло сердце Тристана, и в недобрый час взял он в жены другую Изольду.
Но когда другая Изольда, добрая и простодушная, спросила, стыдясь, отчего не одарит он ее поцелуем, почему не прижмет к своему сердцу, Тристан ответил: «В давние времена я дал обет: если когда-нибудь возьму себе жену, то первый год буду жить с ней, как брат с сестрой».
Вскоре поссорился Тристан с одним бароном и вызвал его на поединок. Барон был предатель и трус, он ударил Тристана отравленым копьем.
И вот, умирает Тристан, доблестный и прекрасный.
Велел Тристан снарядить корабль и послать за Златокудрой Изольдой, чтобы мог он проститься с ней перед смертью.
Тристан сказал капитану: «Торопись, друг, ибо недолго осталось мне жить. И если привезешь ты златокудрую королеву — поставь на корабле белый парус, если же откажет она мне в последней милости — черный».
Подслушала речь Тристана его супруга, другая Изольда, добрая и простодушная, и охватила ее жгучая ревность.
Узнала Златокудрая Изольда, что умирает ее любимый, рванулась к нему всем сердцем. Но как уехать от мужа, благородного короля Марка?
Говорит она Брангене, верной своей служанке: «Если король меня не отпустит, то я умру».
Бросилась Брангена перед королем на колени и поведала, как своими руками дала она Тристану и Изольде любовного зелья, и полюбили они друг друга такой любовью, противиться которой не в человеческих силах.
Сказал король Марк: «Если так, то нет на них никакой вины».
И отпустил Златокудрую Изольду, куда она пожелает.
Птицей летит по морю корабль, ветер надувает белый парус.
Выглянула из окна другая Изольда, увидела корабль, сказала о том Тристану.
Спрашивает Тристан: «Какого цвета на нем парус?» Ответила другая Изольда, добрая и простодушная: «Чернее тутовых ягод».
И Тристан, не отпускавший от себя жизнь лишь потому, что ждал Златокудрую Изольду, трижды произнес ее имя и умер.
Не пришлось Златокудрой Изольде принять последний вздох Тристана, без нее скончался ее любимый!
Сказала Изольда Златокудрая другой Изольде: «Уйди! Сейчас я должна быть с ним, потому что никто на свете не любил его сильнее меня».
И, оставшись наедине с Тристаном, крепко его обняла, прижалась грудью к его груди, устами к его устам, и сердце ее разорвалось.
Король Марк приказал сделать два гроба: для Тристана — из зеленого берилла, для Изольды — из прозрачного халцедона.
Похоронили их по две стороны от часовни. За ночь на могиле Тристана вырос высокий терновник, изогнулся над крышей часовни и вершиной врос в могилу Изольды.
_________________ Мой девиз: один против всех, и всем несдобровать...
62. ТОМАС ЛЕРМОНТ
Полулегендарный шотландский поэт Томас Лермонт из Эрсидцуна, живший в XIII веке, считается зачинателем шотландской литературы. Великий английский писатель Вальтер Скотт писал: «Мало кто так прославлен в преданиях, как Томас из Эрсилдуна».
В одной из легенд рассказывается о том, каким образом Томас Лермонт обрел свой поэтический дар.
На берегу реки Лаудер, у подножия Эддонских холмов, в своем родовом замке Эрсилдун жил благородный, хотя и небогатый, шотландский дворянин Томас Лермонт. На всю округу славился Томас Лермонт своим умением петь и играть на арфе, а такое умение шотландцы издревле ценили наравне с воинской доблестью.
Однажды майским утром Томас Лермонт сидел на берегу Лаудера под сенью старого Элдонского дуба, о котором говорили, что ему уже тысяча лет, и задумчиво перебирал струны арфы.
Вдруг послышался стук копыт, перезвон бубенцов, и из леса выехала всадница на статном сером коне. Она держала на сворке семь борзых собак, семь гончих бежали следом. Грива коня была украшена пятьюдесятью и еще девятью серебряными бубенцами, шелковые поводья расшиты драгоценными каменьями, седло крыто алым бархатом, а стремена сделаны из прозрачного хрусталя.
На всаднице было атласное платье, зеленое, как молодые листья рябины, и такой же плащ, а сама она была хороша, как майское утро.
Томас подумал, что перед ним Святая Дева, и хотел преклонить перед нею колена, но красавица, будто угадав его мысли, сказала: «Нет, Томас, я не Святая Дева, а всего лишь королева доброго народца — фей и эльфов».
Она спрыгнула с коня, присела на траву рядом с Томасом и попросила: «Сыграй мне на своей арфе, Томас из Эрсидцуна! И, если твоя игра придется мне по нраву, я щедро награжу тебя».
«Охотно, прекрасная королева, я приложу все свое умение, чтобы угодить тебе», — ответил Томас и заиграл. Струны как будто сами пели под его руками, мелодия лилась, как ручей с вершины холма.
Когда Томас закончил, королева фей сказала: «Никогда еще мне не доводилось слышать такой прекрасной игры, хотя в моем королевстве немало искусных музыкантов. Проси у меня награду, какую только пожелаешь».
Томас ответил: «Если ты и вправду хочешь меня наградить, то позволь поцеловать тебя».
Лицо прекрасной королевы затуманилось печалью, и она сказала: «Как бы не пожалеть тебе, Томас из Эрсилдуна, о своей просьбе. Ведь если ты поцелуешь меня хоть раз, то окажешься в полной моей власти и тебе придется прослужить мне семь лет. А к добру это или к худу — никто не знает».
Томас воскликнул: «Я готов служить тебе не семь лет, а до конца своей жизни!» — и поцеловал прекрасную королеву в уста, алые, как цветы шиповника.
И вдруг с королевой произошла страшная перемена: ее золотые волосы поседели, белоснежная кожа пожелтела и покрылась морщинами, зеленое платье полиняло и стало серым, как пепел. Статный конь превратился в заморенную клячу, а борзые и гончие — в голодных волков.
В ужасе смотрел Томас Лермонт на преображенную королеву, а она рассмеялась и сказала: «Не будем медлить, Томас из Эрсилдуна, нам предстоит неблизкий путь!» Королева вскочила в седло, велела Томасу сесть к ней за спину, и заморенная кляча понеслась быстрее птицы, а голодные волки побежали следом.
И вот зеленые долины и поросшие вереском холмы остались позади — перед путниками расстилалась унылая пустошь, бескрайняя и бесплодная.
Королева фей остановила коня и сказала: «Здесь мы отдохнем. Приляг, Томас, на землю, склони голову ко мне на колени, да смотри — не засни, потому что должны тебе явиться три видения».
Томас послушался и вскоре увидел, как пролегли через пустошь три дороги. Одна — узкая и каменистая, вся заросшая тернием и колючим шиповником. Королева фей сказала: «Это — путь правды, самый трудный из всех путей».
Другая дорога была широкая и гладкая, по ее обочинам цвели душистые лилии. Королева фей сказала: «Это — дорога лжи. Многие выбирают ее, потому что легко по ней идти, но она ведет к погибели».
Третья дорога, то исчезая, то вновь появляясь, вилась среди густых зарослей зеленого папоротника и лилового вереска. «А эта дорога, — сказала королева фей, — ведет в мою страну. По ней-то мы и поедем».
Сначала дорога петляла по склону холма, потом стала спускаться в ущелье, сумрачное и холодное, как могила. По дну ущелья катил свои темные воды широкий поток, и Томас увидел, что течет в нем не вода, а кровь.
Королева фей сказала: «Это кровь, пролитая на полях сражений. Когда на земле мир — поток мелеет, когда начинаются войны — выходит из берегов».
Конь переплыл кровавый поток, перенеся всадников на другой берег. Дорога пошла вверх, и вскоре Томас снова увидел солнечный свет.
Он и его спутница оказались в зеленом саду. Ветви яблонь клонились под тяжестью спелых плодов. Томас проголодался и хотел сорвать яблоко, но королева фей остановила его: «Остерегись, Томас, если в стране фей ты съешь что-нибудь кроме того, что я сама тебе предложу, или заговоришь с кем-нибудь, кроме меня, то останешься здесь навсегда».
Вскоре пред ними предстал прекрасный замок, стоящий на вершине холма. Королева фей сказала: «Вот мое жилище. Здесь живет король — мой супруг, и мой народ — феи и эльфы».
Она затрубила в рог, что висел у нее на поясе, и со всех башен радостно отозвались трубы. Распахнулись ворота, опустился подъемный мост, навстречу королеве вышел ее супруг в окружении фей и эльфов.
И тут же к королеве вернулась ее прежняя красота и великолепный наряд, конь обрел прежнюю стать, а голодные волки превратились в породистых собак.
Король и королева рука об руку вошли в замок, остальные последовали за ними. В замке феи и эльфы окружили Томаса и стали спрашивать, кто он таков. Но Томас, помня предостережение королевы, молчал.
За него ответила королева: «Это Томас из Эрсилдуна. Он дал обет молчания, но прекрасно умеет играть на арфе. Завтра мы устроим состязание музыкантов и посмотрим, кто окажется искуснее — жители страны фей или обычный человек».
На другой день все собрались в самом большом зале замка. Король и королева сидели на тронах, украшенных драгоценными камнями. Два эльфа внесли золотую арфу, и королева фей объявила: «Эта арфа станет наградой тому, кто победит в состязании».
Сначала свое искусство показали жители страны фей. Мелодии, которые они играли, были волшебными, на земле таких не слыхали.
Томас Лермонт подумал: «Где мне с ними тягаться!» Но тут королева фей сказала: «Теперь твой черед, Томас из Эрсилдуна!» Томас взял свою арфу и, едва начав играть, забыл, что находится в царстве фей и вокруг него множество народа. Ему казалось, что он сидит под Элдонским дубом и слушает его одна прекрасная королева.
Когда он закончил, все в один голос решили: «Томас из Эрсилдуна выиграл состязание.» Ему вручили золотую арфу.
Следующим утром королева сказала Томасу: «Пора тебе возвращаться домой».
Томас удивился: «Ведь ты говорила, что я должен прослужить тебе семь лет, а пошел только третий день!» На что королева ответила: «В стране фей время идет не так, как на земле. Ровно семь лет минуло с тех пор, как мы с тобой встретились под Элдонским дубом».
Тогда Томас воскликнул: «Без тебя безрадостна будет моя жизнь! Разреши мне остаться здесь навсегда».
Но королева фей сказала: «Тебе нельзя больше оставаться здесь ни одного дня. Раз в семь лет сюда прилетает злобный дух из Царства Тьмы и забирает кого-нибудь из моих слуг. Сдается мне, что на этот раз он выберет тебя».
Королева фей велела оседлать своего серого коня, вскочила в седло, Томас снова сел к ней за спину, и они пустились в обратный путь.
Вот уже показались Элдонские холмы. Томас сошел с коня и стал прощаться с прекрасной королевой.
Королева фей сказала: «Прими от меня три волшебных дара, Томас из Эрсилдуна. Первый — дар стихотворства. Отныне ты сможешь слагать стихи, и люди станут называть тебя Томас Стихотворец. Второй — дар пророчества. Ты будешь провидеть на много лет вперед и предсказывать то, что случится в далеком будущем. Третий — дар правдивости. Никогда твои уста не произнесут ни слова лжи».
Томас воскликнул: «Спасибо тебе за два первые дара, а третий — возьми обратно. Если я не смогу лгать, то как же я стану торговать на ярмарке, оказывать почтение вельможам и льстить красавицам?» Но королева фей сказала: «Не отказывайся от третьего дара, Томас. Он пугает тебя, но в нем — великая сила».
И Томас ответил: «Будь по-твоему».
Королева фей повернула своего коня. Томас крикнул ей вслед: «Я не хочу расставаться с тобой навсегда!» Королева, обернувшись, ответила: «Придет время — и я позову тебя. Жди моих посланцев, Томас из Эрсилдуна! Но знай, придут они за тобою не скоро».
С той поры минуло дважды семь лет. Томас жил в родном Эрсилдуне, но его слава гремела по всей Шотландии. Его почитали как мудрого прорицателя, как человека, который никогда не лжет и как вдохновенного поэта.
Предсказания Томаса Лермонта были полны глубокого смысла и всегда исполнялись. Однажды граф Марч, знатный вельможа, послал к Томасу в Эрсилдун своего слугу, чтобы узнать, какая на другой день будет погода. Томас ответил: «Завтра разразится буря, какой еще не бывало в Шотландии».
Однако следующее утро выдалось ясным и тихим Граф Марч потребовал, чтобы прорицатель признал свою ошибку, но Томас сказал: «Подождите до полудня».
Настал полдень. И случилось так, что в это время король Шотландии Александр III ехал верхом по узкой горной дороге. Конь под ним оступился, король упал с крутого склона и разбился насмерть.
У Александра III не было прямого наследника, и сразу после его гибели объявилось тринадцать претендентов на шотландский престол. В стране началась великая смута, которая продолжалась долгие годы.
Вскоре на Шотландию напали англичане. Шотландцы мужественно защищали свою независимость.
Однажды шотландское войско остановилось на отдых в двух милях от Эрсилдуна, там, где Лаудер впадает в реку Твид. Томас Лермонт пригласил шотландских вождей в свой замок и устроил для них пир. Когда гости насытились, они стали просить хозяина показать свое искусство, о котором они так много слыхали, и спеть какую-нибудь песню собственного сочинения.
Томас взял свою золотую арфу и запел о том, как некогда побывал он в стране фей и с тех пор тоскует по ее прекрасной королеве.
Вдруг в пиршественную залу вбежал слуга и закричал: «Господин, случилось небывалое: из лесу вышли два белых оленя и идут прямо к замку!» Томас Лермонт и его гости пошли посмотреть на такое диво. И правда — по улице селения, не обращая внимания на собравшуюся толпу, царственной поступью шествовали олень и олениха, белые, как снег на горной вершине.
И сказал Томас Лермонт: «Клянусь, это существа не из нашего мира, и они посланы за мной».
Он вернулся в замок, взял свою золотую арфу и пошел навстречу оленям. Олени остановились, поджидая его. Томас в последний раз взглянул на Эрсилдун и произнес: «Прощай, жилище моих предков! Отныне никто из Лермонтов не будет владеть тобой. Твои древние стены обветшают, и там, где некогда пылал твой гостеприимный очаг, зайчиха выведет свое потомство».
Томас вместе с белыми оленями перешел вброд Лаудер — и все трое скрылись из глаз…
В Шотландии Томаса Лермонта почитают до сих пор. На древней башне, сохранившейся там, где было селение Эрсилдун, и, по традиции, называемой «Башней Томаса», в 1894 году была установлена мемориальная доска. Памятным камнем отмечено и место, где, по преданию, рос Элдонский дуб, под которым Томас Лермонт встретился с королевой фей.
В1838 году Вальтер Скотт собрал и опубликовал легендарные и исторические данные о Томасе Лермонте, а также написал поэму «Томас Стихотворец».
Произведения самого Томаса Лермонта на протяжении долгого времени бытовали в изустной традиции. Ему приписывается один из ранних стихотворных вариантов романа о Тристане и Изольде. Поэт и историк XVI века Роберт де Брюнн писал об этом романе: «Он был бы лучшим из всех, когда-либо сочиненных, если бы его можно было читать вслух в том виде, в каком он был создан автором — Томасом Эрсилдуном», но «он написан таким цветистым языком и таким сложным размером, что теряет все свои достоинства в устах обыкновенных менестрелей».
Свои прорицания Томас Лермонт также облекал в стихотворную форму. По большей части они касались истории Шотландии. Томас Лермонт предсказал битву при Бэннокберне, в которой шотландцы нанесли сокрушительное поражение англичанам. Это произошло в 1314 году, через семнадцать лет после смерти (или, если верить легенде, таинственного исчезновения) самого Томаса. Он предсказал также объединение Англии и Шотландии под властью короля шотландского происхождения, рожденного французской королевой:
Британию он от морей до морей покорит,
Потомкам его подчинятся шотландец и бритт
(ПереводМ Клягиной-Кондратьевой)
Это предсказание исполнилось в 1603 году, когда королем Англии и Шотландии стал Яков VI, сын шотландки Марии Стюарт, бывшей замужем за французским королем Франциском II.
Предсказал Томас Лермонт и будущее наступление конца света: это произойдет, когда два валуна, стоящие в узком заливе Тэй и известные под названием «Коровы Гаури», выйдут на берег. (Говорят, что валуны приближаются к суше со скоростью одного дюйма (2,54 см) в год.). Великий русский поэт М.Ю. Лермонтов считал Томаса Лермонта своим предком. Действительно, в начале XVII века некий шотландский дворянин Георгий Лермонт поступил на службу к царю Михаилу Федоровичу и был назначен «обучать хитростям ратного строения дворян и детей боярских». М.Ю. Лермонтов является потомком этого Лермонта в восьмом колене.
Философ и литературный критик Вл. Соловьев писал, что Лермонтов был очень близок по духу к Томасу Лермонту — «древнему своему предку, вещему и демоническому(…), сего любовными песнями, мрачными предсказаниями, загадочным двойственным существованием и роковым концом».
_________________ Мой девиз: один против всех, и всем несдобровать...
Ирина Анатольевна Мудрова
«Великие мифы и легенды. 100 историй о подвигах, мире богов, тайнах рождения и смерти»: Центрполиграф; Москва; 2011
Цитата:
КЕЛЬТСКАЯ МИФОЛОГИЯ
Бой Кухулина с Фердиадом
Герой из героев, славный воин древнего Ульстера, первый среди воинов Красной Ветви короля Конхобара, бесстрашный уладский пес – так называли Кухулина его друзья и враги.
И был еще только один воин в пяти королевствах древней Ирландии, или, как тогда говорили, – в Эрине, который мог сравниться с Кухулином в отваге и боевом искусстве.
То был Фердиад, сын Дамона.
Эти два славных героя – Кухулин и Фердиад – были назваными братьями и друзьями. Они вместе росли, вместе обучались приемам боевой силы и мужества у грозной воительницы Скатах на острове Скай. Там прошла их юность, там они познали любовь и возмужали, оттуда, рука об руку, отправились на ратные подвиги в чужие, далекие страны.
Их преданность и верную дружбу скрепила кровь, пролитая во многих опасных битвах, боях и сраженьях. Но случилось так, что, рассердившись на злого и коварного короля Конхобара, Фердиад вместе с другими воинами Красной Ветви покинул Ульстер и ушел на службу к гордой и жестокой коннахтской королеве Мав.
Как раз в ту пору Мав задумала идти войной на королевство Ульстер. Ей давно хотелось показать королю уладов Конхобару, что не он самый сильный король в Эрине.
Она собрала всех своих славных воинов и сама повела их на север в Ульстер. Время для войны она выбрала удачное – короля Конхобара и его воинов одолел тяжкий недуг. Это случалось с ними к началу каждой зимы – в наказание за то, что однажды король Конхобар надсмеялся над богиней войны Махой.
И вот когда все уладские воины обессилели от недуга, королева Мав покинула Коннахт и подошла со своим воинством к самой границе Ульстера – к Северному Проходу.
Узнав, что на Ульстер идет могучее войско королевы Мав, Кухулин послал своего возницу Лойга к богине Махе с великой просьбой, чтобы она сняла свое проклятье с уладов. А пока силы к ним еще не вернулись, Кухулин один вышел защищать Северный Проход от врага.
Проклятье богини Махи его не коснулось: когда с уладами только случилось это несчастье, Кухулин еще не родился. Не проходило дня, чтобы от руки Кухулина пало меньше ста воинов королевы Мав. Недаром шла о нем слава героя из героев, бесстрашного бойца, победителя во многих битвах.
Мало того, по ночам Кухулин незаметно подбирался к самому лагерю гордой королевы и камнями, метко пущенными из пращи, разгонял всю ее стражу. Так что никому не было от него покоя не только днем, но и ночью.
Тогда надумала королева Мав направить к Кухулину гонцов и послов. Гонцы бегали от нее к палатке Кухулина и обратно, передавая ее вопросы и его ответы. И было решено между ними, что не станет больше королева Мав продвигаться в Ульстер форсированным маршем, а будет каждый день посылать к Кухулину по одному воину для встречи в славном поединке. Условились они, что пока он будет биться в поединке, она может идти со своим войском вперед, но как только воин ее будет убит – коли это случится, – она остановится до следующего дня.
«Лучше уж я буду терять в день по одному воину, чем по сто», – думала коварная Мав.
Но шел день за днем, и Кухулин убивал в честном поединке одного за другим лучших ее воинов. И настал день, когда королева Мав не знала, кто бы еще мог сразиться и выдержать бой с Кухулином.
Пришлось ей созвать большой совет мужей Эрина. Стали мужи Эрина думать и, подумав, сошлись на одном:
– Фердиад, сын Дамона! Ибо в битве, в бою и в сражении он один равен храбрейшему герою Кухулину. Вместе росли они, вместе обучались приемам бое вой силы и мужества у грозной Скатах.
– Удачный выбор! – одобрила королева.
И послали гонцов и послов за Фердиадом. Но Фердиад отказался, отверг, отослал назад гонцов и послов королевы. Не пошел он на ее зов, ибо знал, чего хотят от него: чтобы вступил он в единоборство с милым другом своим, названым братом и соратником.
Тогда Мав послала к Фердиаду друидов и злых певцов, чтобы они спели ему три цепенящих песни и три злых заклинания – на позор, посмеяние и презрение, – если Фердиад откажется к ней прийти.
На этот раз Фердиад пошел, ибо легче, казалось ему, пасть от копья силы, ловкости и отваги, чем от стрел стыда, позора и поношения. Мав сама вышла к нему навстречу и приняла его с честью и приветом. Потом созвала своих вождей и военачальников и приказала им устроить в честь Фердиада пир.
За столом Фердиад сидел от нее по правую руку. А с другой стороны рядом с ним Мав посадила свою дочь Финдабайр и наказала ей подливать герою лучшие вина, чтобы его кубок никогда не оставался пустым.
Фердиад быстро захмелел и развеселился. Тогда королева стала восхвалять его отвагу, мужество и геройские подвиги и посулила ему несметные богатства, новые земли и свою дочь Финдабайр в жены, если он вступит в единоборство с Кухулином.
Собравшиеся за столом громко приветствовали такие слова королевы.
Все, кроме Фердиада.
Он один сидел молча. Горько было ему даже думать о бое со своим другом, товарищем и побратимом. Он сказал королеве:
– Твои дары поистине щедры и прекрасны, гордая Мав!
Но я недостоин их. Никогда я не приму их в награду за бой с милым моим другом Кухулином.
И поняла тогда Мав, что такую преданность и любовь не разрушить ни лестью, ни подкупом. И задумала она иной план.
Она, сделав вид, будто не слышала, что он только что говорил, обернулась к своим воинам и советникам и спокойно заметила:
– Пожалуй, теперь я готова поверить тому, что говорил о Фердиаде Кухулин.
– А что Кухулин говорил обо мне? – спросил Фердиад.
– Он сказал, что ты слишком опаслив и осторожен, чтобы выступить против него в поединке, – ответила Мав.
Фердиада охватил гнев, и он воскликнул:
– Не следовало Кухулину так говорить обо мне! Не мог он, положа руку на сердце, сказать, что хоть раз я был трусом или выказал недостаток храбрости в наших общих делах. Клянусь моим главным оружием, завтра же на рассвете я первый вызову его на бой, который мне так ненавистен!
И, не прибавив больше ни слова, Фердиад, печальный, вернулся в свою палатку.
В ту ночь не слышно было ни музыки, ни песен среди верных воинов Фердиада. Они видели, как вернулся с королевского пира их начальник и господин, и шепотом вели беседу, с тревогой вопрошая друг друга, что же будет. Они знали, что Фердиад искусен и неустрашим в бою, но они знали, что не менее искусен и столь же неустрашим Кухулин.
Как им было не знать, что когда встречаются в честном поединке два таких бесстрашных героя, одному из них суждено погибнуть!
Фердиад отдыхал до рассвета, а потом велел запрячь колесницу – он хотел явиться на место поединка раньше Кухулина.
Возница вывел коней, запряг колесницу и вернулся в палатку к Фердиаду. Он попытался уговорить своего господина не идти в бой на Кухулина. Фердиад не скрыл от него, как тяжело ему выступать против своего побратима, но уж, коли он дал слово королеве Мав, он его сдержит.
Лучше б он не давал ей слова!
Печаль и гнев не оставляли Фердиада при мысли об этом. Он пришел в палатку уладских воинов и, повысив голос, громко сказал, чтобы слышали все:
– Пусть лучше мне погибнуть от руки славного Кухулина, чем ему от меня! А если падет от моей руки Кухулин, не жить и королеве Мав и многим из ее славных воинов. Виною тому обещание, какое она вырвала у меня, когда я был пьян и весел у нее на пиру. Верьте мне!
Потом Фердиад взошел на колесницу и устремился к броду через реку на место поединка. Там он заставил возницу распрячь коней и, разобрав колесницу, велел поставить для себя шатер и накрыть его шкурами. Землю застлали пледами, набросали подушек, и Фердиад лег спать до прихода Кухулина.
А пока он спал, верный Кухулину Фергус тайно покинул палатку коннахтских воинов и отправился к Кухулину, чтобы сказать ему, с кем ему предстоит биться в грядущий день.
– Клянусь жизнью, – воскликнул Кухулин, услышав эту весть, – не такой разговор хотелось бы мне вести с моим другом и побратимом! Не из страха перед ним, но из любви и нежной привязанности. Но раз уж так случилось, лучше мне погибнуть от руки этого славного воина, чем ему от меня!
И Кухулин лег спать и спал долго. Не хотел он рано вставать, чтобы коннахтские воины не сказали, что ему не спится от страха перед Фердиадом. Солнце стояло уже высоко, когда он наконец поднялся на свою колесницу и поехал к броду через реку на место поединка.
Фердиад уже ждал его и, как только Кухулин сошел с колесницы, приветствовал своего друга.
– Ах, Фердиад, – горестно сказал ему в ответ Кухулин, – раньше я верил, что ты приветствуешь меня как друг. Но теперь этой веры больше нет! Как мог ты променять нашу дружбу на лживые обещания вероломной женщины?
Уязвленный упреками Кухулина, Фердиад воскликнул:
– Не слишком ли затянулся наш разговор? Пора вступить в беседу нашим копьям!
И вот, сблизившись, славные воины стали метать друг в друга легкие копья. Словно пчелы в ясный летний денек, летали между врагами острые дротики, и горело солнце на их крыльях – наконечниках.
Так бились они целый день, время от времени меняя оружие. Но и в защите, и в нападении их искусство было равно, и какое бы оружие они ни выбирали, ни разу оно не обагрилось их кровью. Когда же спустилась ночь, они решили, что на сегодня поединок закончен и пора отдохнуть.
Побросав оружие своим возницам, отважные воины кинулись друг другу на шею и трижды по-братски нежно расцеловалась.
Потом возницы приготовили для них постели из свежего камыша, для каждого на своем берегу реки: для Фердиада – на южном, для Кухулина – на северном.
Из Ульстера прискакали гонцы и привезли Кухулину целебные травы и снадобья, чтобы поднять его силы и избавить от боли и усталости его натруженное тело. Кухулин разделил все травы и все лекарства поровну, и отослал половину Фердиаду.
А коннахтские воины принесли из лагеря для Фердиада еду и питье. Фердиад разделил тоже все поровну и отослал половину Кухулину.
Ночь их кони провели в одном загоне, а возницы – вместе у одного костра.
Наутро, как только засветило солнце, бойцы снова встретились у брода. На этот раз они сражались на колесницах, пуская в ход тяжелые копья. Бой шел весь день, и каждый получил немало жестоких ударов, прежде чем настала ночь и они решили передохнуть. На этот раз оба были так тяжко изранены, что птицы могли влетать в их раны с одной стороны и вылетать с другой.
Но и эту ночь их кони провели в одном загоне, а возницы – вместе у одного костра.
Когда же наутро они встретились у брода, чтобы продолжать поединок, Кухулин увидел, что Фердиад уже не тот, что был прежде: и взгляд его стал мрачен, и не мог он уже прямо держаться, а шел сгорбившись, еле волоча ноги.
Великая печаль охватила Кухулина. Он перешел вброд реку и, приблизившись к Фердиаду, сказал ему:
– Друг мой, товарищ и побратим, вспомни, как мы любили друг друга, как вместе проливали кровь в жестоких битвах, боях и сраженьях. Послушай своего младшего брата: откажись от единоборства у брода!
На это Фердиад ниже опустил голову, чтобы не смотреть в глаза Кухулину, и сказал с грустью, что не может он нарушить свое слово, данное в злую минуту королеве Мав, и будет биться с Кухулином, пока один из них не победит.
На этот раз они вместе выбрали оружие, и бой начался.
Весь длинный день в полной тишине они метали, тяжелые копья, сшибались на острых мечах, рубили, кололи, резали и наносили прямые удары. Только темный вечер заставил их кончить единоборство.
Все так же молча побросали они оружие своим возницам и, не обнявшись, не сказав друг другу доброго слова, мрачно разошлись по своим палаткам.
Ту ночь их кони провели в разных загонах, а возницы – каждый у своего костра.
Рано утром Фердиад поднялся первым и надел свои самые прочные, самые тяжелые, непроницаемые боевые доспехи, чтобы защитить себя от ужасного рогато го копья – Га-Бульга, каким славился Кухулин в поединке у брода.
Вскоре вышел к реке и Кухулин, и бой разгорелся, свирепый и беспощадный.
Удары их копий были так сильны, что щиты бойцов прогнулись вовнутрь. Шум битвы их был так велик, что вспугнул всех демонов неба и заставил их носиться в воздухе с громкими криками. Так тяжела была поступь бойцов, что они вытеснили реку из берегов.
Уже близился вечер, когда Фердиад неожиданным выпадом жестоко ранил Кухулина, вонзив свой меч в его тело по самую рукоять, и кровь рекой полилась из раны и затопила брод.
Кухулин не успел ответить, а Фердиад следом за первым ударом нанес второй и третий.
Только тогда крикнул Кухулин своему вознице Лойгу, чтобы подал он рогатое копье Га-Бульгу. Прицелившись, он метнул его двумя пальцами ноги, и Га-Бульга, пробив тяжелые доспехи Фердиада, смертельно поразил его.
– Вот и пришел мне конец, мой Кухулин, – произнес Фердиад и рухнул на землю.
Увидев, как падает на землю его друг и названый брат, Кухулин отбросил страшное свое оружие и кинулся к Фердиаду. Он склонился над ним, поднял его на руки и с осторожностью перенес через брод на северную сторону реки – сторону славных уладов. Не хотел он оставлять друга своих юных лет, своего на званого брата, соратника в грозных битвах на земле врагов, на южном берегу реки.
Кухулин опустил Фердиада на землю, склонился над ним и стал горько его оплакивать. Забывшись в горе и не думая об опасности, Кухулин долго просидел так возле убитого друга, пока его возница Лойг не посоветовал ему уйти подальше от брода, где в любую минуту на него могли напасть коварные воины королевы Мав.
На слова Лойга Кухулин медленно поднял голову и сказал тихо, печально:
– Друг мой Лойг, знай и запомни: отныне и впредь любая битва, любой бой или сраженье покажутся мне пустой шуткой, забавой, игрушкой после поединка с милым моему сердцу Фердиадом.
Мудрая Унах
Как вы уже знаете, жил когда-то в Ирландии герой-великан по имени Кухулин. И еще один герой, такой же задиристый вояка, только ростом поменьше, по имени Финн.
Финн жил в большом доме на самой вершине крутой горы. Нельзя сказать, чтобы это было такое уж удобное место для жилья: откуда бы ни дул ветер, на вершине горы всегда было очень ветрено. К тому же когда Финна не было дома, его жене, Унах, приходилось самой ходить за водой, а для этого надо было спуститься к подножию крутой горы, где протекал ручей, и потом с полными ведрами лезть наверх. Не так-то это легко, как вы сами себе можете представить.
И все-таки в одном отношении место, где стоял дом Финна, было очень удобное: с вершины горы Финну были видны все четыре стороны – и север, и юг, и запад, и восток. Поэтому, когда кому-нибудь из его врагов приходило в голову нанести ему визит, он знал об этом заранее. А Финн был не из тех, кто любит неожиданные визиты и всякие сюрпризы.
Правда, он мог и другим путем узнать, что его ждет. Для этого ему достаточно было засунуть в рот палец, нащупать последний зуб с правой стороны, и он тут же узнавал, что вскоре должно произойти.
И вот в один прекрасный день, когда Финн и его жена, Унах, мирно сидели за столом, Финн невзначай засунул палец в рот и тут же побелел, точно снег в январе.
– Что случилось, Финн? – спросила его жена, Унах.
– О горе мне и погибель! Он идет сюда, – ответил Финн, как только вынул палец изо рта и смог заговорить.
– Кто идет сюда? – удивилась Унах.
– Ужасное чудовище Кухулин! – ответил Финн, и при этом вид у него стал совсем унылый, точно дождливое воскресенье.
Унах прекрасно знала, что, хоть муж ее и был настоящим великаном, ростом с хорошую башню, однако Кухулину он и в младшие братья не годился. Меньше всего на свете хотел бы Финн встретиться с таким противником! Все окрестные великаны побаивались Кухулина. Когда он сердился и топал ногой, весь остров содрогался. А однажды он так хлопнул кулаком по шаровой молнии, что в лепешку ее превратил! И с тех пор всегда носил ее в кармане, чтобы показать любому, кто полезет с ним в драку.
Спорить не будем, с любым другим великаном Финн мог бы выступить на равных, но только не с Кухулином. В свое время он расхвастался, что пусть, мол, Кухулин только сунется, он ему покажет! И вот теперь – о горе ему и погибель! – Кухулин близко, и встречи с ним не избежать.
– Если я спрячусь от него, – сказал Финн, – я стану посмешищем у всех великанов. А драться с чудовищем,' которое может одним ударом кулака превратить шаровую молнию в лепешку, – нет уж, уволь те! Уж лучше как-нибудь его перехитрить. Но только вот как?
– А далеко он сейчас? – спрашивает у Финна жена.
– Около Данганона, – отвечает Финн.
– А когда он должен быть здесь? – спрашивает Унах.
– Завтра к двум часам дня, – отвечает Финн и со стоном добавляет: – Мой большой палец говорит мне, что от встречи с ним на этот раз мне не уйти.
– Ну, ну, дорогой! Не унывай и не вешай носа, – говорит Унах. – Посмотрим, может быть, мне удастся выручить тебя из беды.
– Выручай, голубушка! Ради всех святых выручай! А не то он меня или зажарит, как зайца, или осрамит перед всеми нашими великанами. О, бедный я и несчастный!
– Стыдись, Финн! – говорит Унах. – Хватит ныть да причитать. Видали мы таких великанов! Молнию в лепешку, ты говоришь? Ну что ж, мы его тоже лепешкой угостим, от которой все зубы у него заболят! Не зови меня больше своей верной Унах, если я не обведу вокруг пальца это грозное чудовище.
С этими словами Унах вышла из дому и вскоре вернулась с грудой большущих плоских сковородок, – на таких железных сковородках обычно пекут ячменные лепешки или плоские хлебы.
Унах замесила побольше теста, чтобы хватило на все сковородки. Однако очень странные лепешки она испекла. Во все лепешки, кроме одной, самой большой, величиной, наверное, с колесо от телеги, она сунула в середину по железной сковороде и так запекла их. А когда лепешки остыли, спрятала их в буфет… Затем приготовила большой сливочный сыр, сварила целую свиную ногу, поставила ее студить и бросила в кипящую воду один за другим с дюжину вилков капусты.
Уже настал вечер – вечер накануне того дня, когда должен был прийти Кухулин. И вот последнее, что сделала Унах, – она разожгла яркий костер на одном из соседних холмов, что стоял ближе к дороге, засунула по два пальца в рот и три раза громко свистнула.
Это означало, что для странников дом Финна гостеприимно открыт – такой обычай был у ирландцев еще с незапамятных времен. И Унах хотела, чтобы Кухулин услышал ее.
На другой день с самого утра Финн стоял уже на страже, и когда он увидел в долине высоченного, как церковная колокольня, своего врага Кухулина, он бросился бегом домой и влетел в комнату, где сидела Унах, белее сливочного сыра, который она приготовила для высокого гостя.
– Он идет! – дрожащим голосом сообщил Финн.
– Ах, право, Финн, ну что ты так разволновался, – с улыбкой сказала Унах. – Пойдем-ка со мной! Видишь эту колыбель? Наши дети давно уже выросли из нее. Вот тебе моя ночная рубашка и чепец – они вполне сойдут за детские. Надевай их и ложись в колыбель, подожми ноги, и как-нибудь ты уж уместишься в ней, а я накрою тебя одеялом. Только смотри лежи и помалкивай, что бы ни случилось. Сегодня ты должен разыгрывать роль грудного младенца.
Финн послушно все выполнил, но когда в дверь его дома раздался громкий стук, он так и задрожал, лежа в своей колыбели.
– Заходи и будь желанным гостем! – крикнула Унах, открывая дверь чудовищу ростом вдвое больше, чем ее Финн.
Как вы уже, наверное, догадались, это был великан Кухулин.
– Мир дому сему, – сказал он громовым голосом. – Это здесь проживает знаменитый Финн?
– Ты угадал! – сказала Унах. – Входи, располагайся как дома, добрый человек.
– А вы, часом, не госпожа Финн будете? – спрашивает Кухулин, входя в дом и усаживаясь на широкий стул.
– Ты опять угадал. Я жена славного и могучего великана Финна.
– Знаем, знаем, о нем давно идет слава знаменитого великана Ирландии. Что ж, а перед тобой сейчас тот, кто пришел сразиться с ним в честном бою!
– Ах ты господи! – всплеснула руками Унах. – Вот досада, а он сегодня еще на рассвете покинул дом. До него дошла весть, что огромное чудовище, по имени Кухулин, ждет его у моря на северном берегу, ну, знаешь, там, где ирландские великаны строят плотину, чтобы посуху добираться до Шотландии. Клянусь небом, не хотела бы я, чтобы этот бедный Кухулин встретился сегодня с моим Финном. Он сегодня в такой ярости, что сотрет его в порошок!
– Да будет тебе известно, что Кухулин – это я. И я пришел к Финну, чтобы сразиться с ним, – сказал Кухулин, хмурясь. – Вот уже двенадцать месяцев, как я гоняюсь за ним, и не он меня, а я его сотру в порошок!
– О господи! Наверное, ты никогда не видал моего Финна? – сказала Унах, покачав головой.
– Как же я мог видеть Финна, – сказал Кухулин, – если он всякий раз удирает у меня из-под носа, точно бекас на болоте?
– Это кто же – Финн удирает у тебя из-под носа, несчастная ты малявка! – говорит Унах. – Да клянусь честью, то будет самый черный день в твоей жизни, когда ты повстречаешься с Финном! Остается только надеяться, что буйное настроение его к тому времени немного утихнет, а не то придется тебе распрощаться с жизнью. Можешь сейчас отдохнуть здесь, но когда ты уйдешь, клянусь всеми святыми, я буду молиться за тебя, чтобы никогда тебе не встретиться с моим Финном!
Тут Кухулина начало разбирать сомнение: не зря ли он пришел в этот дом? Они помолчали немного, потом Унах заметила:
– Ну и ветер сегодня! Дверь так и хлопает, и очаг дымит. Вот жалко, Финна нет дома, он бы помог мне, как всегда в такую погоду. Но раз уж его нет, может быть, ты мне окажешь эту маленькую услугу?
– Какую услугу? – спросил Кухулин.
– Да всего-навсего повернуть дом лицом в другую сторону. Финн всегда так делает, когда дует сильный ветер.
Тут Кухулина одолели еще большие сомнения. Однако он поднялся и вышел следом за Унах из дома. Но сначала он трижды потянул себя за средний палец правой руки – в этом пальце таилась вся его сила! – а потом, обхватив дом руками, повернул его, точно как просила Унах.
Финн, лежа в колыбели, чуть не умер от страха, потому что на самом деле ни разу за все годы, что он был женат на Унах, она не просила его ни о чем подобном.
Унах улыбнулась Кухулину и небрежно поблагодарила его, точно повернуть дом было все равно, что закрыть дверь.
– Раз уж ты настолько любезен, – сказала она, – может, ты еще одну услугу мне окажешь?
– Какую же? – спрашивает Кухулин.
– Да ничего особенного, – говорит она. – Из-за сильной засухи мне приходится очень далеко ходить за водой, к самому подножию горы. Вчера вечером Финн обещал мне, что раздвинет горы и перенесет источник сюда поближе. Но он в такой спешке покинул дом, бросившись тебе навстречу, что совершенно забыл об этом. Если бы ты хоть чуточку раздвинул скалы, я бы мигом достала воды и приготовила тебе обед.
Кухулину не очень-то по вкусу пришлась такая просьба. Он поглядел на горы, трижды потянул себя за средний палец правой руки, потом опять посмотрел на горы и опять трижды потянул себя за средний палец правой руки. Но этого оказалось мало.
Взглянув в третий раз на горы, он в третий раз трижды потянул себя за средний палец правой руки – итого девять раз! – и только тогда ему удалось проделать в горе большую трещину, в милю длиной и в четыреста футов глубиной.
Эта трещина сохранилась и по сей день – она называется Ламфордское ущелье.
– Большое тебе спасибо, – сказала Унах. – А теперь пойдем в дом, и я мигом приготовлю обед. Финн никогда не простит мне, если я отпущу тебя без обеда. Хоть вы с ним и враги, но нашей скромной трапезой ты не должен пренебрегать.
И Унах выложила на стол холодную свиную ногу, свежего масла, сняла с огня готовую вареную капусту и, наконец, достала из буфета большие круглые лепешки, которые испекла накануне.
– Милости прошу, не стесняйся, – сказала она Кухулину.
Кухулин начал со свиной ноги, потом взял вареную капусту и, наконец, большую круглую лепешку. Разинув пошире рот, чтобы отхватить кусок побольше, он свел челюсти и тут же взревел не своим голосом:
– Сто чертей и одна ведьма!
– Что такое? – спросила Унах.
– Такое, что двух лучших зубов моих как не бывало! Что за хлеб ты мне подсунула.
– О, – сказала Унах, делая вид, что она очень удивлена, – обыкновенный хлеб! Не только Финн, но даже его дитя в колыбели ест такой хлеб!
С этими словами Унах взяла со стола самую большую лепешку, в которой, как вы помните, не было железной сковороды, подошла к колыбели и протянула лепешку Финну.
Кухулин внимательно следил за ней и увидел, как дитя в колыбели откусило от лепешки огромный кусище и принялось жевать его.
– Попробуй теперь другую лепешку, дорогой Кухулин, – предложила Унах, покачав сочувственно голо вой. – Может, она будет помягче.
Но и в другой лепешке тоже была запечена сковорода. Кухулин взревел еще громче прежнего. Так громко, что Финн в колыбели задрожал от страха и даже застонал.
– Ну вот, ты испугал ребенка! – сказала Унах. – Если тебе не по зубам этот хлеб, сказал бы тихонько, зачем же так кричать?
Но Кухулину было не до ответов. Он подумал о странных порядках в этом доме, который надо поворачивать то в одну, то в другую сторону; о горах, которые надо раздвигать, и об этом странном ребенке, который из колыбели еще не вышел, а уже как ни в чем не бывало жует железный хлеб!.. И сам задрожал от страха. Похоже, ему и впрямь повезло, что он не застал Финна дома. Выходит, значит, все, что говорила ему Унах, была правда!
И Кухулин, не попрощавшись и не сказав даже спасибо за обед, припустил вниз с крутого холма, на котором стоял дом Финна, и бежал без оглядки, пока и зеленые горы, и Ламфордское ущелье не остались далеко позади.
А Финн вылез из колыбели, и они с Унах прекрасно поужинали всем, что осталось от обеда, который мудрая Унах приготовила для Кухулина.
Лисий Хвост
В плодородной долине Эхерлоу у самого подножия хмурых Голтийских гор жил некогда один бедный человек. На спине у него был такой большущий горб, что казалось, будто ему на плечи посадили другого человека. А голова у него была такая тяжелая, что когда он сидел, подбородок его покоился на коленях, как на подпорке. Крестьяне даже робели при встрече с ним в каком-нибудь уединенном месте. И хотя бедняга был безобидным и невинным, как младенец, выглядел он таким уродом, что его с трудом можно было принять за человека, так что даже некоторые дурные люди рассказывали про него всякие небылицы.
Говорили, будто он хорошо разбирается в травах и умеет ворожить. Но что он действительно хорошо умел делать, это плести из соломы и тростника шляпы да корзины. Этим он и зарабатывал себе на жизнь. Лисий Хвост – так прозвали его, потому что он прикалывал к своей соломенной шляпе веточку «волшебной шапочки», или лисохвоста, – всегда получал лишний пенни по сравнению с другими за свои корзины, и, может, именно поэтому некоторые завистники рассказывали про него всякие небылицы.
Как бы там ни было, а в один прекрасный вечер возвращался он из городишка Кахир по направлению в Каппаг, и, так как коротышка Лисий Хвост шел очень медленно – ведь на спине у него был большущий горб, – уже совсем стемнело, когда он добрел до старого Нокграфтонского холма, расположенного по правую сторону от дороги.
Он устал и измучился, а тащиться надо было еще очень далеко, всю бы ночь пришлось шагать, – просто в отчаянье можно было прийти от одной мысли об этом. Вот он и присел у подножия холма отдохнуть и с грустью взглянул на луну.
Вскоре до его слуха донеслись нестройные звуки какой-то дикой мелодии. Коротышка Лисий Хвост прислушался и подумал, что никогда прежде не доводилось ему слышать столь восхитительной музыки.
Она звучала как хор из нескольких голосов, причем один голос так странно сливался с другим, что казалось, будто поет всего один голос, и однако же все голоса тянули разные звуки. Слова песни были такие.
Да Луан, Да Морт,
Да Луан, Да Морт,
Да Луан, Да Морт.
Понедельник, Вторник,
Понедельник, Вторник,
Понедельник, Вторник.
Затем коротенькая пауза, и опять сначала все та же мелодия.
Лисий Хвост затаил дыхание, боясь пропустить хоть одну ноту, и внимательно слушал. Теперь он уже явственно различал, что пение доносилось из холма, и, хотя вначале музыка так очаровала его, постепенно ему надоело слушать подряд все одну и ту же песню без всяких изменений.
И вот, воспользовавшись паузой, когда Да Луан, Да Морт прозвучало три раза, он подхватил мелодию и допел ее со словами:
Агуш Да Дардиин.
И Среда.
И так он продолжал подпевать голосам из холма – Понедельник, Вторник, а когда снова наступала пауза, опять заканчивал мелодию со словами: «И Среда».
Эльфы Нокграфтонского холма – а ведь это была песня эльфов – пришли просто в восторг, когда услышали добавление к своей песенке. И тут же решили пригласить к себе простого смертного, который на столько превзошел их в музыкальном искусстве.
И вот коротышка Лисий Хвост с быстротою вихря слетел к ним.
Восхитительная картина открылась его глазам, когда он, подобно легкой пушинке в кружащемся вихре, спустился внутрь холма под звуки дивной музыки, лившейся в такт его движению. Ему воздали величайшие почести, так как сочли его лучшим из лучших музыкантов, и оказали сердечный прием, и предлагали все, что только ему угодно, окружили его заботливыми слугами – словом, так за ним ухаживали, точно он был первым человеком в стране.
Вскоре Лисий Хвост увидел, как из толпы эльфов вышла вперед большая процессия, и хотя приняли его здесь очень любезно, ему все же сделалось как-то жутко. Но вот от процессии отделилась одна фея, подошла к нему и молвила:
Лисий Хвост! Лисий Хвост!
Слово твое – к слову,
Песня твоя – к месту,
И сам ты – ко двору.
Гляди на себя ликуя, а не скорбя:
Был горб, и не стало горба.
При этих словах бедный коротышка Лисий Хвост вдруг почувствовал такую легкость и такое счастье – ну хоть с одного скачка допрыгнет сейчас до луны. И с неизъяснимым удовольствием увидел он, как горб свалился у него со спины на землю. Тогда он попробовал поднять голову, но очень осторожно, боясь стукнуться о потолок роскошного зала, в котором находился. А потом все с большим удивлением и восхищением стал снова и снова разглядывать все предметы вокруг себя, и раз от разу они казались ему все прекраснее и прекраснее; от этого великолепия голова у него пошла кругом, в глазах потемнело, и наконец он впал в глубокий сон, а когда проснулся, давно уже настал день, ярко светило солнце и ласково пели птицы. Он увидел, что лежит у подножия Нокграфтонского холма, а вокруг мирно пасутся коровы и овцы.
И первое, что Лисий Хвост сделал, – конечно, после того, как прочел молитву, – завел руку за спину – проверить, есть ли горб, но от того не осталось и следа. Тут Лисий Хвост не без гордости оглядел себя – он стал этаким складненьким шустрым крепышом. И, мало того, он еще обнаружил на себе совершенно новое платье и решил, что это, наверное, феи сшили ему.
И вот он отправился в Каппаг таким легким шагом да еще вприпрыжечку, словно всю свою жизнь был плясуном. Никто из встречных не узнавал его без горба, и ему стоило великого труда убедить их, что он – это он, хотя, по правде говоря, то был уже не он, во всяком случае, если говорить о красоте.
Само собой, история про Лисий Хвост и его горб очень быстро облетела всех и вызвала всеобщее удивление. По всей стране, на много миль вокруг, все – и старый и малый – только и знали, что говорили об этом.
И вот в одно прекрасное утро, когда довольный Лисий Хвост сидел у порога своей хижины, к нему подошла старушка и спросила, не укажет ли он ей дорогу в Каппаг.
– Зачем же мне указывать вам туда дорогу, добрая женщина, – сказал Лисий Хвост, – если это и есть Каппаг. А кого вам здесь нужно?
– Я пришла из деревни Диси, – отвечала старушка, – что в графстве Уотерфорд, чтобы повидаться с одним человеком, которого зовут Лисий Хвост. Сказывают, будто феи сняли ему горб. А видишь ли, у моей соседушки есть сын, и у него тоже есть горб, который будто доведет его до смерти. Так вот, может, если б ему попользоваться тем же колдовством, что и Лисий Хвост, у него бы горб тоже сошел. Ну, теперь я все тебе сказала, почему я так далеко зашла. Может, про это колдовство все разузнаю, понимаешь?
Тут Лисий Хвост все в подробностях и рассказал этой женщине, – ведь парень он был добрый, – и как он присочинил конец к песенке нокграфтонских эльфов, и как его горб свалился у него со спины, и как в придачу он еще получил новое платье.
Женщина горячо поблагодарила его и ушла восвояси, счастливая и успокоенная. Вернувшись назад в графство Уотерфорд к дому своей кумушки, она выло жила ей все, что говорил Лисий Хвост, и вот они посадили маленького горбуна на тележку и повезли его через всю страну.
А надо вам сказать, что горбун этот с самого рождения был дрянным и хитрым человеком.
Путь предстоял длинный, но женщины и не думали об этом, только бы горб сошел. И вот к самой ночи они довезли горбуна до старого Нокграфтонского холма и оставили там.
Не успел Джек Мэдден – так звали этого человека – посидеть немного, как услышал песню еще мелодичней прежней, которая доносилась из холма. На этот раз эльфы исполняли ее так, как сочинил им Лисий Хвост.
Да Луан, Да Морт,
Да Луан, Да Морт,
Да Луан, Да Морт,
Агуш Да Дардиин.
Понедельник, Вторник,
Понедельник, Вторник,
Понедельник, Вторник
И Среда, —
пели они свою песню без всяких пауз. Джек Мэдден так спешил отделаться от своего горба, что даже не подумал дожидаться, пока эльфы закончат песню, и не стал ловить подходящего момента, чтобы подтянуть их мотив, как сделал это Лисий Хвост. И вот, прослушав их песенку семь раз подряд, он взял да и выпалил:
Агуш Да Дардиин,
Агуш Да Хена.
И Среда,
И Четверг, —
не обращая внимания ни на ритм, ни на характер мелодии, не думая даже, к месту или не к месту будут эти слова. Об одном он только думал: раз один день хорош, значит, два лучше, и если Лисий Хвост получил один новенький костюм, то уж он-то получит два.
Не успели слова эти сорваться с его губ, как он был подхвачен вверх, а потом с силой сброшен вниз, внутрь холма. Вокруг него толпились разгневанные эльфы, они шумели и кричали, перебивая друг друга:
– Кто испортил нашу песню? Кто испортил нашу песню?
А один подошел к горбуну ближе остальных и произнес:
Джек Мэдден! Джек Мэдден!
Слово твое – не ново,
Речи – песне перечат,
И сам ты – некстати.
Был ты бедный, стал богатый,
Был горбат, стал дважды горбатый.
И тут двадцать самых сильных эльфов притащили горб Лисьего Хвоста и посадили его бедному Джеку на спину, поверх его собственного. И он так крепко прирос к месту, словно искуснейший плотник прибил его гвоздями. А затем эльфы выкинули беднягу из своего замка. И когда наутро мать Джека Мэддена и, ее кумушка пришли посмотреть на него, они нашли его полумертвым у подножия холма со вторым горбом на спине.
Можете себе представить, как они посмотрели друг на друга! Но ни словечка не промолвили, так как побоялись, как бы не вырос горб и у них. С мрачным видом они повезли неудачливого Джека Мэддена домой, и на душе у них было тоже так мрачно, как только может быть у двух кумушек. И то ли от тяжести второго горба, то ли от долгого путешествия, но горбун в скором времени скончался, завещая, как они рассказывали, свое вечное проклятие тому, кто впредь станет слушать пение эльфов.
Грааль
Когда двор короля Артура достиг зенита своей славы, в замке, стоявшем в глуши уэльских лесов, родился мальчик. Мать решила во что бы то ни стало уберечь последнего сына от судьбы, постигшей двух ее старших сыновей – оба они погибли на рыцарских поединках, – и делала все, чтобы ни один отголосок внешнего мира не проникал в ее уединение. Мальчик почти не выходил из замка. Он не знал, что за мир начинается за уэльским лесом; не знал он, что на свете есть войны, что мужчины носят рыцарские доспехи и убивают друг друга на турнирах. Не знал он даже своего имени. И вот однажды, когда деревья в рощах покрылись молодыми листочками, а поля – первой травой, этот мальчик, превратившийся к тому времени в красивого юношу, решил прогуляться по лесу. Он ехал, наслаждаясь пением птиц и любуясь первыми цветами, как вдруг дорогу ему пересекла группа всадников. Юноша еще ни разу в своей жизни не видел рыцарей и решил, что это какие-то сверхъестественные существа – так поразили его их доспехи, парадные кони, сверкающие копья.
– Кто вы такие, таинственные незнакомцы? Бог или дьявол послал вас сюда?
– Мы – рыцари короля Артура из Кардуэлла, – ответил ему один из всадников.
Кавалькада скрылась в чаще леса. Не в силах сопротивляться охватившему его желанию, юноша поспешил домой. «Во что бы то ни стало я должен стать рыцарем! Как смела мать скрывать от меня истинное назначение мужчины!» – думал молодой уэльсец, собираясь в дорогу. С рыданиями упрашивала его мать не покидать ее, но он даже не оглянулся на стены своего родного замка.
Три дня и три ночи ехал юноша через глухой уэльский лес, спрашивая дорогу у прохожих дровосеков. И наконец впереди зашумело море и показались стены желанного Кардуэлла.
Вдруг юноша увидел, что навстречу ему скачет рыцарь, – видно он только что покинул замок.
Когда рыцарь поравнялся с юношей, последний не мог сдержать восхищения: это был настоящий великан в огненно-красных доспехах.
Юноша поспешил в замок. В большом зале за круглым столом сидели рыцари. За круглым столом, как известно, все места одинаковы, и поэтому среди рыцарей не было ни старших, ни младших. «Кто же из них король?» – подумал уэльсец. Но, как он ни присматривался к сидевшим, не мог распознать среди них короля. Тогда он обратился к одному из рыцарей, меч которого покоился в голубых ножнах:
– Достойный рыцарь, не скажете ли вы мне, кто здесь король Артур?
Рыцарь указал ему на короля, сидевшего в глубокой печали. Юноша поклонился.
– Входите, – приветствовал его король, – отдайте вашего коня слугам и будьте нашим гостем. Не встретили ли вы рыцаря в алых доспехах? Он только что был здесь и грубо оскорбил нас. Он выплеснул кубок вина на платье королевы.
– Да, я видел его, – ответил юноша. – Мне очень понравились его доспехи.
– Ха-ха-ха! – расхохотался рыцарь Кей, известный не только своим бесстрашием, но и злым языком. – Так что же ты не отнял их у него, храбрец!
Услышав эти слова, юноша подумал: «Хорошо же, я докажу вам всем, что не только Кей может быть рыцарем Артура!» Он поспешно вскочил на коня, которого слуги не успели даже покормить, и бросился вдогонку за Алым рыцарем. Как стрела несся его конь по дороге, пока не засверкали вдалеке красные латы великана.
– Остановись, – крикнул юноша. – Ты оскорбил двор Артура! Я вызываю тебя на поединок!
Увидев, что его преследует невооруженный всадник, Алый рыцарь размахнулся и на скаку проткнул своим копьем плечо юноши. Юноша зашатался в седле, но не потерял присутствия духа: здоровой рукой он схватил дротик – единственное, что у него было, – и метнул его в глаз великана. Алый рыцарь тотчас испустил дух. Юный уэльсец облачился в его доспехи, а коня и золотой кубок послал вместе со слугою убитого во дворец королю Артуру.
Так начал юноша из Уэльса свою ратную жизнь. К вечеру этого же дня он добрался до замка, на крепостной стене которого стоял пожилой человек с благородным и храбрым лицом. Он пригласил юношу провести ночь под его кровом, а когда узнал, что тот только начинает свой рыцарский путь, предложил обучить его всем законам рыцарства. Горнемант – так звали хозяина замка – научил нашего героя носить доспехи, обращаться с мечом и копьем, а также преподал ему две важнейших рыцарских заповеди: всегда дарить жизнь побежденным и никогда ни о чем не спрашивать.
– Помни, – напутствовал юношу Горнемант, – рыцарь не должен задавать вопросов.
Юноша провел у Горнеманта несколько дней, а потом поехал дальше. Он встречал по дороге рыцарей, со многими вступал в поединки и, победив, не убивал их, а посылал королю Артуру. Слава о нем облетела все королевство. Но чем дальше странствовал он, тем больше томила его тоска. Его мучили воспоминания об оставленной матери. Он решил во что бы то ни стало повидать ее, но словно какой-то рок препятствовал ему в этом.
Однажды ночь застигла его в лесу. Глубоко задумавшись, он ехал по узкой лесной тропе, как вдруг, словно по волшебству, перед ним появилось широкое и спокойное озеро. Посредине его на плоту двое мужчин ловили рыбу. Юноша попросил их перевезти его на другой берег. Когда они узнали, что он ищет ночлег, один из них пригласил его к себе. Они подплыли к неприступной скале, которая неожиданно раздалась, открыв широкий и светлый проход. Проплыв по этому проходу, они добрались до дворца, такого прекрасного, что рыцарь онемел от изумления. Его ввели в покои, где на золотой кровати лежал старый человек, страдающий неизлечимым недугом. Он позвонил в колокольчик, и им принесли ужин, также поразивший юношу своим великолепием. Арабские вина, испанские фрукты, сосуды из далеких южных стран – все это удивило молодого человека, но он твердо помнил, что главнейшая заповедь рыцаря – не задавать вопросов. Так они ели и беседовали, как вдруг отворилась боковая дверь, и оттуда вышла странная процессия: двое юношей несли по светильнику, третий нес чашу и копье, с которого по капле стекала кровь. Чаша сверкала так, что свет светильников померк, как меркнут звезды и луна при появлении солнца. Процессию заключали две девушки, несшие серебряный полог. Несколько раз из одной двери в другую проходила эта странная процессия, но юноша, хоть и сгорал от любопытства, не спросил у хозяина, что это значит, ибо твердо помнил наказ Горнеманта – не задавать вопросов.
Его положили спать на белоснежной постели, и он заснул спокойным сном. А когда проснулся, то увидел, что в комнате никого нет. Он прошел через весь замок и никого не встретил. Во дворе стоял оседланный конь, и подъемный мостик через ров был опущен. Юноша проехал по нему и как только ступил на берег, мост сам собой поднялся. И когда он, отъехав от замка, оглянулся – замка уже не было. Под деревом он увидел девушку с распущенными волосами.
– Как твое имя? – спросила она.
– Персеваль, – помимо своей воли ответил рыцарь, который до этого момента не знал своего имени. Тогда он понял, что эта девушка – колдунья.
– Ты избран судьбой, – сказала девушка. – Ты был сейчас в гостях у короля Рыболова. Давным-давно его ранили в бою, и рана его неизлечима. Но если бы ты спросил его, что означает чаша и копье, старый король избавился бы от своих страданий!
– Но мой наставник Горнемант учил меня не задавать вопросов!
– Для тебя наступило время, когда нужно слушаться другого наставники – свое сердце, – сказала девушка. – Почему, почему ты не задал вопроса!
Не успел Персеваль ответить ей, как она исчезла. В смущении и тоске отправился Персеваль дальше. Он странствовал долгих пять лет, совершил много подвигов, но, как ни старался, не мог еще раз проникнуть в замок короля Рыболова.
Однажды вместе со своими рыцарями король Артур отправился на охоту. Было самое начало зимы, и первый легкий снег лишь слегка припорошил землю. Персеваль проезжал неподалеку от того места, где со своей свитой расположился король Артур. Уж очень давно Персеваль думал лишь об одном: почему не является ему опять волшебный замок? Что нужно сделать для того, чтобы снова попасть туда? Он пере стал заботиться о себе, забыл о рыцарских упражнениях, ночевал в лесу в шалаше или прямо на земле. Многие думали, что он помешался. Не замечая ничего вокруг, ехал Персеваль по лесу этим зимним утром. Но вдруг, подняв голову, он увидел в небе стаю диких гусей. Один из них был ранен и заметно отставал от остальных. Он летел все ближе к земле, казалось, он вот-вот упадет. Персеваль поспешил к нему, но гусь, взмахнув крыльями, рванулся вверх, уронив на снег три капли крови.
Увидев кровь на белом снегу, Персеваль вдруг потерял сознание. Он впал в забытье. Слуги короля нашли его, замерзающего на снегу, и привели в шатер короля Артура.
– Что с тобой, о достойнейший рыцарь? – спросил его король. – Почему ты, прославив свое имя на все королевство, теперь скрываешься от людей? Останься с нами, развей свою тоску в веселых пирах и турнирах.
– Нет, достойный король, – ответил Персеваль, – я видел замок короля Рыболова и волшебный сосуд. Я должен вернуться туда еще раз. Разреши мне странствовать дальше.
Король не задерживал его. Прошли еще долгие годы. Как-то раз Персеваль встретил в лесу старика, который сказал ему:
– Чаша, которую ты видел, – это святой Грааль, и тайна ее открывается лишь тому, кто хранит ее. Рыцари хранители Грааля невидимы для мира, у них нет земных имен, но, когда где-нибудь совершается несправедливость, они приходят на помощь. Никто не должен спрашивать их, откуда они пришли. Если рыцарь Грааля откроет свое настоящее имя человеку, он умирает. Король Рыболов неизлечимо болен. Он хочет передать сосуд другому рыцарю, и он выбрал тебя. Ты снова увидишь Грааль.
Слова отшельника сбылись. Персеваль снова увидел Грааль.
– Что это значит? – спросил он у больного короля.
И как только прозвучал этот вопрос, страдания, много лет мучившие старого хранителя Грааля, отпустили его, и он спокойно скончался на руках Персеваля. Так Персеваль стал хранителем Грааля. Он не совершал больше ратных подвигов, но, когда на земле готовилась несправедливость, являлся неизвестный рыцарь и карал виновного. Это был Персеваль.
Килух, брат Артура
Так хотел сам король Килис, чтобы жена его была такого же знатного рода, что и он сам. И вот он женился на принцессе Голайсид. Все были довольны и с нетерпением ждали, чтобы у них родились дети. Лучше, если сын, наследник.
И сын родился. Его нарекли Килух; он приходился двоюродным братом королю Артуру.
Но королева Голайсид тяжко заболела и, чувствуя, что скоро умрет, позвала к себе мужа, могущественного короля, и сказала:
– Скоро я умру, и ты захочешь снова жениться. И все твои ценности и богатства окажутся в руках новой жены, я это знаю. Так не дай свершиться злому делу – пусть у нашего сына будет все, что ему принадлежит по праву! Исполни только одну мою просьбу, и я спокойно умру.
– С охотой выполню любую твою просьбу! – сказал король.
– Обещай, что не женишься до тех пор, пока на моей могиле не вырастет красный шиповник.
– Обещаю, – сказал король, впрочем, без всякой охоты.
Королева позвала к себе служителя при кладбище и наказала ему так тщательно пропалывать и подметать ее могилу, чтобы ни травинки, ни цветочка не выросло на ней.
С этим она спокойно умерла.
Семь лет служитель беспрекословно выполнял наказ королевы. Напрасно король каждое утро посылал слуг на кладбище – посмотреть, не вырос ли на ее могиле красный шиповник. Увы, всякий раз он получал один ответ: «Нет еще!»
Но вот служитель церкви состарился и обленился. Постепенно он совсем забросил могилу королевы. И однажды, когда король возвращался с охоты домой и проезжал мимо кладбища, он увидел, что на могиле королевы вырос какой-то куст. Он подъехал ближе, оказалось – это шиповник.
Красный шиповник!
И в скором времени король снова женился. Жену он взял опять из знатного рода. Она была вдовой короля Догеда, от которого у нее осталась одна-единственная дочка.
Конечно, все королевские ценности и богатства оказались в руках у новой королевы. Все, кроме одного: королевского сына, Килуха. О нем она и не слыхала, никто не счел нужным поведать ей об этом королевском сокровище. А что в этом такого удивительного?
Но в один прекрасный день, гуляя по королевским угодьям, королева набрела на жалкую хижину. Она вошла и увидела у огня сгорбленную старуху. Поговорив о том о сем, королева спросила у нее:
– А что, были у нашего короля дети от прежней королевы?
– Нет, детей не было, – прошамкала старуха.
– Какая я несчастная женщина! – воскликнула королева. – Вышла замуж за человека, у которого даже детей не было!
– Детей не было, а сын есть, – сказала тогда старуха, пожалев королеву. – Принц Килух!
Рассерженная королева поспешила в замок к своему мужу, королю, за ответом.
– Почему вы скрыли от меня принца Килуха?
Потому-то и потому-то, сказал король и пообещал больше так не делать.
В тот же день принца Килуха позвали к королеве.
– Какой красивый у меня пасынок! – сказала королева. – И уже не мальчик. Пора тебе подумать о женитьбе. – Тут она поманила к себе свою родную дочку. – А вот и достойная невеста для любого принца!
Но принц покачал головой:
– Я еще слишком молод, чтобы выбирать себе жену. Боюсь, мне придется отказаться от вашей дочки.
Королева ужасно разгневалась и пригрозила:
– Если ты не женишься на моей дочке, я нашлю на тебя злую судьбу. Вот мое предсказанье: если ты не женишься на моей дочке, то и вовсе не женишься, пока не найдешь Олвен, дочь Великана-из-Великанов.
Не успели с уст королевы слететь эти слова, как в сердце принца Килуха зажглась любовь к незнакомой ему Олвен. Он даже изменился в лице, и его отец, король, обеспокоившись, спросил:
– Сын, сын мой, отчего ты краснеешь и бледнеешь, бледнеешь и краснеешь, что с тобой?
– Я краснею и бледнею от предсказанья моей мачехи, – ответил Килух. – Как я завоюю сердце юной Олвен, если не знаю даже, где ее найти? Может, вы знаете, отец?
– Увы, нет, мой сын, – отвечал король. – А то, конечно, поведал бы тебе. Я и слыхом не слыхал об этой девушке. Но утешься: у тебя есть двоюродный брат – славный король Артур. Ступай в Камелот к королю Артуру, позволь ему остричь твои волосы в знак верности и послушания, и тогда он исполнит любую твою просьбу. В присутствии отважных рыцарей и златокудрых жен нашего острова ты расскажешь ему про Олвен и про все остальное.
– Что ж, коли другого не остается, сделаем так, – сказал юный Килух. – Зачем ехать завтра, если можно поехать сегодня. Прощайте!
И, обнявшись с отцом, оказав ему все почести, приличествующие королю, юный Килух покинул отцовский замок и отправился ко двору своего брата Артура.
Под ним был резвый скакун, четырехлеток, с седой гривой, звонкими копытами и золотой уздечкой. Седло блестело золотом и драгоценными каменьями. В одной руке – два острых копья с серебряными наконечниками. На поясе – боевой топорик, которым он рассекал ветер быстрее, чем падает в июньский вечер капля росы со стебля наземь. На боку – широкий золотой меч с золотой рукоятью. За плечами – круглый щит с золотым орнаментом и с шишкой из слоновой кости.
Впереди бежали две рыжие с белым брюхом борзые в широких золотых ошейниках, охватывающих шею от плеча до ушей. Они летели перед ним словно белогрудые чайки.
Со спины юноши свисал атласный пурпурный плащ; по углам его красовалось четыре золотых яблока, каждое дороже ста коров, не меньше. А чулки из золотых чешуек и стремена обошлись, наверное, по триста коров каждое.
Конь так плавно стелился по земле, что на голове Килуха ни один волосок не шелохнулся за все время пути от отцовского дома до ворот замка короля Артура в Камелоте. Лишь комья земли летели из-под копыт скакуна, словно черные ласточки над зеленым полем.
Достигнув ворот замка, Килух крикнул:
– Эй, есть тут привратник?
– Есть! Но лучше уходи, откуда пришел! – был грубый ответ.
– Как звать тебя, чтобы я знал и помнил, кто мой обидчик? – рассердился Килух.
– Глулайд Мертвая Хватка, привратник короля Артура в каждый первый день января.
– Раз ты на сегодня королевский привратник, так открывай мне ворота замка!
– Не открою!
– Почему?
– Уже вонзен нож в сочное мясо, налито вино в кубки и полно гостей в замке Артура. Если ты сын законного короля одного из наших владений или мастер, желающий показать свое ремесло, я открою ворота, а нет – уходи! Вон видишь постоялый двор? Там ты найдешь мясо для своих собак и овес для лошадей, а для себя наперченные отбивные, пенистое пиво и подходящих собеседников. Можешь прийти завтра, в три часа пополудни, когда откроют ворота замка, чтобы выпустить сегодняшних гостей.
– Это мне не подходит, – сказал Килух. – Лучше отвори ворота, не то я ославлю и короля Артура, и тебя его привратника. Я издам три таких страшных клича здесь у ворот, что земля от ужаса содрогнется.
– Ори себе на здоровье, – сказал спокойно Глулайд Мертвая Хватка, привратник. – Все равно тебе не войти в ворота, пока я не спрошу разрешенья у Артура.
И Глулайд вошел в пиршественную залу. Король Артур спросил его:
– Ты с вестями от ворот нашего замка?
– Да, господин. Я прожил уже две трети жизни, ты тоже. Мы были вместе в походах, в сраженьях, на охоте и на пирах. И я пойду за тобой до конца, каков бы ни был этот конец. Много красивых мужей мы повидали, мой король, но не такого, какой стоит сейчас у твоих ворот.
– Так впусти его в замок! – сказал Артур. – Ему поднесут вина в золотом кубке и подадут жареного барашка. Какой стыд оставлять на ветру под дождем столь прекрасного мужа! Ты согласен со мною, Кай?
– Клянусь рукою друга, – отвечал Упрямый Кай, что сидел за столом рядом с Артуром, – даже ради столь прекрасного мужа не следует нарушать придворные обычаи и порядки, коли вы спрашиваете моего совета.
– Ты не совсем прав, Кай, – укорил его Артур. – Надо великодушней встречать достойных мужей. Чем больше щедрости мы проявим, тем громче будет наша слава.
И Глулайд пошел отворять ворота.
Не слезая с коня, Килух въехал по ступеням замка прямо в пиршественную залу и опустил поводья перед троном короля Артура.
– Приветствую тебя, мой король и повелитель! – сказал он.
– Я рад тебе! – ответил Артур. – Прошу отведать нашей еды и выслушать певцов, а завтра, когда я кончу раздавать дары, готов служить тебе.
– Благодарю тебя за гостеприимство, но не за тем приехал я к тебе, мой король, – гордо ответил Килух. – А с великой просьбой!
– Скажи – какой! – молвил Артур. – И она будет исполнена, не сомневайся. Разве сомневаешься ты, что ветер сушит, дождь мочит, солнце всходит и заходит, море разливается, а земля простирается? Но только если твоя просьба в согласье с нашей честью!
– Я прошу постриженья! – сказал Килух.
– Твоя просьба исполнится, – пообещал Артур. – Ты делаешься мне все более мил. Чую сердцем, ты мне родня. – И, взяв золотой гребень и ножницы, украшенные серебром, Артур срезал золотые кудри Килуха. – А теперь, – спросил король, – скажи мне, кто ты? – И, услышав ответ, воскликнул: – Так, значит, ты мой двоюродный брат! Любые дары проси у меня, все, что хочешь, я с радостью тебе отдам.
И Килух сказал:
– Я прошу в жены Олвен, дочь Великана-из-Великанов. Предсказаньем судьбы только ее могу я взять себе в жены. Потому я и пришел к тебе с этой просьбой, выслушай меня в присутствии всех славных рыцарей и нежных дам Британского острова.
И Килух назвал подряд всех главных рыцарей, и всех прекрасных дам и королев Британского острова, но если б мы захотели повторять за ним, вы слушали бы нас с вечера до утра, с утра и до вечера и утомились бы.
Когда он кончил, Артур сказал:
– Отважный принц, я слыхом не слыхал о юной Олвен и ее родителях. Однако без промедленья разошлю за ней гонцов во все концы земли.
Трудно сказать, где только не побывали гонцы короля Артура, но через год они вернулись в Камелот, зная не больше, чем в тот день, когда его покидали.
– И знать не знаем, и не верим, что есть на свете такая девушка, поверь нам, господин, – сказали они.
– Ты слышишь, принц? – спросил Артур.
– Такое слышать я не хочу и не желаю! – ответил Килух. – Все получают от тебя, что просят, один я остаюсь ни с чем. Если я покину твой замок без Олвен, мой господин, обещанье твое останется невыполненным и честь твоя пострадает.
Но тут вступил в разговор Кай, сидевший по правую руку от короля Артура.
– Ты неправ, принц, – сказал Кай, – что бранишь Артура. Лучше садись на коня и сам поезжай искать Олвен. Я и мои друзья будем тебе помощниками, и пока ты сам не скажешь, что такой девушки нет на свете, или пока мы ее не отыщем, мы тебя не покинем!
Король Артур его одобрил.
Первым на это дело он и вызвал Кая Упрямого.
Отец Кая сказал однажды о своем сыне: «Если он пошел в меня, у него будет холодное сердце. И сила его будет в упрямстве».
Кай славился тем, что умел сдерживать под водой дыхание целых девять дней и ночей. Раны, какие наносил он врагам, не мог исцелить ни один врачеватель. Когда он хотел, он становился выше самого высокого дерева, а в самый сильный дождь любая вещь, что держал он в руке, оставалась сухой – оттого, что всегда в нем горел огонь гнева. Он был лучшим слугою королю Артуру и первым бойцом в сраженье.
Вторым король Артур вызвал Бедуйра Прекрасного. Славен Бедуйр был тем, что, хотя была у него только одна рука, сражался он за троих. Когда он пускал копье, оно с одного раза наносило десять ударов.
Третьим король Артур вызвал Кинтулига.
Кинтулиг был таким же хорошим проводником в чужой незнакомой стране, как в своей родной, и потому все звали его Кинтулиг Проводник.
Четвертым король вызвал Гурира Переводчика. Гурир понимал все языки не только людей, но зверей, птиц и рыб.
Пятым Артур вызвал своего племянника Гавейна, ибо Гавейн Быстрый еще ни разу не возвращался домой, не добившись успеха. Он был первым ходоком и лучшим наездником среди рыцарей короля Артура.
И последним Артур вызвал Мену, который умел говорить заклинанья и делать себя и других невидимыми.
И вот, снарядившись, оседлав коней, запасясь едой и оружием, с благословенья доброго короля Артура, под воркотню привратника, которая казалась им милее звона серебряных колокольчиков, Килух и его верные рыцари отправились на трудные поиски.
_________________ Мой девиз: один против всех, и всем несдобровать...
Ирина Анатольевна Мудрова
«Великие мифы и легенды. 100 историй о подвигах, мире богов, тайнах рождения и смерти»: Центрполиграф; Москва; 2011
Цитата:
Прекрасная Олвен
Они долго бродили по стране, объездили все леса и пустоши острова, пока наконец не оказались на широкой равнине без конца и без края, на которой стояла огромнейшая крепость.
Но не так-то легко было добраться до этой крепости. Рыцари ехали и скакали весь день, а крепость стояла все так же далеко, где-то там впереди на бескрайней равнине.
И второй день скакали они по равнине, пришпоривая своих коней, но крепость казалась все такой же далекой.
Лишь на третий день они приблизились к крепости настолько, что сумели различить огромное стадо овец, пасшихся на лугу перед стенами крепости. Овец было не счесть, а посреди широкой равнины на зеленом кургане стоял пастух в кожаном платье.
Только главным сторожем стада был не сам пастух, а преогромный мастиф, ростом с девятигодовалого жеребца. Этот пес славился лютой свирепостью, из пасти его вырывалось такое горячее дыхание, что сжигало дотла все деревья и кусты вокруг. Но он был очень умен, и вдвоем с пастухом они ни разу не потеряли ни одной овцы, ни одного ягненка из всего этого несметного стада.
– Гурир, – сказал Кай, – ты наш переводчик. Пойди перекинься словечком с тем пастухом.
– Ты же знаешь, Кай, – отвечал Гурир, – мой первый долг всюду следовать за тобой.
– Что ж, значит, пойдем вместе, – сказал Кай.
– Да вы не бойтесь… – начал было Мену.
– Нам бояться? – возмутился Кай.
– Ну да, не бойтесь, я скажу заклинанье, чтобы мастиф вас не увидел и не учуял.
– Если считаешь нужным, говори, – с презрением молвил Кай, однако в душе был рад-радехонек, что им удастся обмануть страшного пса.
Час или два шли они через поле, пока не достигли зеленого кургана. Они громко приветствовали пастуха, на что в ответ он только кивнул им.
– Как видно, дела твои идут неплохо, – сказал Кай, показав рукой на несметное стадо овец, сбившихся вокруг зеленого кургана.
– Чтоб у тебя они шли не лучше, – ответил пастух, предоставив Каю и его спутникам самим решать, как толковать такой ответ.
– Чьи же это овцы? – спросил Гавейн Храбрый.
– Откуда вы взялись, такие невежды? – удивился пастух. – Каждый ребенок здесь знает, что это овцы Великана-из-Великанов, а там вон – его крепость!
– Мы так и думали, – нашелся что ответить Гавейн. – А кто ты сам, дружище?
– Я его пастух, Сгилди Быстроногий. Но вы бы не увидели меня здесь в этом жалком платье, если бы не потерпел я урона от Великана-из-Великанов. Теперь скажите: откуда вы? Кто вы такие, что мой пес вас не учуял и не поднял тревогу?
– Мы посланцы короля Артура! – гордо объявил Кай. —
И пришли сюда за Олвен, дочкой Великана-из-Великанов.
Пастух так и присвистнул, а мастиф тут же вскочил, услышав свист хозяина.
– О ней и не мечтайте! – воскликнул пастух. – О чем угодно, только не о ней.
– Но почему же? – удивился Килух. – Что плохого в том, что мы хотим увидеть дочку великана – Олвен?
– Многие приходили сюда за тем же, мой юный друг, однако я еще не видел, чтобы хоть один из них живым ушел отсюда. И жизнь свою здесь оставлял, и Олвен! Однако если глаза мне правду говорят, – приглядевшись к принцу, сказал Сгилди, – ты Килух, сын Килиса и Голайсид, его первой королевы, а значит, мой родной племянник!
И Сгилди сошел с холма, чтобы прижать к сердцу юного героя.
– Ты должен непременно повидать мою жену, твою тетю! Пойдем к нам, она тебе во всем поможет. Только помни: ты должен остерегаться ее родственных объятий, ибо нет сильнее ее женщины на свете.
– На свете нет женщины, которой я бы испугался! – ответил безрассудный Килух. – Веди нас, пастух!
– Посмотрим, посмотрим, – заметил Сгилди. И, приказав псу стеречь стадо, Сгилди повел посланцев короля Артура к воротам своего полуразрушенного дома.
Услышав шум, жена Сгилди выбежала им навстречу.
– Чую, чую сердцем, – воскликнула она, – идет ко мне кто-то родной и дорогой!
– Вот он, – сказал ее муж, указывая на Кая.
И она бросилась к Каю с распростертыми объятьями. Хорошо, что Кай оказался проворнее и успел подсунуть вместо себя здоровенное полено! В тот же миг полено оказалось на земле, раскрошенное в щепки.
– Послушай, женщина, – сказал ей Кай, – ведь если бы ты не полено, а меня так крепко обняла, никогда бы больше мне не знать ничьих нежных объятий.
И он покачал головой, радуясь и ужасаясь одновременно.
– Полезный урок, – как бы про себя заметил пастух.
Потом он отвел всех в дом и угостил чем бог послал. А жена пастуха открыла большой каменный сундук, стоявший возле очага, и оттуда вылез красивый светловолосый юноша.
– Это единственный мой сын, оставшийся в живых, – горько посетовала она. – Остальных убил Великан-из-Великанов. Их было двадцать три… Но я боюсь потерять и последнего.
– Отпусти его с нами! – сказал решительный Кай. И все верные рыцари в один голос крикнули:
– С нами!
А Кай добавил:
– И знай: если суждено ему умереть, то не раньше моей собственной смерти!
Так они сидели, пили и ели, пока женщина не спросила:
– Что же вас привело сюда? Могу я вам чем-нибудь помочь?
– Мы пришли сюда за Олвен, прекрасной дочкой Великана-из-Великанов.
– Да ну? – И она присвистнула точно, как ее муж, пастух. – Радуйтесь, что вас из крепости Великана никто не видел, и возвращайтесь, пока все целы-живы, ко двору Артура.
– Не увидев Олвен, мы не уйдем отсюда! – поклялся Кай.
– А увидев, тоже не побежим! – добавил Килух. – Она когда-нибудь приходит сюда, в ваш дом?
– Каждую субботу. Она приходит сюда мыть голову.
– А если послать за ней, она придет сейчас?
Жена пастуха кивнула.
– Поклянитесь, что не обидите ее, тогда я позову, – сказала она.
– Клянемся! – сказали все.
Тут же послали за Олвен, и она пришла – в шелковых алых одеждах, пылавших словно пламя. На шее девушки висело золотое ожерелье, украшенное руби нами и жемчугами. Волосы ее отливали золотом ярче златоцвета, а кожа у нее была белее морской пены. Нежнее лепестков болотной лилии были ее пальцы и ладони, а глаза – яснее соколиных.
Грудь и шея – белее лебединой, щеки же – ярче пунцовой наперстянки.
Она вошла в дом и села между Килухом и Сгилди. Тут Килух в первый раз ее увидел, однако ему показа лось, что он знает Олвен давно-давно. И он сказал девушке:
– Ты моя давнишняя любовь! Пойдем со мной!
Но Олвен покачала головой.
– Нет, это не принесет нам счастья, – сказала она. – Мой отец взял с меня клятву, что я не покину его без его доброго согласья. Есть предсказанье, что жить ему только до моей свадьбы. Лучше поступи иначе. Пойди к нему и попроси моей руки. И какое бы заданье он ни дал тебе, обещай исполнить. Когда он получит от тебя, что попросит, ты получишь Олвен! А нет, так вряд ли вам теперь уйти отсюда живыми.
Верные рыцари поклялись исполнить все, как она сказала, и с этим Олвен ушла.
Следом за ней поднялись и они. Мену прочел заклинанье, и они невидимыми обошли стражу у девяти ворот крепости. Ни один пес на них даже не тявкнул. Они вошли в большой зал замка и громко приветствовали Великана-из-Великанов.
– Да знаете ли вы, – взревел Великан, – куда вы попали?
– Знаем, куда и зачем. Мы пришли за твоей дочкой Олвен, чтобы взять ее в жены Килуху, сыну Килиса.
– Я вас не вижу, – сказал Великан. – Где эти негодяи, мои слуги?
Покорные слуги тут же явились.
– Подоприте вилами мои тяжелые веки, – приказал Великан-из-Великанов, – чтобы я увидел будущего моего зятя, мужа моей дочки Олвен.
Все было исполнено. Вилы длиною с высокие деревья подняли тяжелые веки Великана. Он оглядел всех рыцарей и сказал:
– Приходите завтра. Тогда узнаете мой ответ.
Они повернулись, чтобы уйти, и тут Великан-из-Великанов схватил каменное копье с отравленным железным наконечником и пустил им вдогонку. Но Бедуйр успел схватить копье единственной рукой и отправить его обратно. Копье пронзило Великану колено, самую чашечку.
– Ох, ох, ох! – взвыл Великан-из-Великанов. – Будь ты проклят, будущий зять мой! Как теперь я стану взбираться в гору? Это отравленное железо жжет, словно осиное жало. Будь проклят тот кузнец, что ковал его, а вместе с ним и его наковальня!
Эту ночь рыцари провели в доме Сгилди, а утром, разодевшись, с богатыми гребнями в волосах, торжественно вступили в большой зал замка Великана.
– Великан-из-Великанов, – сказали они, – отдай нам твою дочь Олвен, а взамен возьми выкуп. Иначе смерть тебе и погибель!
– Нет, нет и нет! – взревел он. – Еще живы ее четыре прапрабабушки и четыре прапрадедушки. Без них я не могу ничего решить. Приходите завтра! Тогда узнаете мой ответ.
Рыцари повернулись, чтобы уйти, и тут Великан-из-Великанов схватил второе свое копье с отравленным наконечником и пустил им вдогонку. Но Мену на всем лету схватил его и отправил обратно. Копье пронзило грудь Великана.
– Ох, ох, ох! – взвыл Великан-из-Великанов. – Будь ты проклят, будущий зять мой! Теперь у меня все будет болеть внутри, как же я стану пить и есть? Это отравленное железо жжет, словно змеиное жало. Будь проклят кузнечный горн, в котором его ковали!
И на третий день пришли рыцари в замок Великана.
– Больше не запускай в нас копье, Великан-из-Великанов! – предупредили они. – Не то узнаешь боль и обиду, встретишь смерть и погибель.
– Куда подевались все мои слуги? – взревел Великан. – Несите скорее вилы, поднимите мои тяжелые веки, чтобы я мог наглядеться на будущего моего зятя.
Все было исполнено. Великан посмотрел на Килуха и опять сказал:
– Приходи завтра! Тогда узнаешь, мой ответ.
И рыцари повернули, чтобы уйти, но тут Великан-из-Великанов схватил свое третье копье и пустил им вдогонку. А Килух на всем лету подхватил его и отправил обратно. Отравленное копье пронзило глаз Великана.
– Ох, ох, ох! – взвыл Великан-из-Великанов. – Будь ты проклят, мой будущий зять! Уж не думаешь ли ты, что от этого я буду лучше видеть? Теперь я обречен на вечную головную боль, да и глаза, чего доброго, станут на ветру слезиться. Хуже зубов бешеной собаки жжет это отравленное копье. Будь проклят и кузнец, и его наковальня, и горн, где его ковали!
На четвертый день пришли рыцари в замок снова.
– Где он, что хочет отнять у меня дочь Олвен? – заревел Великан. – Поднимите мои тяжелые веки, я хочу его видеть… Ага, это ты?
– Я, Килух, сын Килиса и Голайсид.
– А ты обещаешь выполнить все мои просьбы? – сказал Великан-из-Великанов.
– Обещаю!
– Обещать-то легко! – сказал Великан. – Но знай, ты получишь мою дочь, только когда выполнишь все мои просьбы и задания.
– Назови их! – сказал Килух. – И все они будут исполнены.
– Видишь там чащи лесные? – спросил Килуха Великан-из-Великанов. – Ты должен вырвать с корнем все деревья и сжечь их, а землю вспахать и засеять пшеницей, чтобы можно было вволю напечь хлеба тебе и моей дочке на свадьбу – и все это за один день!
– Для меня сделать такое проще простого! – сказал Килух. – Хотя ты, наверное, думаешь, что труднее трудного.
– Ладно, значит, можно считать, хлеб к свадьбе будет, зато другое тебя погубит! Принеси мне золотой рог Лира Свирепого, сына Лириона, чтобы обносить вином гостей на твоей свадьбе.
– Достать рог для меня проще простого! – сказал Килух. – Хотя ты, наверное, думаешь, что труднее трудного.
– Ладно, значит, можно считать, рог у нас будет, зато другое тебя погубит! Принеси мне корзину-самоб ранку Гвидена Длинноногого, что правит Подводным королевством. Пусть соберутся у нас все люди земли и еще трижды девять, всем хватит еды из этой корзины.
– И корзина у тебя будет, для меня это проще простого! – сказал Килух.
– Ладно, значит, можно считать, корзина у нас будет, зато другое тебя погубит! Когда я впервые встретил мать Олвен, я посадил девять зернышек льна вон на той равнине, но что с ними сталось, никто не знает. Найди зерна, посади их снова в землю, чтобы они проросли и дали побеги, собери лен и сотки из него белую фату своей невесте на свадьбу.
– Фата у нее будет, это проще простого! – сказал Килух.
– Ладно, значит, можно считать, фата у нее будет, зато другое тебя погубит! К вашей свадьбе мне должны расчесать бороду, сам видишь – вся она спуталась и стоит колом.
Да только расчесать ее можно не простим гребнем. А спрятан тот гребень меж ушей дикого кабана Турх Труйта.
Да только Турх Труйта не найти тебе, пока не поймаешь двух псов – Анеда и Этлема, что мчатся быстрее ветра и добычи своей еще ни разу не упускали.
Да только не поймать Анеда и Этлема никому, кроме охотника Килдиря Дикого, что в девять раз сильнее самого дикого зверя в горах.
Да только не найти тебе охотника Килдира Дикого, пока не найдешь Гвина, сына Низы, которому Бог поручил стеречь демонов Того Света, чтобы спасти Этот Свет от погибели.
Да только если и найдешь ты Турх Труйта, не одолеешь его простым мечом, а только мечом Великана Урнаха.
Да только никому не отнять меч у Великана Урнаха, кроме самого великого короля Артура.
Да только не станет помогать тебе славный король Артур, владыка и правитель нашего острова. Хватает у него дел и без этого.
Теперь скажи, мой будущий зять, не отпала у тебя охота выполнять мои задания?
– На коней! – вместо ответа крикнул своим рыцарям Килух. – Поскачем прямо к моему брату Артуру. Он поможет достать все, что ты хочешь, и я возьму твою дочь Олвен в жены и твою жизнь в придачу!
При этих словах Великан-из-Великанов оттолкнул вилы, чтобы тяжелые веки закрыли ему глаза в знак того, что разговор их окончен, и Килух со своими верными рыцарями покинул его замок.
Свадьба Олвен
Нелегко было выполнить все задания Великана-из-Великанов и достать все дары, какие он назвал Килуху. Да только еще труднее рассказать про то, как славному королю Артуру и его рыцарям удалось это сделать.
– Задания все выполнены? – спросил Артур, когда гребень Турх Труйта был, наконец, в его руках.
– Все!
– Дары все собраны?
– Все!
– Тогда в путь, мой милый брат Килух! – воскликнул славный король. – И ты получишь свою невесту, как обещал я тебе в тот день, когда срезал твои золотые кудри.
И, прихватив с собою драгоценные дары, Килух отправился в путь вместе с Гору, сыном Сгилди, и всеми верными рыцарями, которые желали только зла и мести жестокому Великану-из-Великанов.
– Мы пришли, чтобы расчесать тебе бороду. Ты готов к этому, Великан-из-Великанов?
– Где эти негодяи, мои слуги? – заревел Великан-из-Великанов. – Подоприте вилами мои веки, чтобы я увидел все дары и сокровища, какие я потребовал с моего зятя, будь он трижды проклят!
Все ему показали и расчесали гребнем Турх Труйта бороду, и Килух спросил:
– Ты доволен?
– Доволен!
– Теперь Олвен моя?
– Твоя! Да только была бы на то моя воля, ты бы ее не получил. Благодари за все своего двоюродного брата короля Артура! И забирай мою дочку Олвен и мою жизнь в придачу!
Тут Гору, сын Сгилди, схватил Великана-из-Великанов за волосы и оттащил на зеленый курган и там отрубил ему голову, отомстив этим за своих загубленных братьев.
В тот же день Килух женился на Олвен, дочери Великана-из-Великанов.
Так сбылось предсказанье злой мачехи принца Килуха.
Тристан и Изольда
Однажды король Артур отдыхал от славных подвигов и ратных дел, когда до него дошла весть, что Тристан, сын Тралуха, и Изольда – Лебединая Шея, жена Марка, сына Майрхьона, убежали на Север, в дубовые рощи Келидонские, как какие-нибудь безродные изгнанники.
Вместо крыши над головой у них густые ветви деревьев, вместо мягкой постели – зеленые листья. На завтрак, на обед и на ужин у них дичь лесная, а винный погреб – прозрачный ручей. Но нет для них ничего дороже их нежной любви, и год им кажется неделей, а неделя – вечным летом.
Следом за вестниками Марк и сам поспешил к королю Артуру с жалобой на Тристана.
– Мой господин, – сказал Марк королю, – мне неизвестно, на чьей ты стороне, но вспомни, что я тебе ближе по родству, чем Тристан, ибо я сын твоей сестры, а следовательно, твой родной племянник. И, стало быть, мне, а не ему пристало ждать от тебя помощи. Я оскорблен и требую отмщения! Выполни свой долг, мой повелитель!
– Это нетрудно сделать! – сказал король Артур. – Однако следует помнить, что Тристан – один из трех самых славных героев нашего острова.
– Мой господин, – возразил Марк, – этот позор пятнает не только мою честь, но и твою. Тристан – твой рыцарь, так неужто ты хочешь, чтобы все говори ли, будто он выказывает тебе пренебреженье?
– Ну, это мы еще посмотрим! – сказал Артур.
В тот же день он созвал своих рыцарей, и они поскакали вместе с Марком на Север. Темной ночью они окружили со всех четырех сторон дубовые Келидонские рощи.
Тристан сладко спал, обнимая свою Изольду, и ни чего не слыхал. А Изольда, как все женщины, была беспокойней и услышала лязг оружия и шепот бойцов, прятавшихся за каждым кустом, за каждым деревом. Она так задрожала в объятиях Тристана, что он проснулся.
Проснулся и спросил:
– Моя милая госпожа, отчего ты дрожишь, ведь я рядом с тобой?
– Не за себя я боюсь, – отвечала Изольда, – но за тебя. Я слышу голоса со всех сторон. Наверное, эти люди пришли, чтобы тебя погубить.
– Разве ты не знаешь, моя госпожа, – громко сказал Тристан, – что судьбой предначертана смерть всякому, кто прольет хоть каплю моей крови? А кроме того, среди этих людей много моих верных друзей – и честный Кай, и свирепый Бедуйр, и обходительный Гвалхмай, и мои названые братья, которые, как и я, служат нашему королю Артуру.
И Тристан с нежной заботой спрятал Изольду в дупле старого дуба, а вечнозеленые листья плюща, падуба и растущего рядом тиса надежно укрыли ее от чужих глаз. Потом он взял в руки свои молнии подобный меч, надел на спину щит, подобный тяжелой грозовой туче, и кинулся туда, откуда громче раздавались голоса и лязг оружия.
Ветви раздвинулись, и перед Тристаном предстал сам Марк, окруженный своими рыцарями.
– Достойный муж, – сказал ему Тристан, – мы, кажется, с тобою в ссоре. Бери свой меч, и мы сейчас решим, кто прав, кто виноват.
Не тут-то было. Марк кликнул своих людей и велел им схватить Тристана, связать и доставить ко двору короля Артура. Но рыцари возмутились.
– Позор на наши бороды, – сказали они, – если мы станем биться за господина, который сам отказался от битвы!
И они отпустили Тристана с миром. И опять пришел Марк к королю Артуру с жалобой на Тристана.
– Что ж, – сказал Артур, – я так и думал, что это случится. Остается одно: наслать на Тристана наших лучших арфистов, чтобы смягчить его сердце. А следом отправить к нему поэтов и менестрелей, чтобы от их похвал и славословий Тристан сменил гнев на милость. Вот тогда мы с ним и поговорим.
Так и сделали.
Когда чудесные звуки арфы наполнили Келидонские рощи, и смолкли птицы, и замерли деревья, заслушавшись, сердце Тристана смягчилось.
Он кликнул музыкантов и щедро наградил их золотом и серебром.
Следом за арфами Тристан услышал прекраснейших поэтов и менестрелей. Их песни и слова пленили Тристана и Изольду.
Тристан снял с шеи золотую цепь, украшенную рубинами и жемчугами, и подарил ее главному певцу-поэту, а остальных щедро наградил золотом и серебром.
Так был укрощен его гнев, так пробудились в нем восторг и восхищение. И тогда пред ним предстал Гвалхмай с посланием от короля Артура.
Речи Гвалхмайя были столь обходительны, что Тристан им внял и поехал следом за Гвалхмайем ко двору короля.
Тристан и Марк поклялись хранить мир, пока справедливый королевский суд не рассудит их, – так повелел король Артур.
Но сначала Артур с каждым из них завел беседу, чтобы спросить, не откажется ли тот или другой от леди Изольды по своей воле. Нет, ни тот, ни другой отказываться не хотели.
И тогда король Артур сказал им свое последнее слово:
– Пока зеленеют на деревьях листья, Изольда будет принадлежать одному из вас, а когда опадут листья – другому. Первым выбирать будет Марк, сын Майрхьона!
– Благодарю тебя, господин мой, – обрадовался Марк. – Выбрать нетрудно!
И он сказал, что пусть Изольда будет ему женой, когда нет листьев на деревьях: ведь зимой время тянется дольше, дни короче, зато ночи длинней.
Король Артур поехал со своими рыцарями в Келидонские рощи и сообщил Изольде свое решение и выбор Марка.
– Мой господин и повелитель! – воскликнула Изольда. – Благослови господь твой справедливый суд!
– Как так? – удивился король. В ответ Изольда пропела:
Три дерева в нашем растут лесу:
Плющ, падуб и красный тис.
Листвы не теряют они зимой —
Теперь Тристан навсегда будет мой!
Вот как Марк потерял, а Тристан нашел свою Изо льду.
_________________ Мой девиз: один против всех, и всем несдобровать...
Святой Грааль
Считается, что религиозный миф о поисках святого Грааля возник на Британских островах и продолжил собой цикл героических легенд о короле Артуре. Грааль — это чаша, из которой на Тайной вечере пил вино Иисус Христос и его ученики и в которую, по сказаниям, праведник Иосиф Аримафейский собрал кровь распятого Иисуса. Эту чашу праведник отвез в Британию. В поход за поиском чаши в Средние века отправлялись многие благородные рыцари.
У одного английского короля родился сын, которого назвали Титурель. Он был прекрасным ребенком и проявлял всяческий интерес к христианскому учению. Когда ему исполнилось 15 лет, к нему спустился белый ангел и сказал, что он избран хранителем святой чаши Грааля и ему надо отправиться на ее поиски. Титурель рассказал родителям о своем видении, те благословили его, и он отправился в дорогу.
Вечером он оказался в дремучем лесу, за которым возвышалась гора. Титурель подошел ближе и увидел, что возле горы стоят закованные в латы рыцари. При его появлении они все склонили головы, давая понять, что готовы служить ему. Над горой увидел Титурель витавшую в воздухе чашу, от которой исходил неземной свет. Он понял, что это и есть святой Грааль, хранителем которого его избрали небесные силы, а рыцари — это братство святого Грааля.
Тогда же ангел подсказал Титурелю, что для братства нужна обитель, следует строить замок. Титурель и рыцари принялись за дело. В течение 30 лет они возводили на горе замок с храмом в центре. Когда замок и храм были готовы, чаша Грааля сама оказалась в центре алтаря. Теперь у рыцарей, трапезничавших за одним столом, всегда было достаточно еды и питья, они не болели и жили несколько сот лет. Перед входом в храм висел колокол, который своим звоном возвещал о случившихся в королевстве неправедных делах, и рыцари немедленно отправлялись в поход, чтобы наказать виновных и восстановить справедливость.
Хранитель святого Грааля Титурель женился, у него появились двое сыновей — Амфортас и Треврезент, которых со временем посвятили в рыцари святого Грааля. Братья успешно сражались с чужеземными пришельцами, выступали на рыцарских турнирах. Однажды Амфортаса ранили в грудь, и его рана долго не заживала. Его брат понял, что это наказание за чрезмерное увлечение светской жизнью, ушел в лес, сделался отшельником.
Титурель, у которого была еще дочь Херценлойде, очень опечалился, ему исполнилось уже четыреста лет, а у него не было наследника. Но однажды к нему снова спустился ангел и возвестил, что скоро к братству святого Грааля прибудет новый рыцарь и от его появления тотчас исцелится Амфортас.
Вскоре Херценлойде, у которой муж погиб в боях, родила сына, которого назвала Парсифаль, и вместе с ним спряталась в лесу: она не хотела, чтобы Парсифаль становился рыцарем. Однажды ее сын повстречал в лесу закованных в доспехи людей и испугался. Это были рыцари святого Грааля. Они рассказали ему о себе и святом братстве. Так Парсифаль решил стать рыцарем и отправился ко двору короля Артура и попросил принять его в рыцари. Король согласился, но сказал, что для этого Парсифалю надо совершить немало благородных поступков.
С таким напутствием Парсифаль отправился странствовать. Ему довелось освобождать пленников, защищать от неприятелей города, помогать бедным. Однажды он оказался в дремучем лесу. Впереди увидел гору, а на ней крепость и храм. Он поднялся, и стражники, впустившие его, сказали, что это рыцарское братство святого Грааля. Он прошел в зал, увидел огромный стол, за которым сидело множество рыцарей. На возвышении лежал раненый рыцарь Амфортас. И тут же над столом повисла ярко сиявшая чаша, и перед рыцарями появились еда и питье, они принялись трапезничать.
Утром покинул Парсифаль крепость, вернулся к королю Артуру и рассказал ему об увиденном. Его сразу же посвятили в рыцари. Как-то вечером, когда все пировали, в зале появилось странное существо, похожее на дикого кабана, но заговорило оно человеческим голосом:
— Если бы Парсифаль спросил, кто тот раненый рыцарь, он бы излечился, а так он страдает до сих пор. Надо ехать, Парсифаль, надо освободить его от страданий.
Парсифаль почувствовал угрызения совести и опять отправился в братство святого Грааля. Он въехал в знакомый дремучий лес, но неожиданно наткнулся на избушку отшельника. В ней проживал старец Треврезент. От него он узнал, что является его племянником и внуком хранителя чаши Титуреля. Ему надо ехать к рыцарям святого братства, спасти своего дядю Амфортаса от раны.
Парсифаль тотчас прибыл в замок. Он вошел в залу, где лежал раненый, произнес молитву, и Амфортас исцелился. Он благодарил Парсифаля, и все рыцари единодушно избрали его новым хранителем святой чаши, новым предводителем рыцарского братства.
Цитата:
Рождение короля Артура
Герой средневековых британских легенд и мифов волшебник и чародей Мерлин был рожден якобы одной из добрейших девушек, которая никому не причиняла зла. Ее старшая сестра была ей полная противоположность. Эта злая, необузданная женщина однажды пришла в гости к младшей пьяная и начала несправедливо оскорблять ее. Девушка разгневалась и прогнала сестру. Но излив свой гнев, она открыла душу темным силам, и дьявол овладел ей. Так девушка зачала и родила Мерлина, человека с магическими способностями, ставшего наставником и помощником знаменитого короля Артура, правителя Британии.
Волшебные силы Мерлина неожиданно потребовались древнему и могущественному королю Британии Утеру Пендрагону, которого называли еще «великий дракон». Король Пендрагон случайно увидел жену герцога Горлоя, прекрасную Игрейн, и воспылал к ней нешуточной страстью. Он изыскивал способ признаться ей в своей любви.
Это увлечение короля не осталось незамеченным. Герцог Горлой понял, что король увлекся его женой и, чтобы избежать неприятностей, увез ее в пустынные места, поселил в неприступном замке Тинтагиль у моря. Король, не встречая Игрейн, весь извелся. Он не знал, где ее искать, и решил позвать на помощь мудрого прорицателя, мага и чародея Мерлина.
— Помоги мне, — сказал Пендрагон волшебнику— В твоих силах возбудить любовь ко мне прекрасной Игрейн. Скажи, где она скрывается.
— Не занимаюсь я любовными делами, — недовольно ответил Мерлин. — Мое чародейство не пойдет тебе на пользу, оно приведет ко многим несчастьям, ты можешь потерять свое королевство.
— Мне все равно, — ответил Пендрагон, — я не успокоюсь, пока не утолю свою страсть. Для этого не пожалею и жизни.
Мерлин понял, что придется уступить. Он согласился помочь, но поставил условие.
— Хорошо, — угрюмо произнес он, — я пойду тебе навстречу. Надо будет подождать подходящего момента, и ты явишься к Игрейн. Я обещаю. Но за это и ты должен выполнить мою просьбу.
— Я готов, проси, — ответил Пендрагон.
— Обещай, если Игрейн родит от тебя ребенка, то ты отдашь его мне.
Пендрагон не ожидал такой просьбы. Он очень опечалился, так как мечтал о ребенке от Игрейн. Но делать было нечего, и он пообещал сделать так, как просил Мерлин.
Вскоре герцогу Горлою пришлось отправиться в боевой поход, и он оставил замок Тинтагиль и свою прекрасную Игрейн. Волшебник Мерлин воспользовался отсутствием герцога, вызвал бурю, и король Пендрагон волшебным образом под покровом ночи проник в замок Тинтагиль. Там он принял облик герцога Горлоя и вошел в спальню Игрейн.
Наутро в замок пришло известие, что муж Игрейн, герцог Гордой, погиб в бою. В тот же миг король Пендрагон принял свой настоящий облик. Прекрасная Игрейн поняла, что стала жертвой колдовского обмана. Она сильно разгневалась. Король Пендрагон упал перед ней на колени, просил прощения и признался в своей безмерной любви. Он уговорил Игрейн стать его женой и увез ее в королевскую столицу.
Через девять месяцев Игрейн, ставшая королевой, родила сына, которого назвали Артуром. Супруги были счастливы, но это семейное счастье закончилось быстро. Перед Пендрагоном в черном плаще неожиданно появился Мерлин. Он напомнил о королевском обещании.
Пендрагону ничего не оставалось, как отдать своего сына волшебнику. Мерлин завернул младенца в свой черный плащ и исчез так же неожиданно, как и появился.
Пендрагон, его жена Игрейн и все близкие думали, что Мерлин унесет ребенка на чудесный остров Авалон, где жили феи. Там они его будут воспитывать, а потому беспокоиться о будущем Артура не стоит. Но на самом деле Мерлин прибыл с младенцем в замок одного рыцаря по имени Эктор, у которого уже был сын по имени Кэй. Мерлин наложил на Артура чары, придав ему силу, отвагу и другие положительные качества. Он велел рыцарю воспитать мальчика как своего сына.
Артур до 16 лет рос у Эктора, которого считал своим отцом, а Кэя старшим братом.
Избрание короля Британии
В одной из первых легенд о короле Артуре рассказывается о том, как он стал королем. В этом знаменательном для Британии событии волшебник Мерлин принимал вроде пассивное участие. На самом деле он был главным его организатором. Он проверял всех соискателей на трон. Каждый из претендентов должен был доказать свои физические силы и нравственные качества. У юного Артура они оказались намного выше, чем у других.
Артур так и не узнал своих настоящих родителей. Его отец король Утер Пендрагон скончался через семь лет после его рождения, а следом умерла и мать Игрейн. Других наследников у них, не было, и трон Британии оказался свободным. Такая ситуация привела к междоусобице, в стране начались войны. Герцоги, бароны, лорды всех мастей заявляли свое право на престол. Страна могла распасться на мелкие герцогства.
Требовалось срочно избрать короля. В Лондон на совет старейшин собрались самые знатные люди. Они пригласили на обсуждение и волшебника Мерлина. Долго совещались, предлагали разные кандидатуры, но ни на одной не остановились. И тогда решили послушать, что скажет Мерлин, обладающий магическими силами.
Мерлин произнес только три слова: «Меч укажет избранника». Затем он вышел на центральную площадь Лондона. Там он взмахнул руками, сделал заклинательные знаки и снова произнес: «Меч укажет избранника».
И тут же посреди площади появилась каменная глыба, а в ней торчала рукоять железного меча. Тотчас подбежали любопытные, подъехали на конях рыцари и стали пробовать вытащить его. Ни одному не удалось даже пошевелить меч.
Между тем время шло. Войны не утихали. Короля на престоле не было. И снова собрались старейшины. Они решили устроить праздничный турнир лучших рыцарей. Кто окажется победителем, тот и наденет корону правителя Британии.
Среди приглашенных находился и рыцарь Эктор со своими двумя сыновьями, Кэем и Артуром. Кэй уже был посвящен в рыцари, а его младший брат Артур был его оруженосцем. Кэй рассчитывал стать победителем, ведь он лучше всех дрался на мечах, метко стрелял из лука, не было ему равных и в конных турнирах. Но вот беда: его меч во время тренировки сломался. И Кэй попросил брата привезти ему из дома новый меч.
Артур поехал через центральную площадь и увидел каменную глыбу и торчащую из нее рукоять меча. Он соскочил со своего коня, подошел к камню, взялся за рукоять, со всей силой потянул ее на себя и вырвал блеснувший сталью меч. Юноша прочитал выгравированную на нем надпись: «Кто вырвет клинок из каменных теснин, тот и будет Британии законный властелин». Артур вместе с мечом поскакал на ристалище, где проводился турнир, и вручил его брату.
— Вот возьми его, — сказал Артур. — С ним ты станешь правителем Британии.
Кэй прочитал надпись на мече и тотчас возгордился. Он потребовал, чтобы к нему привели старейшин, он хотел им объявить, что не будет участвовать в турнире, он обладает мечом, надпись на котором уже провозглашает его королем Британии. Но подошедший к нему отец спросил, откуда он взял этот меч. Кэй сказал, что Артур принес его ему. Тогда Эктор спросил Артура, где он его взял. Тот признался, что вытащил его из каменный глыбы, лежащей на центральной площади.
Эктор не поверил ему, и они втроем отправились на главную площадь Лондона. Там Артур вложил меч в расщелину. Сначала Эктор попытался вытащить его оттуда, не смог. За ним взялся за рукоять Кэй, но даже не пошевелил меч. И тогда Артур одной правой легко вытащил меч из каменной теснины. Эктор упал перед ним на колени, заставил упасть и своего сына и сказал:
— Перед нами новый король Британии, король Артур. Поклонимся ему.
— Отец, о чем вы говорите? Какой я король? — воскликнул Артур.
И тогда Эктор поведал Артуру историю его происхождения, рассказал, что волшебник Мерлин унес его от родителей и отдал ему на воспитание. Он выполнил наказ волшебника. И вот свершилось, Артур сумел доказать, что он достоин править Британией.
В этот момент площадь наполнилась рыцарями, участниками турнира. И Артур снова продемонстрировал всем свою силу — он вложил меч в каменную теснину. Рыцари пробовали вытащить его оттуда, ни одному не удалось. Артур опять легко достал меч и взмахнул им над головой. И все присутствовавшие тотчас закричали:
— У Британии появился новый король, его имя Артур! Да здравствует король Артур!
Меч для короля Артура
Боевой меч был всегда важным символом для каждого рыцаря. Лишиться меча — означало большое несчастье для него. В легенде рассказывается, как молодой король Артур добыл себе волшебный меч Экскалибур, который, считалось, выковал бог-кузнец Велунд. Он без промаха разил врагов, а ножны могли залечивать раны, с ним король Артур совершил много подвигов.
Своей столицей молодой король Артур сделал крепость Камелот — местечко, находившееся в Уэльсе. В новом замке Артур велел изготовить круглый стол, за который садились его приближенные рыцари. Стол сделали круглым специально для того, чтобы все рыцари чувствовали себя равными, ни один не сидел с краю, не чувствовал себя ущемленным. За столом они не только трапезничали, но и рассказывали о своих подвигах.
В лесу вокруг Камелота водилось много хищных зверей, на которых охотились Артур и его рыцари. Говорили, что в лесу водится один странный зверь, которого называли рыкающим. У него была голова змеи, туловище леопарда, лапы льва и ноги оленя. Угнаться за ним не было никакой возможности, но и встречаться ним не советовали.
Однажды король Артур возвращался в свой замок и вдруг увидел мчавшегося прямо на него рыцаря. Он перегородил ему дорогу и потребовал назвать себя. Неожиданно под рыцарем пала лошадь, он оказался на земле и, не отвечая на вопрос, потребовал от Артура коня.
— За такую дерзость я снесу твою голову с плеч, — выкрикнул Артур и вытащил меч.
Рыцарь вытащил свой меч, но едва зазвенели клинки, как меч Артура переломился пополам.
Рыцарь наконец сказал, что он гонится за рыкающим зверем, ему нужен свежий конь. Он мог бы убить Артура, но пожалел его молодость. С этими словами рыцарь вскочил на коня Артура и был таков. От обиды и унижения Артур буквально окаменел. В этот момент перед ним появился волшебник Мерлин. Он положил руку на плечо Артура.
— Не огорчайся, государь, это был рыцарь Пелинор, потомок древних богов. В бою ему нет равных.
— Но он сломал мой меч, который я вытащил из камня.
— Идем со мной, — сказал Мерлин. Он повел короля к лесному озеру.
Из его глади неожиданно поднялась женская рука, держащая меч в золотых ножнах. Артур удивленно посмотрел на Мерлина, но тот внезапно исчез. Артур оглянулся по сторонам и за вершинами деревьев разглядел замок. Он направился к нему.
Это был странный замок, никакой охраны не было. Артур беспрепятственно прошел в главную залу. Там он заметил столик с шахматной доской и невольно остановился. Его рука потянулась к фигуркам. Он сделал ход, навстречу ему двинулась пешка. Еще один ход… Артур стал играть с невидимым противником и в конце концов победил его. И тут перед ним появилась девушка.
— Кто ты? — спросил Артур.
— Я дева Озера, фея Нимуэ, — ответила девушка.
— Это тебе принадлежит меч, который я видел над озером?
— Да, — ответила девушка. — Этот меч волшебный, он называется Экскалибур. Владеть им может только рыцарь без страха и упрека. Идем со мной.
Они вышли на берег озера, сели в лодку и поплыли к женской руке с мечом, высовывавшейся из воды. Дева Озера взмахнула рукой, и женская рука из воды протянула меч Артуру. Он бережно взял его, поблагодарил, и лодка повернула к берегу.
Фея ступила на землю и сказала:
— Теперь ты владелец Экскалибура, король Артур. Пусть он поможет тебе в битвах с врагами. Но когда он станет не нужен, брось его в озеро. Меч снова станет моим.
После этих слов дева исчезла, и Артур пошел в лес по направлению к своему замку. Неожиданно на его плечо опустилась чья-то рука. Он обернулся — сзади стоял волшебник Мерлин.
— У тебя в руках меч, достойный короля Артура. Клинок его будет разить врагов, а ножны могут залечивать раны. Его выковал бог-кузнец Велунд, — сказал он и тут же исчез.
Меч Экскалибур служил королю Артуру много лет, во многих битвах он спасал его от гибели, им он поразил многих неприятелей. А когда король состарился и не смог принимать участия в битвах он, как и обещал деве Озера, кинул меч в лесное озеро недалеко от замка Камелот.
Цитата:
Рождение короля Артура
Герой средневековых британских легенд и мифов волшебник и чародей Мерлин был рожден якобы одной из добрейших девушек, которая никому не причиняла зла. Ее старшая сестра была ей полная противоположность. Эта злая, необузданная женщина однажды пришла в гости к младшей пьяная и начала несправедливо оскорблять ее. Девушка разгневалась и прогнала сестру. Но излив свой гнев, она открыла душу темным силам, и дьявол овладел ей. Так девушка зачала и родила Мерлина, человека с магическими способностями, ставшего наставником и помощником знаменитого короля Артура, правителя Британии.
Волшебные силы Мерлина неожиданно потребовались древнему и могущественному королю Британии Утеру Пендрагону, которого называли еще «великий дракон». Король Пендрагон случайно увидел жену герцога Горлоя, прекрасную Игрейн, и воспылал к ней нешуточной страстью. Он изыскивал способ признаться ей в своей любви.
Это увлечение короля не осталось незамеченным. Герцог Горлой понял, что король увлекся его женой и, чтобы избежать неприятностей, увез ее в пустынные места, поселил в неприступном замке Тинтагиль у моря. Король, не встречая Игрейн, весь извелся. Он не знал, где ее искать, и решил позвать на помощь мудрого прорицателя, мага и чародея Мерлина.
— Помоги мне, — сказал Пендрагон волшебнику— В твоих силах возбудить любовь ко мне прекрасной Игрейн. Скажи, где она скрывается.
— Не занимаюсь я любовными делами, — недовольно ответил Мерлин. — Мое чародейство не пойдет тебе на пользу, оно приведет ко многим несчастьям, ты можешь потерять свое королевство.
— Мне все равно, — ответил Пендрагон, — я не успокоюсь, пока не утолю свою страсть. Для этого не пожалею и жизни.
Мерлин понял, что придется уступить. Он согласился помочь, но поставил условие.
— Хорошо, — угрюмо произнес он, — я пойду тебе навстречу. Надо будет подождать подходящего момента, и ты явишься к Игрейн. Я обещаю. Но за это и ты должен выполнить мою просьбу.
— Я готов, проси, — ответил Пендрагон.
— Обещай, если Игрейн родит от тебя ребенка, то ты отдашь его мне.
Пендрагон не ожидал такой просьбы. Он очень опечалился, так как мечтал о ребенке от Игрейн. Но делать было нечего, и он пообещал сделать так, как просил Мерлин.
Вскоре герцогу Горлою пришлось отправиться в боевой поход, и он оставил замок Тинтагиль и свою прекрасную Игрейн. Волшебник Мерлин воспользовался отсутствием герцога, вызвал бурю, и король Пендрагон волшебным образом под покровом ночи проник в замок Тинтагиль. Там он принял облик герцога Горлоя и вошел в спальню Игрейн.
Наутро в замок пришло известие, что муж Игрейн, герцог Гордой, погиб в бою. В тот же миг король Пендрагон принял свой настоящий облик. Прекрасная Игрейн поняла, что стала жертвой колдовского обмана. Она сильно разгневалась. Король Пендрагон упал перед ней на колени, просил прощения и признался в своей безмерной любви. Он уговорил Игрейн стать его женой и увез ее в королевскую столицу.
Через девять месяцев Игрейн, ставшая королевой, родила сына, которого назвали Артуром. Супруги были счастливы, но это семейное счастье закончилось быстро. Перед Пендрагоном в черном плаще неожиданно появился Мерлин. Он напомнил о королевском обещании.
Пендрагону ничего не оставалось, как отдать своего сына волшебнику. Мерлин завернул младенца в свой черный плащ и исчез так же неожиданно, как и появился.
Пендрагон, его жена Игрейн и все близкие думали, что Мерлин унесет ребенка на чудесный остров Авалон, где жили феи. Там они его будут воспитывать, а потому беспокоиться о будущем Артура не стоит. Но на самом деле Мерлин прибыл с младенцем в замок одного рыцаря по имени Эктор, у которого уже был сын по имени Кэй. Мерлин наложил на Артура чары, придав ему силу, отвагу и другие положительные качества. Он велел рыцарю воспитать мальчика как своего сына.
Артур до 16 лет рос у Эктора, которого считал своим отцом, а Кэя старшим братом.
Избрание короля Британии
В одной из первых легенд о короле Артуре рассказывается о том, как он стал королем. В этом знаменательном для Британии событии волшебник Мерлин принимал вроде пассивное участие. На самом деле он был главным его организатором. Он проверял всех соискателей на трон. Каждый из претендентов должен был доказать свои физические силы и нравственные качества. У юного Артура они оказались намного выше, чем у других.
Артур так и не узнал своих настоящих родителей. Его отец король Утер Пендрагон скончался через семь лет после его рождения, а следом умерла и мать Игрейн. Других наследников у них, не было, и трон Британии оказался свободным. Такая ситуация привела к междоусобице, в стране начались войны. Герцоги, бароны, лорды всех мастей заявляли свое право на престол. Страна могла распасться на мелкие герцогства.
Требовалось срочно избрать короля. В Лондон на совет старейшин собрались самые знатные люди. Они пригласили на обсуждение и волшебника Мерлина. Долго совещались, предлагали разные кандидатуры, но ни на одной не остановились. И тогда решили послушать, что скажет Мерлин, обладающий магическими силами.
Мерлин произнес только три слова: «Меч укажет избранника». Затем он вышел на центральную площадь Лондона. Там он взмахнул руками, сделал заклинательные знаки и снова произнес: «Меч укажет избранника».
И тут же посреди площади появилась каменная глыба, а в ней торчала рукоять железного меча. Тотчас подбежали любопытные, подъехали на конях рыцари и стали пробовать вытащить его. Ни одному не удалось даже пошевелить меч.
Между тем время шло. Войны не утихали. Короля на престоле не было. И снова собрались старейшины. Они решили устроить праздничный турнир лучших рыцарей. Кто окажется победителем, тот и наденет корону правителя Британии.
Среди приглашенных находился и рыцарь Эктор со своими двумя сыновьями, Кэем и Артуром. Кэй уже был посвящен в рыцари, а его младший брат Артур был его оруженосцем. Кэй рассчитывал стать победителем, ведь он лучше всех дрался на мечах, метко стрелял из лука, не было ему равных и в конных турнирах. Но вот беда: его меч во время тренировки сломался. И Кэй попросил брата привезти ему из дома новый меч.
Артур поехал через центральную площадь и увидел каменную глыбу и торчащую из нее рукоять меча. Он соскочил со своего коня, подошел к камню, взялся за рукоять, со всей силой потянул ее на себя и вырвал блеснувший сталью меч. Юноша прочитал выгравированную на нем надпись: «Кто вырвет клинок из каменных теснин, тот и будет Британии законный властелин». Артур вместе с мечом поскакал на ристалище, где проводился турнир, и вручил его брату.
— Вот возьми его, — сказал Артур. — С ним ты станешь правителем Британии.
Кэй прочитал надпись на мече и тотчас возгордился. Он потребовал, чтобы к нему привели старейшин, он хотел им объявить, что не будет участвовать в турнире, он обладает мечом, надпись на котором уже провозглашает его королем Британии. Но подошедший к нему отец спросил, откуда он взял этот меч. Кэй сказал, что Артур принес его ему. Тогда Эктор спросил Артура, где он его взял. Тот признался, что вытащил его из каменный глыбы, лежащей на центральной площади.
Эктор не поверил ему, и они втроем отправились на главную площадь Лондона. Там Артур вложил меч в расщелину. Сначала Эктор попытался вытащить его оттуда, не смог. За ним взялся за рукоять Кэй, но даже не пошевелил меч. И тогда Артур одной правой легко вытащил меч из каменной теснины. Эктор упал перед ним на колени, заставил упасть и своего сына и сказал:
— Перед нами новый король Британии, король Артур. Поклонимся ему.
— Отец, о чем вы говорите? Какой я король? — воскликнул Артур.
И тогда Эктор поведал Артуру историю его происхождения, рассказал, что волшебник Мерлин унес его от родителей и отдал ему на воспитание. Он выполнил наказ волшебника. И вот свершилось, Артур сумел доказать, что он достоин править Британией.
В этот момент площадь наполнилась рыцарями, участниками турнира. И Артур снова продемонстрировал всем свою силу — он вложил меч в каменную теснину. Рыцари пробовали вытащить его оттуда, ни одному не удалось. Артур опять легко достал меч и взмахнул им над головой. И все присутствовавшие тотчас закричали:
— У Британии появился новый король, его имя Артур! Да здравствует король Артур!
Меч для короля Артура
Боевой меч был всегда важным символом для каждого рыцаря. Лишиться меча — означало большое несчастье для него. В легенде рассказывается, как молодой король Артур добыл себе волшебный меч Экскалибур, который, считалось, выковал бог-кузнец Велунд. Он без промаха разил врагов, а ножны могли залечивать раны, с ним король Артур совершил много подвигов.
Своей столицей молодой король Артур сделал крепость Камелот — местечко, находившееся в Уэльсе. В новом замке Артур велел изготовить круглый стол, за который садились его приближенные рыцари. Стол сделали круглым специально для того, чтобы все рыцари чувствовали себя равными, ни один не сидел с краю, не чувствовал себя ущемленным. За столом они не только трапезничали, но и рассказывали о своих подвигах.
В лесу вокруг Камелота водилось много хищных зверей, на которых охотились Артур и его рыцари. Говорили, что в лесу водится один странный зверь, которого называли рыкающим. У него была голова змеи, туловище леопарда, лапы льва и ноги оленя. Угнаться за ним не было никакой возможности, но и встречаться ним не советовали.
Однажды король Артур возвращался в свой замок и вдруг увидел мчавшегося прямо на него рыцаря. Он перегородил ему дорогу и потребовал назвать себя. Неожиданно под рыцарем пала лошадь, он оказался на земле и, не отвечая на вопрос, потребовал от Артура коня.
— За такую дерзость я снесу твою голову с плеч, — выкрикнул Артур и вытащил меч.
Рыцарь вытащил свой меч, но едва зазвенели клинки, как меч Артура переломился пополам.
Рыцарь наконец сказал, что он гонится за рыкающим зверем, ему нужен свежий конь. Он мог бы убить Артура, но пожалел его молодость. С этими словами рыцарь вскочил на коня Артура и был таков. От обиды и унижения Артур буквально окаменел. В этот момент перед ним появился волшебник Мерлин. Он положил руку на плечо Артура.
— Не огорчайся, государь, это был рыцарь Пелинор, потомок древних богов. В бою ему нет равных.
— Но он сломал мой меч, который я вытащил из камня.
— Идем со мной, — сказал Мерлин. Он повел короля к лесному озеру.
Из его глади неожиданно поднялась женская рука, держащая меч в золотых ножнах. Артур удивленно посмотрел на Мерлина, но тот внезапно исчез. Артур оглянулся по сторонам и за вершинами деревьев разглядел замок. Он направился к нему.
Это был странный замок, никакой охраны не было. Артур беспрепятственно прошел в главную залу. Там он заметил столик с шахматной доской и невольно остановился. Его рука потянулась к фигуркам. Он сделал ход, навстречу ему двинулась пешка. Еще один ход… Артур стал играть с невидимым противником и в конце концов победил его. И тут перед ним появилась девушка.
— Кто ты? — спросил Артур.
— Я дева Озера, фея Нимуэ, — ответила девушка.
— Это тебе принадлежит меч, который я видел над озером?
— Да, — ответила девушка. — Этот меч волшебный, он называется Экскалибур. Владеть им может только рыцарь без страха и упрека. Идем со мной.
Они вышли на берег озера, сели в лодку и поплыли к женской руке с мечом, высовывавшейся из воды. Дева Озера взмахнула рукой, и женская рука из воды протянула меч Артуру. Он бережно взял его, поблагодарил, и лодка повернула к берегу.
Фея ступила на землю и сказала:
— Теперь ты владелец Экскалибура, король Артур. Пусть он поможет тебе в битвах с врагами. Но когда он станет не нужен, брось его в озеро. Меч снова станет моим.
После этих слов дева исчезла, и Артур пошел в лес по направлению к своему замку. Неожиданно на его плечо опустилась чья-то рука. Он обернулся — сзади стоял волшебник Мерлин.
— У тебя в руках меч, достойный короля Артура. Клинок его будет разить врагов, а ножны могут залечивать раны. Его выковал бог-кузнец Велунд, — сказал он и тут же исчез.
Меч Экскалибур служил королю Артуру много лет, во многих битвах он спасал его от гибели, им он поразил многих неприятелей. А когда король состарился и не смог принимать участия в битвах он, как и обещал деве Озера, кинул меч в лесное озеро недалеко от замка Камелот.
Цитата:
Изгнание короля Лира
Народное драматическое сказание о британском короле Лире и трех его дочерях было записано в «Хронике Англии, Шотландии и Ирландии», составленной Рафаэлем Холиншедом в XVI веке. Эта хроника послужила источником для некоторых исторических пьес, написанных Шекспиром, в том числе «Король Лир». Однако Шекспир в значительной степени переработал сказание, подчинив его своему драматургическому замыслу.
У состарившегося короля Британии Лира, благополучно правившего страной 60 лет, было три дочери: Гонерилья, Регана и Корделия. Король, понимая, что скоро ему придется оставить трон, решил выдать дочерей замуж и раздать каждой часть наследства. Но прежде ему хотелось убедиться в любви своих дочерей. Он вызвал их к себе и спросил, как велика их любовь к нему.
Старшая, Гонерилья, поклялась, что любит отца превыше всего на свете. Нет в мире ничего такого, что бы она любила больше его. Ее ответ удовлетворил короля. Средняя дочь, Регана, сказала, что она любит своего отца даже больше, чем себя. И эти слова понравились королю. А младшая сказала, что не хочет кривить душой и любит отца настолько, насколько дочь может любить своего отца. Это ее долг. И если она выйдет замуж, то ей придется часть любви отдать своему мужу.
Это высказывание не понравилось королю. Он попытался вразумить дочь, но Корделия осталась при своем. Король Лир назвал ее черствой, бесчувственной, сказал, что раз она любит его только по долгу, то ей не достанется ничего. Король пообещал Гонерилье и Рега не разделить поровну между ними половину своего королевства.
Согласно его повелению, для Гонерильи и Реганы были подобраны богатые знатные женихи, потом были сыграны свадьбы, и две пары получили в приданое по четверти королевства. После смерти короля, по завещанию, они должны были получить еще по четверти. Таким образом, старшим дочерям доставалось по половине королевства, а младшей ничего.
Но однажды к Корделии посватался король Франции Аганипп. Он прослышал о ее красоте, доброте и разуме и захотел на ней жениться. Раздраженный король Лир просил передать жениху, что он не оставит Корделии никакого наследства, она не получит ни кусочка земли, ни золота, ни серебра. Французский король ответил британскому королю, что он ни в чем не нуждается, ему нужна достойная жена. И Корделия покинула Британию…
Король Лир старел, он чувствовал, что уже не в силах управлять страной. Старшая и средняя дочери принялись уговаривать его отдать им королевство, они вместе с мужьями будут править Британией. Ему же предлагали оставить небольшую стражу в 40 человек и жить у одной из них. Король Лир согласился и решил пожить у старшей.
Муж Гонерильи первое время оказывал бывшему королю почет и уважение, но потом перестал обращать на него внимание. Дочь тоже не уважала своего дряхлого отца. И однажды сказала ему, что 40 человек стражи и слуг — это слишком много для одного. Им трудно содержать столько бездельников, отцу достаточно и 20.
Рассердился Лир, понял, что пришелся не ко двору, что не любит его старшая дочь, и вместе со своими верными воинами и слугами покинул ее. Он решил, что средняя дочь выкажет ему больше внимания, у нее он найдет заботу и любовь, и отправился к Регане.
Средняя дочь и ее муж встретили старика с большим почтением, выделили достойное место, кормили и поили его, но прошло некоторое время, и они изменились. Не было улыбок, почтительных слов, их словно подменили. Регана сказала отцу, что им тяжело содержать 40 его воинов и слуг, он вполне может обойтись и пятью. Понял старый король, что придется ему уступить дочерям. Он ушел от средней и вернулся к старшей. Но она потребовала, чтобы он оставил себе только одного человека.
Ничего не оставалось бедному королю, как согласиться, он потерял все свое королевство, отдал всю свою власть, и у него остался только один оруженосец. Жить ему было не сладко, никто с ним не разговаривал, никто в нем не нуждался, и старшую дочь он совсем не видел. Да и она не хотела видеть его. Не выдержал старик, опять ушел от нее.
И тогда вспомнил несчастный отец о младшей дочери, о Корделии. Может быть она примет старика, будет с ним ласкова? Вместе со своим оруженосцем он сел на корабль и отправился через пролив в землю франков. Ехавшие на корабле знатные бароны и графы с презрением отнеслись к старому немощному королю. Не выдержал он такого отношения и, обратившись к небесам, воскликнул:
— Когда я был силен и здоров, когда мне принадлежала власть в Британии, все подданные кланялись мне в ноги. Со своим войском я вел победные войны, меня прославляли, в чужих странах мне кланялись еще ниже. Теперь, когда я по справедливости раздал все свое королевство, в качестве награды получил презрение от своих бывших вассалов. Мои старшие дочери говорили, что любят меня, а оказалось, что они ждали от меня только богатого наследства. Получили его и забыли меня. Мне остались одни воспоминания о былом могуществе. И ничего больше. Горько мне!
Он сошел на берег франков и послал во дворец младшей дочери своего оруженосца, чтобы он сообщил о его прибытии и сказал ей, что ее отец немощный, одинокий, холодный и голодный ждет за городом, нет у него сил идти к ней.
Оруженосец передал Корделии слова отца. Она горько заплакала и тотчас повелела придворным отправиться за город и привезти старика во дворец.
Когда отца привели, она отдала распоряжение, чтобы его умыли, одели в подобающие одежды, накормили и предоставили в его распоряжение свиту из 40 человек. После его отдыха она объявила своему мужу, королю франков Аганиппу, что ее отец прибыл к ним с визитом. И в тронном зале появился король Лир в своей традиционной торжественной одежде в сопровождении 40 воинов и слуг.
Во время трапезы король Лир рассказал о том, как отнеслись к нему старшая и средняя дочери. Он сказал, что просит не милости и снисхождения, а уважения и почета, которые он заслужил. И еще попросил он у короля франков не старческого приюта, а оказания помощи в возвращении утерянного королевства.
Аганипп его понял, разослал во все концы страны гонцов, чтобы собрать войско для завоевания Британии.
Войска франков во главе с королем Лиром высадились на берег Туманного Альбиона, вступили в сражение с войсками его дочерей Гонерильи и Реганы и разбили их. Старшие дочери вместе с мужьями бежали. И король Лир снова стал полноправным правителем Британии.
Вскоре у Корделии умер муж, она осталась одна и перебралась к отцу в Британию. После смерти отца она стала королевой Британии. Несколько лет она успешно управляла государством, и в стране царили мир и благополучие. Но подросли сыновья Гонерильи и Реганы, внуки короля Лира, и захотели вернуть себе власть. Они собрали войско и пошли войной на Корделию. Это было упорное противостояние, долго ни одна из сторон не могла одолеть другую. Но наконец в одном из сражений воинам внуков удалось захватить в плен правительницу Британии. Пленение для Корделии было равносильно смерти, она решила покончить с собой и тотчас лишила себя жизни.
Согласно хроникам, внуки короля Лира разделили между собой Британию, но между ними возникла вражда, и старший убил младшего. Он и стал правителем Британии на многие годы.
Томас Лермóнт
В XIII веке в Шотландии был очень популярен поэт, певец, музыкант, сочинитель песен Томас Лермонт из Эркельдуна. Его называли еще Честный Томас, потому что он говорил только правду, называли также Томасом Рифмачом, потому что он писал стихи, называли и Томасом Музыкантом, потому что он сочинял музыку. До нашего времени дошла его сказочная баллада, в которой поэт рассказывает о своем пребывании в царстве фей и эльфов. Ему приписывается также предсказание многих важных исторических событий.
По утрам Томас любил сидеть под сенью дуба на берегу реки Лаудер и играть на своей арфе. Он играл так чудесно, что его слушали все звери и птицы. Однажды из леса показалась незнакомая всадница и направилась к нему. Это была красивая девушка в белом платье и на белом коне. Она показалась Томасу такой необыкновенной, что он не мог отвести от нее глаз.
— Я королева фей и эльфов, — сказала девушка и спрыгнула на землю.
— Мы заслушались твоей музыкой и хотели бы пригласить тебя к нам. Сыграй нам, Томас Лермонт из Эркельдуна.
— Хорошо, — сказал Томас, — я готов отправиться в царство фей и сыграть вам. Но прежде позволь мне поцеловать тебя. Таких красивых девушек мне не доводилось еще видеть.
— О, этого нельзя делать, — сказала девушка. — Я потеряю тогда всю свою красоту, превращусь в старуху, а ты не сможешь покинуть мое царство в течение семи лет.
— Мне все равно, — ответил потерявший голову Томас, — позволь только поцеловать тебя.
Он обнял красавицу и припал к ее устам. И тут же на его глазах девушка превратилась в морщинистую старуху и злобно рассмеялась.
— Я же предупреждала тебя, Томас, — сказала она скрипучим голосом. — Теперь ты в моей власти. Садись сзади на лошадь, нас ждут феи и эльфы.
Они поскакали через лес и оказались на большой поляне. Впереди виднелись три дороги. Старуха сказала Томасу:
— Видишь, слева каменистая тяжелая дорога, она ведет в горы и называется дорогой правды, это не наша, рядом гладкая и чистая — это дорога лжи. Она тоже не наша. Мы поскачем по третьей, среди цветов и плодовых деревьев — эта дорога ведет в мое царство. Но я предупреждаю тебя, Томас, не рви цветы в моем саду, не ешь плодов с моих деревьев, ни с кем не разговаривай. Иначе ты останешься у нас навсегда.
Томас пообещал, и они поскакали по третьей дороге.
Вскоре показался замок, загудели трубы, и через ров был перекинут мост. Едва они переехали по нему, как морщинистая старуха снова превратилась в прекрасную девушку, и сердце Томаса забилось с новой силой. В этот же день королева устроила состязание музыкантов на приз золотой арфы. Маленькие эльфы исполняли свои грустные мелодии, а затем стал играть Томас. Его арфа звучала так красиво, он пел так нежно, что все присутствовавшие феи и эльфы признали его победителем. Королева вручила ему золотую арфу и сказала, что он должен возвращаться домой.
— Как домой? — удивился Томас, — мы ведь только приехали.
— Не забывай, ты находишься в царстве фей и эльфов, — улыбнулась королева, — у нас время течет по-другому. Идем, я дам тебе своего коня, и ты поскачешь домой. Вспоминай меня иногда.
— Но я не хочу домой, я хочу остаться с тобой, — возразил Томас.
— Если ты не уйдешь из моего царства, то превратишься в эльфа.
На прощание королева наделила его тремя волшебными дарами: он мог сочинять стихи, которые не удавались другим поэтам, он мог предвидеть события и предсказывать судьбы и, наконец, всегда должен был говорить только правду, какая бы она ни была. Томас поблагодарил королеву фей и эльфов, и в тот же момент он даже не заметил как очутился под тем же самым дубом на берегу реки Лаудер, а рядом с ним лежала золотая арфа, в стороне пасся белый конь.
С того времени слава Томаса из Эркельдуна, правдивого человека, необыкновенного стихотворца и чудесного музыканта, распространилась по всей Шотландии. В его доме всегда собирались гости, просили сыграть на арфе, спеть и рассказать о его приключении в царстве фей и эльфов.
Тристан и Изольда
Кельтская легенда о возвышенной любви рыцаря Тристана и прекрасной ирландки Изольды была настолько популярна в Средние века в Европе, что получила свое продолжение во Франции, Испании и других странах. В легенде подробно описывались подвиги бесстрашного Тристана, служившего королю Марку верой и правдой. Но его жизнь круто изменилась, когда он увидел дочь ирландского короля Изольду. Тристан мужественно преодолевал препятствия, чтобы быть рядом с любимой, но судьба не была к нему благосклонна.
На юго-западе Англии, на берегу Атлантики, в бедном местечке Корнуолл находился замок Тинтагель, в котором жил король Марк, правитель Корнуолла. Служил у него прекрасный и доблестный рыцарь, племянник-сирота, которого звали Тристан, что означало «грустный». Тристан с детства был обучен владению боевым оружием, он знал толк в охоте, умел объезжать диких лошадей, умел управлять кораблем и даже научился играть на арфе. Король Марк был очень доволен племянником, ценил его, считал своим наследником.
Как-то в открытое окно замка Тинтагель залетел голубь, в своем клюве он держал длинный золотой волос, от которого исходило яркое сияние. Король Марк велел поймать птицу. Он взял в руки длинный волос и собрал всех рыцарей.
— Обладательница этого волоса должна быть очень красивой. Я хотел бы сделать ее своей женой. Кто из вас готов отправиться в неведомое путешествие и отыскать ее для меня?
Молчали рыцари. Вызвался один верный Тристан. Король велел снарядить корабль для Тристана и благословил его на поиск.
Во многих странах побывал Тристан, посетил разные королевства, встречался с разными принцессами, но найти золотоволосую не смог. Печальный, отправился он в обратный путь. Неожиданно налетел ветер, поднялись волны, паруса намокли, судно понесло прямо на скалы. Тристан едва сумел спастись на лодке и выбрался на берег. Отдохнув, он пошел по тропинке и встретил плачущую женщину.
— Что это за страна и почему ты плачешь? — спросил он.
— Это Ирландия, — ответила женщина, вытирая слезы. — А плачу я потому, что на нашем острове поселился дракон, который нагоняет ветер и бурю. Каждое утро он требует себе невинную девушку в жертву. И вот дошла очередь до золотоволосой красавицы Изольды, дочери нашего короля. Мы все очень этим опечалены.
— А где живет этот дракон? — спросил Тристан.
— Недалеко от берега в одной пещере.
Понял Тристан, что нашел ту, которую искал. Вышел он на берег моря, услышал страшный звериный рык и увидел пещеру. Дракон уже выполз и готовился к бою. Подбежал к нему Тристан, ударил мечом, но только отскочил меч. Тогда он попытался копьем проткнуть огнедышащего зверя, не удалось. Наконец дракон разинул пасть, намереваясь проглотить Тристана, и тот метнул в пасть копье. Завыл дракон, закрутился на земле, зацепил Тристана своим острым хвостом, ободрал всего. Тристан из последних сил ударил чудовище мечом по голове. Испустил страшный крик дракон, потускнели его глаза, из пасти заструилась черная кровь. Тристан тоже упал от боли и усталости и сразу заснул.
Под утро, не услышав призывного крика дракона, на берег вместе с подругами вышла Изольда. Она увидела убитого дракона и рядом. с ним раненого молодого рыцаря. Она обмыла раны юноши и перевязала его.
Очнулся Тристан, увидел над собой золотоволосую девушку необыкновенной красоты и влюбился. Изольда взяла его за руку и повела к своему отцу.
Ирландский король в знак благодарности за спасение от страшного чудовища предложил Тристану жениться на его дочери. Изольда согласилась выйти за него замуж. Но Тристан с горечью сказал, что искал Изольду по всему свету не для себя, а для своего короля Марка. Тристан обещал ему привезти ее.
Ничего не оставалось королю Ирландии, как собирать свою дочь в путь-дорогу. Сели молодые на корабль и отправились в плавание. Но не могли они сопротивляться охватившему их чувству, признались в любви друг другу, и отдалась ему Изольда.
Король Марк увидел с берега корабль и понял, что это возвращается Тристан. С почетом он встретил прибывших гостей, а когда увидел Изольду, то сразу в нее влюбился. В тот же вечер сыграли свадьбу, приготовили брачное ложе. И вот тут, чтобы спасти свою принцессу, ночью рядом с королем Марком легла служанка Изольды, она умела изображать девственниц. Обман не раскрылся.
Изольда стала королевой Корнуолла. Редко доводилось ей встречаться с Тристаном, но она надеялась, что когда-нибудь станет женой Тристана. Она искала встречи с ним, и он старался увидеть ее.
В замке заметили влечение Изольды и Тристана. Один из завистников Тристана барон Андрет доложил королю, что молодая жена изменяет ему с Тристаном. Не поверил король, но на всякий случай отправил Тристана жить подальше от замка.
Невмоготу Тристану было терпеть разлуку и решил он отправлять по ручью мелкие щепочки, увидит их Изольда, поймет, что это он посылает ей весточки, побежит по берегу ручья и встретит его.
Но уже давно следил за Изольдой барон Андрет. Снова доложил он о свидании Изольды и Тристана у ручья. Вскипел от ярости король Марк, но захотел сам все проверить. Разрешил Тристану вернуться в замок, устроил его ложе недалеко от своей опочивальни. Не смогли удержаться Тристан и. Изольда, встретились ночью, любили и ласкали друг друга. А поутру король велел схватить их обоих и отправить на казнь.
Тристана отвели в часовню на крутом берегу моря, а Изольду повели на площадь. Но Тристан выломал решетку и с высоты бросился в море. Ему удалось убежать от стражников. Когда королю Марку доложили о бегстве Тристана, он страшно разгневался и велел отдать Изольду прокаженным. Узнал об этом Тристан и поспешил на помощь своей возлюбленной. Он увидел толпу прокаженных, которые вели Изольду к себе. Бросился Тристан на них с мечом и отбил Изольду. Они бежали в леса и стали жить как муж и жена в шалаше. Тристан охотился, Изольда готовила пищу.
Однажды в тех местах охотился король Марк. Он увидел шалаш и подошел к нему. В нем спали, обнявшись, беглецы, Тристан и Изольда. Не стал будить их король, оставил свой меч и кольцо и уехал. Проснулись Тристан и Изольда, сразу поняли, что побывал у них король, что не гневается он на них. Решили они повиниться перед ним и отправились во дворец.
Изольда сказала, что готова снова стать его женой. А Тристан пообещал уехать навсегда из Корнуолла. Король Марк, который по-прежнему любил Изольду, снова проявил благородство, простил Изольду и отправил Тристана на корабле в другие страны искать свое счастье.
Много совершил Тристан подвигов, много принес добра людям, но не мог забыть златокудрую Изольду. Не забывала своего возлюбленного и Изольда, она очень страдала от разлуки. Однажды Тристан узнал, что у короля Уэллса имеется волшебный колокольчик, от звука которого пропадают все страдания. Захотелось ему послать его Изольде как напоминание о своей неутихающей любви. Король Уэллса согласился отдать колокольчик, но с условием, что Тристан убьет страшного великана Ургана. Тристан взял меч и копье и пошел к великану. Долго он бился с ним, но сумел-таки его одолеть. Принес королю Уэллса свидетельства его гибели, и король отдал колокольчик Тристану.
Изольда, получив колокольчик, поняла, что это подарок от любимого. Но сколько она ни звонила в колокольчик, тоска у нее от этого не проходила. А Тристан отправился в Бретань, встретил там дочь короля Британии, которую тоже звали Изольда, и женился на ней. Но он не был счастлив, так как не мог забыть свою златокудрую возлюбленную.
Однажды он поссорился с одним бароном и решил драться с ним за свою честь. Барон был хитрый, он знал, что не сумеет победить Тристана, и натер свое копье ядом. Едва он ранил Тристана, как яд начал действовать, Тристан понял, что умирает. Попросил он об одной услуге короля Бретани, направить корабль к королю Марку и сообщить его жене Изольде о своей смерти.
Корабль снарядили и отправили. Изольда, узнав о гибели Тристана, уговорила супруга отпустить ее на прощание, и тот смилостивился. Изольда прибыла в Бретань, но Тристан уже скончался. Не выдержала она, бросилась на его последнее ложе, обняла его и умерла.
Король Марк, узнав о смерти влюбленных, распорядился доставить их тела в Корнуолл. Тристана и Изольду похоронили в каменных саркофагах на берегу океана.
_________________ Мой девиз: один против всех, и всем несдобровать...
Найден онлайн текст книги Felix Guirand, "Всемирная мифология" на английском языке:
Цитата:
CELTIC MYTHOLOGY
INTRODUCTION
The mythology of the Celts which has been preserved in written form since the early Middle Ages
contains evidence of their beliefs in pre-Christian times. During the period of Rome's expansion
into north-west Europe references to Celtic beliefs were made in the writings of classical authors.
Similarly, in those parts of the Empire which had been predominantly Celtic in the time of their
independence native deities continued to be worshipped alongside the gods of the Roman
pantheon. A considerable body of evidence exists in the form of inscriptions to Celtic deities in
France, southern Britain and, to a lesser extent, in Spain and other parts of the Roman Empire in
which Celtic influence had existed. It might be assumed that it would be possible to correlate
closely the literary and epi-graphic evidence of the pre-Roman and Roman period with the myths
themselves but, with few exceptions, this is not possible. This apparent dichotomy, however, may
be resolved after an examination of both the mythology proper and the evidence, literary and
archaeological. From a study of any of the main sources alone it would be possible to be misled as
to the nature of Celtic Mythology. By considering evidence other than the purely mythological the
chance of error is minimised, although complete certainty of interpretation is not possible in the
study of any mythology remote in time.
THE CELTIC TRADITION
The Celtic tradition is preserved in a large number of texts both of prose and of poetry, the earliest
of which in its present form dates to the eighth century A.D., although most belong to the
centuries following. Most important and valuable are those from Ireland, for example the Books of
Eeinster, of the Dun Cow, of Ballymote, and the Yellow Book of Eecan. Of less value in the present
context, although important in its own right, is the literature of the Welsh tradition, for example
the Mabinogion preserved in the White Book of Rhydderch and the Red Book of Hergest dating
from the fourteenth century A.D. It may be seen that their compilation dates to the Christian
period but much of their contents. Irish and Welsh alike, dates from internal evidence to a much
earlier period. In using this Celtic literature as a source for mythology it has always to be
remembered that even the earliest extant texts date to the Christian period and that in all
probability they were written by monks. For this reason one must expect Christian accretions and
the possibility that certain important evidence may have been suppressed so as to conform with
the Christian ethic. Any such suppressions have, of course, been irretrievably lost and could never
be reconstructed. In the Irish literature the native gods are hardly, if at all, disguised and are
therefore immediately recognisable. The Welsh literature tends to disguise deities as kings or
knights, or even clerics, but they are, nevertheless, of some value when used in conjunction with
Irish evidence.
THE MYTHOLOGICAL CYCLE IN IRELAND
Modern scholars have classified much of the mythology of the Celts into Cycles. The Mythological
Cycle is important in that it gives something of the early history of Ireland in the form of myths or,
as has been said with some justification, it treats some of the native myths as history, even fixing
definite dates to what must
surely have been mythical events. The Lcbor Gabala, the 'Book of Conquests', tells of successive
invaders of Ireland, an account slightly modified by suitable obeisances to orthodox Christianity
but retaining much of the flavour of pre-Christian times. The first race which inhabited Ireland
perished in the biblical Flood. It was followed two-hundred and sixty-eight years later, on the first
of May, by a group of twenty-four males and twenty-four females led by Partholon. At that time
there were in Ireland only one treeless and grassless plain, three lakes and nine rivers, but during
Partholon's time four plains were cleared and seven new lakes were formed. Before his time there
had been no tilling of the soil. After three centuries the population had grown to five thousand but
on the tercentenary of Partholon's landing his people were wiped out by an epidemic, gathering
together to die on the original plain in Ireland. Although there were no survivors the knowledge
brought and augmented by Partholon's people did not perish, the knowledge and working of
gold, the first brewing of beer, the first cauldron and the introduction of domesticated cattle. To
this period are also attributed some of the less tangible assets of civilisation, law-giving and ritual
practices. As did their successors, so did the people of Partholon fight against and defeat the
Fomorians. These latter were a race of demons, generally monstrous and hideous, who fought
against Partholon with supernatural powers.
After an interval of thirty years the people of Nemed came into Ireland and in their time the face
of the countryside was again changed by the clearance of twelve new plains and the formation of
four new lakes. Decimated by the same epidemic which had annihilated Partholon they were
unable to defend themselves adequately against the Fomorians and became their vassals. Part of
their tribute was the delivery on the first of November of two-thirds of the children born to them
each year, two-thirds of their corn and their milk. After a battle with the Fomorians in which
Conann and many Fomorian followers were killed, the remnants of the people of Nemed fled
from the country.
Next followed on the first of August the Fir Bolg together with the Fir Gaileoin and Fir Domnann.
The similarity of these names to those of the Belgae, the Dumnonii and Gauls, has suggested
that this 'invasion' refers to the arrival of certain tribes of the proto-historic period. Whether or not
these are to be in any way connected with the Celtic people is uncertain, but their mythical
contribution to the cumulative wealth of the country lies in the warlike sphere of their armament
and the aristocratic notion of monarchy. Their rule did not remain undisputed for long although
they were not attacked by the Fomorians, but they were soon dispossessed by the Tuatha De
Danann, the People of the Goddess Danu.
The Tuatha £><?' Danann landed on the first of May and after some unsuccessful negotiations
with the Fir Bolg battle was joined at Mag Tuireadh. The Tuaiha were victorious and allowed the
conquered to retain the Province of Connacht while they took possession of the remainder of the
island, building their capital at Tara. Still unconquered the Fomorians disputed the ownership of
the land of Ireland but the Tuaiha, perhaps recognising the strength of their ancient powers,
attempted an alliance. During the battle of Mag Tuireadh Nuada, king of the Tuaiha, had lost his
right hand and, as a king had to be without physical blemish, he was obliged to abdicate. In his
place Bres, the son of a Fomorian father and a mother from the Tuatha De Danann, was elected
and the alliance further strengthered by dynastic marriages including that of Bres to Brigit, the
daughter of the Dagda, one of the chieftains of the Tuatha. Despite these precautions the alliance
was uneasy, aggravated by the lack in Bres of the generosity demanded of a king of the Tuatha
and his imposition of excessive taxes. Eventually Bres in his turn lost his eligibility for the
kingship having been satirised so successfully by Cairbre, the principal bard of the Tuatha, that
boils appeared on his face. His enforced abdication resulted in formal war between the Tuatha and
the Fomorians, a war fought after seven years of preparation with the help of magical weapons.
The Fomorians were defeated at the second battle of Mag Tuireadh, or Moytura the Northern,
used to distinguish it from the earlier battle of the same name.
The Tuatha themselves, however, were destined in turn to be dispossessed by the last race to take
possession of Ireland, the Sons of Mil, the Milesians. The latter's arrival on May the first and the
subsequent battle for supremacy of the island was attended by formal and ritual observances,
similar to those noticed in the conflict between the Tualha and the Fomorians. Similarly, magical
powers were used by both sides but in two successive battles the Tuatha were defeated and,
according to popular tradition, made terms with their conquerors. The Lebor Gabdla states that
they were expelled from the island but this is in contradiction to the remainder of Irish tradition.
The Tuatha became the gods of the Celts and the majority retired to the side, the prehistoric burial
mounds of the country.
This, then, is the mythological history of Ireland and a somewhat similar history may be found in
the Welsh literature for the island of Britain although this is far less clearly denned than that of the
neighbouring island. It is obvious that this sequence of invasions cannot be accepted as an entirely
factual account of the arrival of successive peoples into Ireland. The reference to the Fir Bolg,
however, may suggest that the later invasions refer to the arrival of peoples who are historically
attested. The arrival of the Sons of Mil may have been added in Christian times to provide the
ruling families with a genealogy respectable in the eyes of the Church. It would have been
inappropriate for them to have claimed descent from the superhuman Tuatha De Danann. There
seems little doubt that the Tuatha were the gods of the Celts in pre-Christian Ireland and the myth
of their dispossession refers to the eventual conversion of the human Milesians to Christianity. Of
the other invasions it may be suggested that these refer to the struggles of successive colonists to
give their cult-practices pre-eminence over those of the previous inhabitants. It would be unwise
to attempt a correlation of such events with known prehistoric migrations, but the internal
evidence of some of the myths suggests that they may refer to a period as early as the Bronze Age.
The complete annihilation of Partholon and his followers may refer to the complete eclipse of one
cult by its successor, whereas the attempts at a modus vivendi discernible in the relations between
the Fir Bolg and the Tualha
suggest a form of compromise. Within the Tuatha itself the functions of the Dagda and Lug appear
to overlap to considerable extent and this may refer to some such compromise. The Fomorians
whose presence underlies so much of the mythological history are best interpreted as a reference
to some of the ritual practices of very early inhabitants who had not accepted either the culture or
the cults of newcomers. Material evidence of such people exists in the archaeological record in
Ireland.
THE DEITIES OF CELTIC MYTHOLOGY
Outstanding in the invasion myths are superhuman figures who are thinly disguised deities. Of
the invasions prior to that of the Tuatha De Danann it is not possible to be certain of much more
than the names of their leaders. Partholon may symbolise the whole group of his people, all of
whom may have possessed superhuman attributes. Among their several functions appears to have
been, as one would expect at any early date, some concern with the fertility of the soil, the role of a
vegetation god. Among the Fir Bolg their king Eochaid mac Eire appears to represent some form
of benevolent father-figure. In his time the country witnessed an extended period of happiness
and wealth, probably as a result of his marriage with Tailtiu who was evidently an earth goddess.
IRISH GODS
It is among the Tuatha De Danann, however, that the gods of Celtic Mythology may be
recognised. As a group they watched over the whole of human activity but as individuals some
had their special functions. The most important deities were skilled in many spheres and attempts
made by scholars to equate them with the specialised gods of other pantheons have been
unsuccessful. Foremost were the Dagda and Lug.
The Dagda. By his epithet, Eochaid Ollathair, 'father of all', and RUM/ Ro-fhessci, "lord of perfect
knowledge', the Dagda may be recognised as one of the omnicompetent deities of the Celts. He is
father of all, neither in the sense that he was the progenitor of all the gods nor that he was given
special honours, but that he was omni-competent, a true father-figure. In appearance he was
pictured as gross and ugly, pot-bellied and coarse, and wearing the short tunic and hood of the
peasant with rawhide sandals. Among his attributes was a club so large that it would have needed
eight men to carry it and was therefore mounted on wheels. When dragged along the ground it
left a furrow like a frontier dyke. Under the club the bones of his people's enemies were like
hailstones under horses' hooves. With one end he could kill nine men at a time and with the other
restore them to life. He was therefore lord of life and death. His other great possession was his
cauldron which could never be emptied and from which no one ever went away unsatisfied. This
symbolises his role of nourisher of his people, perhaps that of a fertility god, and this
interpretation is strengthened by the myths of his union with the Morrigan by the River Unius in
Connacht on the first of November and with the Boann, the goddess of the River Boyne, also on
the first of November. During the time of the domination of the Tualha by the Fomorians the
Dagda was able to display his skill as a builder in constructing fortresses. It was at this time, too,
that he appears to have undergone a ritual ordeal on the first of November when he was obliged
to eat a gargantuan meal of porridge, which was produced from out of a huge hole in the ground.
After this feast he had intercourse with one of the daughters of the Fomorians.
The whole episode is redolent of the ritual acts imposed on the chiefs of primitive tribes at specific
times of the year in order to increase the fertility of the land and the well-being of the people.
Although gross in essence it was a necessary ritual act and the myth may be referring to the actual
ordeals imposed on Celtic chieftains at the most important feast of the year. If the Dagda is to be
regarded as a personification of the ideal leader of a people this interpretation is quite apposite.
Certainly the practice of ritual offerings in pits in the ground is well known in European
prehistory.
Not all the attributes of the Dagda were so fundamentally gross. As a harpist he was able to call
into existence the seasons of the Celtic year, again, perhaps, indicative of his guardianship of the
fertility of the earth.
Lug. Similar in function to the Dagda was Lug, known as Ldmfhada, 'of the long arm', and
Samilddnach, 'many skilled'. The myth of his arrival to join the Tualha under Nuada underlies his
omnicom-petence. When asked by the guard at the gate of the royal palace of Tara to state his craft
he replied that he was a carpenter. On being told that the Tualha already had a carpenter Lug
retorted that he was a smith, and learning further that there was also a smith went on to state that
he was also a warrior, a harper, a poet, a historian, hero, sorcerer and so forth. All these posts were
filled but Lug demanded that Nuada should be asked whether or not he had in his court any
single person who was master of all these skills. There was not and Lug was admitted to
membership of the Tuatha De Danann.
Despite this overlap of function with the Dagda, Lug in his person and in his attributes was in
complete contrast. In place of the crude club Lug was armed with spear and sling, weapons more
highly specialised and which were capable of accurate aim beyond the immediate reach of a man's
arm. With his sling Lug killed Balor, the champion of the Fomorians at the battle of Mag Tuireadh
(Moytura the Northern) by hurling a slingstone into his one enormous eye. This was the final
defeat of the Fomorians and Lug was cast as the hero of the Tuatha.
It has been suggested that this myth tells of the replacement of one form of solar worship, as
represented by the single eye of Balor, by the radiant Lug. If Lug was a solar deity, which has been
doubted, it was but one of his functions and his appearance as a young and handsome man with
his superior weapons is more in keeping with the Celtic ideal of an all-efficient deity. He appears
to have replaced the Dagda but without any of the violence attendant on the dispossession of the
gods of earlier people. Perhaps the Celts prior to their arrival in Ireland had retained one of the
older deities of their continental homeland, or even adopted some older deity en mule and
granted him admission to the ranks of the Tuatha. for the grossness of the Dagda is not in keeping
with the more refined arts of the remainder of the Tuatha. There is nothing to suggest that their
number had always been limited as the arrival of Lug shows.
Other Gods. The remaining male deities of the Tuatha are less easily understood. The functions of
some of them appear to have duplicated those of Dagda and Lug whereas others were clearly the
gods of specialised skills. Nuada, the king of the Tualha, had attributes which place him in a
category similar to that of the Dagda and Lug, a type of chieftain-god. He is a shadowy figure,
known as Nuada Argatlam, Nuada of the Silver Hand, after the first battle of Moytura in which he
lost a hand subsequently replaced by one of silver by Dian Cecht, the leech of the Tuatha. In his
keeping was one of the treasures of the Tuatha, the sword of Nuada which, when unsheathed, was
so powerful that no enemy could escape it. He was killed in the second battle of Moytura after
which the territory allotted to them by the victors, the Milesians, was apportioned by the Dagda.
The other leading figures among the Tuatha De Danann were deities with somewhat more
particular functions, Ogma the champion, Gobniu the smith and brewer of beer, and Dian Cecht
the leech. These, together with the Dagda, Lug and Nuada, did not comprise the whole of the
people of the Goddess Danu, but the Celts visualised their gods living in a society similar to their
own, aristocratic and warlike, in which they were served by their inferiors, craftsman and peasant.
The gods referred to in this section were the chieftain-gods and it is important to understand that
the ideal of the Celts was not to be found in the simple agrarian deities of earlier times but it was
appropriate to the advanced and more secure economy of the Celtic Iron Age. This interpretation
is supported by the available archaeological evidence. The chieftain-gods of the Tuatha were
expected through the agency of the supernatural powers which they possessed and with the aid of
their four magical treasures, the cauldron of the Dagda, the spear of Lug, the sword of Nuada and
the Stone of Fal which cried out aloud when stepped on by the lawful king of Ireland, to secure
the general well-being of their people and increase their prosperity.
The position of the Tuatha DC Danann has been emphasised not because they were the sole deities
of the Celts even in Ireland, but because from the literature it is possible to make some attempt at a
reconstruction of their meaning as deities. There also existed other gods, sometimes more localised
deities such as the chieftain-gods Midir of Bri Leith Bodb of Sid ar Femen, or minor deities,
frequently
the offspring of the major chieftain-gods, such as Angus Og, the son of the Dagda and Boanna.
The heroes of the Celts such as Cu Chulainn and Finn, although of divine ancestry, are in a
different category and are discussed separately. Finally, the sea-gods of the Celts in Ireland
although, in the case of Manannan mac Lir, included among the chieftain-gods of the Tuatha
should be considered apart from their terrestrial counterparts. Manannan was lord of the sea
beyond and under which lay Tir na nOc, the Celtic otherworld. One of the most colourful of the
Tuatha in his invulnerable mail, a helmet which shone like the sun and armed with his sword
which never failed to kill, he sailed in his boat which needed neither sail nor oars but went
wherever he willed it. His pigs were important for the well-being of the Tuatha. Killed and eaten
daily, they returned to life the following day and provided the Tuatha with some of their
supernatural food. Manannan in fact appears to have been a fertility deity, sharing at least some of
the functions of the mother-goddess, but, as in the case of the preceding sea-gods whom he
supplanted, it is extremely difficult to fit him into any exact classification.
IRISH GODDESSES
The gods of the Celts emerge from mythology as little occupied specifically with the fertility of the
earth. In this they differed from, and perhaps complemented, the functions of the goddesses who.
in their turn, appear to have retained the concept of the Mother-Goddess which had evolved in
much earlier times and which persisted through and beyond the Celtic period. Whereas the Celticgods
were specifically Celtic in that they could have existed only in the climate engendered by the
warrior-aristocratic society of their period, the goddesses were restatements of an age-old theme.
Danu: Anu and Brigit. The gods of the Celts in Ireland are frequently called the People of the
Goddess Danu, but this does not mean that she actually gave birth to all of them. The Dagda, for
example, was sometimes referred to as her father. The only direct descendants of Danu who
appear in mythology are Brian, luchar and lucharba, probably an example of the triple concept of
one deity which is common in Celtic iconography. With Danu was confused Anu or Ana after
whom were called the hills, the Paps of Anu in Co. Kerry.
Similarly confused was Brigit who again was frequently regarded as a triple goddess. Her worship
appears to have been more widespread than that of either Danu or Anu and she survives in
Christianity as Saint Brigid (or Bride). It seems probable that all these deities are different concepts
of the same mother-goddess figure. All were goddesses of plenty and should find their place in
the concept of fertility-cults. Brigit, however, had additional functions as a tutelary deity of
learning, culture and skills.
Macha. Macha, the eponymous deity of the capital of Ulster, Emain Macha, was a more complex
deity. The mythology suggests that she was perhaps a survival of a mother-goddess worshipped
in parts of Ireland prior to the arrival of the Celts. Her earlier functions are obscure but appear to
have been appropriate to those of a fertility goddess. She was, for example, the wife of Nemed, a
leader in one of the earlier invasion myths. In the Ulster Cycle she was the wife of Crunnchu, a
peasant farmer, and this close association with the soil is in contrast with the more exalted role of
the male deities. Against her will and although pregnant she was forced to race against the horses
of Conchobor at Emain Macha. She was successful but died giving birth to twins. In dying she put
a curse on the warriors of Ulster which subjected them for nine generations to the pangs of
childbirth for five days and four nights in the hour of their greatest need. It has been thought that
this myth refers to some
collective ritual practised at one of the feasts of Ulster in honour of Macha, the mother-goddess,
and in times of national distress. Macha is here again a fertility deity, concerned not only with the
fertility of the earth but also man's fertility.
In another myth Macha appears as a warrior-queen in her own right, forcing the sons of her
enemies to build the fortifications of her capital, Emain Macha. Here she had acquired a more
warlike role which is paralleled in the myths of other goddesses. It might be expected that tutelary
deities, male or female, would have been expected to fight for their devotees and, as in Celtic
society in the pre-Christian period it was not unusual for women to fight in battle, there is no need
to feel that the Celts were being unethical in casting their goddesses in warlike roles. The historic
queens. Boudicca and Cartimandua, are evidence of this and the mythical queen, Medb of
Connacht. is in the same tradition. Macha was sometimes associated with the Morrigan and the
Badb to form a triad of warrior goddesses who presided over battle. As such they did not fight
with mortal weapons but used their supernatural powers, for example the Morrigan in fighting
against Cii Chulainn. They frequently resorted to shape-shifting and it is evident that many Celtic
goddesses undertook personal transformations at different times.
The other female deities that are discernible in Celtic mythology are variations on the theme of the
Mother-Goddess who not only
saw to the fertility of the earth, animals and men, but who would have aided with supernatural
powers their devotees in their distress. There were many local deities fulfilling much the same
functions as those more fully documented in the literature, and some had local festivals dedicated
in their honour similar in intent, if not in size, to that of Tailtiu. That Tailtiu had been the daughter
of one of the Fir Bolg but subsequently married the Tuatha De Danann is another instance of the
continuity of the mother-goddess figure.
BRITISH DEITIES
Due to the nature of Welsh mythology and the stronger influences of Christianity imposed on it
before the production of the earliest extant manuscripts it is more difficult to reconstruct the main
features of the gods and goddesses of Britain. In the Four Branches of the Mabinogi it is possible to
trace a mythological history of Britain, similar to that of Ireland in that there is the dispossession of
gods by those of newcomers. It is, however, by no means as complete as the Irish Mythological
Cycle but this lacuna may be filled by reference to other parts of the Welsh literature.
The Children of Don. Some of the Irish deities reappear in Wales in the native tradition but this
may have been the result of Irish immigration into Britain in the late Roman period. Parallel to the
Tuatha De Danann, although by no means identical in every respect, are the Children of Don.
Among them was Govannan, the smith and brewer, who was the British equivalent of Gobniu.
Ludd or Nudd was the analogue of Nuada, both being credited in
their respective myths with silver hands. I.law Hrcint, 'silver hand', being the epithet of Ludd, and
both having been rulers.
Perhaps the greatest of the Children of Don was Gwydion who was more of an omnipotent god
such as the Dagda and Lug. He was skilled in the arts of war and peace and underwent trials at
the hands of hostile powers, much in the way that the Dagda suffered ordeals when subject to the
Komorians. In this case, as with the Dagda. this myth probably represents a ritual ordeal imposed
on the Celtic chieftains. He possessed magical powers and was skilled in poetry and eloquence.
Despite his strongly defined attributes in the literature his worship was apparently restricted to
north-west of Wales.
Among the Children of Don was Arianrod. a goddess, after whom the Corona Borcalis was
sometimes named. She was the mother of Llew. again a somewhat indistinct figure who has been
compared not very satisfactorily with the Irish Lug. Llew was known as Z,/nr A/mi (Vi//('s.
'Llew of the strong hand', perhaps similar in intent to the A«m/7;«(/« of Lug. Like Lug he had a
spear and u sling after which the rainbow was called. He appears to have been another
manifestation ofthc chieftain-god idea. It is interesting to note that many of the Children of Don
gave their names to constellations, such as Cassiopeia Llys Don ('the Court of Don'), the Milky
Way - Ca;r Gwydion. Corona Borealis C;cr Arianrod. However, this does not imply they were
necccssarily part of a sky myth.
The Children of Llyr. As in Irish literature Manannan was more renowned than his father, Lir, so
in the Welsh is Manawyddan more clearly denned than was his father, Llyr. The attributes of
Manawyddan ah Llyr were less clearly defined than his counterpart, and sometimes even
contradictor), hut he appears to have been a god of fertility and craftsmanship. The m\th of his
fortress in Gower, built from human hones, may hide some reference to sacrifice.
His brother Bran the Blessed. M'/fr/r^c/? gnm. is more clearly defined. Of enormous siy.c and
commensurate strength he possessed those supernatural powers attributed to their deities by the
Celts in Ireland. He had a cauldron which would restore to life the dead but without the power of
speech. This cauldron had originally come from Ireland and was returned there as a gilt to
Matholwch. king of Ireland. Bran was later forced to fight Matholwch and in the episode of this
war his superhuman powers were emphasised. He waded across the Irish Sea. his body like a
mountain, his two eyes lakes on either side of a ridge which was his nose. When he laid himself
down across a river a whole army could march across his back. In addition he was a skilled
harpist and poet. At the final battle with Matholwch Bran was wounded in the foot with a
poisoned arrow. Realising he was dying he ordered his head to be cut off and he taken to the
White Hill in London facing the continent as a protection against invaders. Thus Bran appears as
yet another omnipotent god who watched over his people, fighting for them, and ultimately
sacrificing himself for them.
It has been suggested that the Children of Llyr were deities of the underworld as opposed to the
Children of Don who were sky deities. This is disputable, hut the two groups appear to have
represented successive groups of gods worshipped in Britain. As in the case of the 7'H«//i« Dt'
D«»»;i« and the Fomorians in Ireland there was intermarriage suggesting some form of
rapprochement
232 — CELTIC MYTHOLOGY
between contending groups. British archaeological evidence shows that in the highland /one
where most of the myths were preserved the remains of earlier cultures lingered and prospered
long after the newer cultures had become dominant in the lowland zone. It would not be
surprising if remnants of pre-Celtic beliefs had become incorporated into the purely Celtic
tradition. The interpretation of the Welsh tradition is complicated by many factors including the
Irish influences which must have been strong in parts of Wales in the sub-Roman period, the
possibility of still later Scandinavian influences, and the late date of the extant British literary
sources. The Christian Church appears to have been less generous to its pagan forerunners in
Britain and the Celtic gods in Welsh mythology were much more mutilated than their Irish
counterparts.
Other British Deities. Deities who did not strictly belong to either the Children of Don or of Llyr
included a counterpart in Welsh myth of the Irish Morrigan, a goddess appearing in battle in
changing horrid guises. Pwyll appears in the first branch of the Mabinogi to have become the lord
of the underworld in a myth which tells of how he changed places for a year and a day with
Arawn, prince of Annwn. the British Hades. Henceforth he was known as Pwyll Pen Annwn,
Head of Annwn. He married Rhiannon who was an earlier fertility-goddess and they produced
Pryderi. a later lord of the underworld and around whose exploits the myths enshrined in the four
branches of the Mabinogi were woven. The large number of supernatural beings who appear in
Welsh mythology remain indistinct but the central theme which recurs frequently is that of strife,
all of which should point to a struggle between beliefs in conflicting deities, but centred mainly on
that between the Children of Llyr and the Children of Don and their various allies.
Arthur. Some considerable difficulty impedes a completely satisfactory interpretation of Arthur.
As the legends surrounding him took shape in the literature of the Middle Ages writers borrowed
material from different sources and confused what they did not understand in an attempt to
produce a coherent narrative. There seems little reason to doubt that a historic Arthur existed in
the person of Ambrosius Aurelianus who lived in the turbulent century following the collapse of
Roman rule in Britain. He appears to have been a Romanised Briton who successfully commanded
a mobile force of cavalry against Saxon invaders. It is not improbable that the accounts of his
exploits would have been cherished and magnified by the Celtic population.
Behind the historic Arthur was a mythical person who has been variously interpreted as a god.
Artor, the ploughman, and a bear god, neither of whom are entirely convincing. By the time the
Welsh myths were written down the mythical Arthur had become as indistinct as the majority of
other Welsh deities. In the story of Culhwch and Olwen Arthur appears most strongly in his
mythological aspect, surrounded by other mythical persons. He appears to have been yet another
chieftain-god with his consort, Gwcnhwyfar, perhaps originally a fertility goddess. To the early
relatively simple conception of Arthur had been attracted myths belonging to other deities and the
exaggerated exploits of the historic Arthur. Despite the strong influence of Christianity in the later
versions it is possible to detect the Celtic myth in which the Grail is the thinly disguised cauldron
of plenty and the opponents of Arthur and his Knights are the last echoes of various longdisplaced
deities.
_________________ Мой девиз: один против всех, и всем несдобровать...
THE CELTIC HERO-FIGURE
Distinct from the full-scale gods who were divine were the heroes of the Celts who, although
basically human, possessed superhuman powers which they used for the benefit of their people.
Foremost in the extant literature is the life and death of Cu Chulainn whose exploits figure so
largely and in great detail in the Ulster Cycle. Cu Chulainn is the epitome of the Celtic hero who
was the defender of his tribe, a mortal endowed with superhuman faculties which he exercised
solely for the good of his people. From his birth to his early death the epics centred on Cu
Chulainn are probably representative of similar stories woven around the heroes of lesser tribes
and which have been lost. In the story of Culhwch and Olwen some of Culhwch's exploits
resemble Cu Chulainn's and the former suggests the existence of similar hero-figures among the
British Celts.
In the story of Cu Chulainn's birth there is an clement of myster; and doubt. In one version it
appears that he was the son of at leas one divine being. Lug, and in another version that he was
bon three times, a further instance of Celtic triplication. His origina name was Setanta and this is
connected with the British tribe, tin Selanti, whose tribal hero he may originally have been. His
name Cu Chulainn, 'the Hound of Culann', was given him at the age o seven after he had been
forced to kill the watch-dog of Culann, thi smith. In recompense Cu Chulainn undertook to guard
the king dom of Ulster and thus became the champion of his people. In hi: childhood he is
pictured as bearing typically human attributes ant was brought up in circumstances appropriate
to those of the sor of any high-born Celt. Following custom he was sent away to foster parents,
although his education from Sencha, Fergus and Cathbac who taught him wisdom, warfare and
magic, in addition to thi more normal fosterage given by Amairgin the poet, was to fit hiir for his
special role in society. He later received further tuition fron: the sorceress, Scathach, who taught
him much of the art of magic This over-emphasis of human attributes and needs was typical ol all
things surrounding the person of the hero but essential humanity was never obscured. Similarly,
Cu Chulainn came to full manhood at an earlier age than his contemporaries and won his position
by force. Violence to gain his objective is typical of the hero. Cu Chulainn's entry into the court of
Conchobor was violent and his disturbance of the king's chessboard was as ill-mannered as the
Welsh hero Culhwch's entry on horseback into Arthur's court. Later on he was similarly required
to win his bride by force after undergoing violent and dangerous ordeals in foreign lands.
After undergoing his ritual ordeals, one of which was to fight the hound of Culann, Cu Chulainn
received his warrior's armour, again by a form of trickery. Now he was a full warrior but before
he could become the full protector of his people he had to prove himself in further exploits. Once
completed he was able to take his place at courts as the full champion of his people, fully
equipped and skilled in the arts of war and culture. He was the exaggerated ideal of Celtic
nobility, proud, brave and skilled in magic and the arts. The Celtic warrior was no uncouth soldier
but was able to converse on equal terms with poets and druids.
In his normal state Cu Chulainn is pictured as a young man with well-defined physical attributes,
lie had seven pupils in each eye, seven fingers on each hand and seven toes on each foot. His
cheeks were multi-coloured, yellow, blue, green and red. His long dark hair was of three tints,
dark close to the roots, red in the middle and lighter in colour towards the tips, suggestive of the
practice of the Celts of smearing their hair with a thick wash of lime. Rich and gorgeous jewellery
adorned him, a hundred strings of jewels on his head, a hundred golden breast ornaments. Far
different was Cu Chulainn in his battle-frenzy when his body was seized by contortions. He
turned round in his skin so that his feet and knees were to the rear and his calves and buttocks to
the front. His long hair stood on end and on the tip of each hair was a spot of blood or a spark of
fire. From his open mouth spurted fire and from the top of his head a jet of black blood rose mast
high. One eye receded far back into his skull while the other protruded onto his cheek. Finally, on
his forehead appeared the 'hero's moon', a strange inexplicable sign. When in this state Cu
Chulainn's fury was uncontrollable and he needed to be plunged into three vats of cold water
before he could be pacified.
Thus endowed he was well-nigh invincible in battle and was able to defend Ulster single-handed
against the four provinces of Ireland during the time when the men of Ulster were laid prostrate
with the curse of Macha. This is the great central action in the story of Cu Chulainn, the Cattle
Raid of Cualnge, which in itself is full of significance. Although invincible he was not invulnerable
and his body was sorely wounded on a number of occasions. To the Celts their hero had to suffer
as a mortal else he would have been lessened
in their eyes. Similarly, he had to die without descendants yet die unconquered, and this was
brought about by supernatural means against which he was powerless.
During his life-time Cu Chulainn had made enemies who, if he spared them, plotted for revenge.
Among them was Queen Medb who had intitiated the Cattle Raid of Cualnge in her attempt to
steal the brown bull of Cualnge. She had trained sorcerers from childhood as part of her plan to
bring about Cu Chulainn's downfall. Again Ulster was invaded by the four provinces and again
Cu Chulainn hastened to its defence. This time he realised that he was fighting against
supernatural powers which had been carefully organised against him. In Irish mythology there is
the frequent occurrence of the geis which was a ritual injunction to avoid certain actions in some
circumstances and to perform others in the appropriate circumstances. Cu Chulainn was
burdened with several gcasci and in his last battle, the 'Great Carnage of Mag Muirthemne'. he
realised that he had been 'overtaken' by his gcasa.
Before the actual battle Cu Chulainn was thus overtaken by his gea.ia. Three of the sorceresses of
Medb were roasting a dog at a hearth as he passed. It was one of his geasa not to pass a hearth
without tasting the food being prepared but it was also another geis for him to eat dog. By taking
the dog's shoulder offered to him his powers were diminished. Another series of demands were
made on him by a poet who threatened to satirise him if he refused. This succeeded in disarming
and mortally wounding him. Washing himself in a lake he killed an otter which came to drink the
bloodstained water. He realised that his end was near as it had been foretold that his first and last
exploits would be the killing of a dog - the first was the Hound of Culann and the last a water-dog,
the otter. In his death agony he bound himself to a pillar-stone and defied his enemies until the
end. And so he died with his honour unimpaired.
All the features which distinguish the Celtic hero are discernible in the C'ii Chulainn story and all
tribal heroes must have followed this pattern to a greater or lesser extent. Cu Chulainn, however.
was a hero within the tribe, fighting for his people. Beyond the minutely ordered social life of the
tribe existed another hero-figure best typified by Finn. Finn shared the more important of the
personal qualities of Cii Chulainn but he and his peers were conceived of as extra-tribal heroes.
The exact meaning of the myths centred on the fiana, the bands of young warriors in the Ossianic
Cycle, has brought forth a number of interpretations. The background of this cycle differs in
externals from that of the Ulster Cycle in that it clearly relates to a later period. It would be a
mistake to regard the fiana as groups of deities, for Finn and his band were not gods but heroes,
mortal yet endowed with superhuman attributes. They were frequently in close contact with the
otherworld. The fiana of mythology, such as that of Finn mac Cumal and his band, apparently had
purely human prototypes in Celtic society. They were groups of young warriors who, for a variety
of reasons, were unable to fit comfortably within the precisely defined pattern of tribal life. As
such they were free of the normal obligations due to their respective tribes. A great part of their
activities was devoted to hunting and mercenary warfare. They were, in fact, a form of mobile
army whose allegiance could be granted temporarily to any ruler who had immediate need of
their services. In this way they have sometimes been conceived of as defenders of Ireland against
Norse attacks, but this is clearly a later interpolation. The human fiana may very well have taken
part in the historically attested Irish raids on Roman Britain.
As the hero of the tribe was basically human but was a magnified ideal so were the mythological
fiana bands of human warriors whose exploits were similarly magnified. Many of their hunting
and fighting expeditions were set in magical environments. Frequently they ventured into the
Celtic otherworld, into the sid of one of the gods and across the sea to the Isles of the Blessed. They
fought on the side of the gods, particularly as allies of the Tuatha De Danann, against their
enemies. Their genealogy often included ancestors among the gods, Finn, for example, having
ancestors among both the Tuatha De Danann and the Fir Bolg. In their persons they possessed the
attributes expected of the tribal hero, bravery and loyalty, skill in fighting and the more cultured
arts, particularly poetry. Ossian, the son of Finn, after whom the Ossianic Cycle is named, was
perhaps the greatest poet of them all.
The hero, therefore, was human. He had superhuman powers but not enough to prevent his being
wounded in his encounters with enemies. Being mortal the hero had to die although, as in the case
of Finn who lived to be two hundred and thirty, his life-span was sometimes superhuman. In sum,
the hero was the magnified ideal of the Celtic warrior aristocracy.
THE CELTIC OTHERWORLD
After their defeat the Tuatha De Danann in popular tradition left the land of Ireland. Some of the
survivors went underground
to take possession of the side, natural mounds and tumuli of prehistoric Ireland. Within a sid a
whole supernatural world could be encompassed. Other gods went under the sea where lay Tlr jo
Thuinn. The Land under the Waves'. Others voyaged westwards over the sea to Tir na nOc, the
'Land of Youth', or Mag Mell, the 'Field of Happiness', imaginary islands towards the setting sun.
However it was conceived, the otherworld of the Celts was a place of supreme happiness. All the
yearning of the Celtic soul for a Golden Age seems to have inspired the poets in their descriptions
of Tir na nOc, or the side. Time ceased to have terrestrial meaning, a minute in a sid might be the
equivalent of several mortal years, a period of days in a sid might be only as long as a minute in
the human world. As soon as one of Bran's companions, in returning to look at their homeland
after a sojourn in the otherworld, set foot on land he turned to ashes. To them it seemed that they
had been away for only a year, yet it had really been centuries.
In the otherworld the Celtic vision1 of mortal perfection is idealised. The land was rich in food
and the delights of nature. No unpleasantness existed, neither in nature nor in man. Music,
feasting, love-making and, proper to the ideal of a warrior-aristocracy, even fighting were
unlimited and devoid of any sense of satiety. All were immortal and if wounds and death resulted
from battle, on the following day the wounds were healed and the dead restored to life. And so it
continued into eternity.
This was a land of magic, ruled over by the dispossessed gods
and inhabited by supernatural beings. In the myths, however, man is sometimes pictured as
entering this world either on the invitation of a god or goddess or by force. In particular, the Celtic
heroes were invited to help perhaps the ruler of a sid against an enemy in return for the love of a
divine woman. Again, there are stories of men forcing their way into the side to steal the treasures
of the gods for the benefit of man. There several such stories woven around the theft of a magic
cauldron of plenty or of magic cattle. As in many Celtic myths the ideal is magnified and this is
clearly .the significance of the idealised picture of the Celtic otherworld.
In contrast with the delights of Tir na nOc, there was also an otherworld in which' fear rather than
bliss was predominant. The domain of giants, such as that of Ysbaddaden in the tale of Culhwch
and Olwen, or the kingdom of Scathach surrounded by phantoms and horrors in the Cii Chulainn
epic may be cited. It is difficult to reconcile these two apparently contradictory concepts of the
other-world but a simple explanation is possible. If a Celtic hero was pictured as proving his
valour against supernatural forces the myth would tend to exaggerate the horror in his difficulties.
If he was invited into the world of the Tuatha De Danann as a guest or as an ally the supernatural
delights of that world would also be emphasised. Clearly a hero could not have proved his valour
in a land of plenty peopled by divine and gracious beings, but he could have done so in a land of
demons.
The Feasts of the Celtic Year. There were lour main feasts in the Celtic year. The year began on
what is now the first of November with the least of Samhain. Three months later on the first of
February was Imbolc followed by the (east of Beltain or Cetshamain on the lirst of May. The fourth
least was that of Lughnassah on the first of August. Of these four Samhain and Beltain were the
more important and in the myths many important events took place on those days.
The beginning of the Celtic New Year was a particularly important event and the mythological
cycle contains in its many references to Samain evidence of ritual acts which took place at this
time. On the eve of the least, time appeared to belong neither to the old year nor to the new. There
was a feeling that this lack of distinction in time was matched by a similar indistinct boundary
between the world of man and that of his gods. Although man had taken possession of the land
after their defeat the Tuatha de Dannan were still powerful and could affect man's welfare.
Whereas the mythical heroes of the Celts could venture bravely into sidhe to meet their gods
either as allies or enemies, the ordinary people felt less sanguine about the possibility that on the
eve of Samhain the people of the sidhe left their domain and wandered in the world of man.
Furthermore the beginning of the year was a solemn event, coming as it did at the beginning of
winter, to a people whose agricultural economy was still liable to failure.
The origins of the feast may remount in time to the pre-Celtic period. In the Mythological Cycle
the people of Nemed were forced to render to the Fomorians on this day two-thirds of their milk,
their corn and children. Allowing for exaggeration this seems to refer to a distant memory of a
considerable offering of agricultural produce and perhaps of human sacrifice too. Similarly, there
is an echo in the Dindshenchas the mythological geography of Ireland, of human sacrifices to
Crom Cruaich and hideous and terrifying ritual at Samhain in Celtic times. There are references,
too. to ordeals by fire and water, which are probably myths of human sacrifice. Filtering the
darkness and insecurity of winter the Celts, in common with other primitive peoples, felt at this
time of the year their insecurity in the face of the supernatural. The stories of attacks by hostile
supernatural powers and of sacrifices arc indicative of this insecurity and the need for
propitiation.
There is less fear in those myths of .Samhain centered on the union of male deities with a mothergoddess
figure. Such is the myth of the Dagda's union with the Morrigan by the River Unius and
with Boann. the goddess of the River Boyne. Possibly at this feast, too. there were rites performed
to ensure the fertility of the land during the coming year.
The feast of Beltain, possibly dedicated to the god Belenus. was
a happier festival. On the first of May both the races of Partholon and the Tuatha de Dannan
landed in Ireland. On this day fires were lit and the cattle were driven between them for ritual
protection. The people danced, probably in a sunwise direction and carried burning torches
around the fields, a form of sympathetic magic to aid the sun in his all-important role in an
agricultural economy. At this time of renewed hope and delight at the end of the winter there
were also fertility rites, possibly in honour of the Mother-Goddess.
The feasts of Imbolc and Lughnassah are less easy to interpret, Imbolc, on the first of February, has
been connected with the lactation of ewes, and. although the sheep appears to have had little
significance in Celtic mythology, its place in the economy of the Celts is well attested. It would
have been appropriate to celebrate a feast at a point half-way though the Celtic winter. In later
times this became the feast of Saint Brigid, a Christianised retention of a Celtic goddess of fertility.
Brigit. Lughnassah on the first of August, appears to have been connected with the god Lug. but it
was also in some way connected with fertility as shown by the association of mother-goddesses,
such as Macha, in the celebrations held on this day.
That the feasts of Samhain and Beltain were of considerable antiquity is suggested by the strongly
pastoral basis of the Celtic economy. Although the sun appears to have been invoked at Beltain,
the Celtic year had no solar orientation. There is nothing here of the solstice or equinox and one is
reminded of Caesar's comment that the Celts measured time by nights instead of days. The feast
of.Lughnassah with its more agrarian bias should, on this supposition, be later in its inception. Its
association with Lug. who. in turn, appears to have been introduced at a later date than, for
example, the Dagda, supports this hypothesis. It is possible that Lugnasad replaced an earlier
feast, possibly more simply a fertility festival. Although crop-raising figures little in the myths of a
predominantly pastoral society, it has to be remembered that primitive corn-growing had been
practised in Ireland as early as the Neolithic period. Perhaps the ordinary peasant farmer was
disregarded in the cult-practices which were primarily devoted to the well-being of a warrior
aristocracy. (brenna note: Boy this person knows little or nothing about the festivals)
THE GREEK AND ROMAN VIEW OF CELTIC RELIGION
Celtic Mythology contains invaluable evidence as to the beliefs of the Celts in the pre-Christian
period. At its greatest extent Celtic influence covered much of Western Europe and penetrated as
far as Asia Minor, but the mythology is strictly relevant only to the
Celts of the British Isles. There was an undoubted basis of common belief shared by all Celtic
peoples, and to obtain any evidence as to the beliefs of the continental Celts it is necessary to
consider both the opinions of Greek and Roman writers and the archaeological record. The
evidence of the classical writers is particularly valuable because, although fragmentary, it is a
contemporary record. Set against this, however, was their inability to view beliefs of other peoples
against anything but a classical background. They constantly sought parallels within the
framework of their own religious experience. Allowing for this their evidence is valuable, if at
times apparently in conflict with that derived from mythology.
Caesar spent ten years in Gaul at a time when that part of Europe was being brought fully into the
Empire. Before his time Greek and Roman influences had been entering the country and the
attitudes of the Celts, particularly among the aristocracy, may well have been modified as much
by classical belief as by the material imports. Caesar's evidence is, nevertheless, of considerable
value. He said that the whole people were devoted to their beliefs and stated that Mercury was
worshipped more than any of their other gods. This is supported by the archaeological evidence
from Roman Gaul whence over four hundred inscriptions and more than three hundred statues
survive. After Mercury, Apollo, Mars, Jupiter and Minerva were worshipped and the Celts held
beliefs similar to those of other people; Apollo was a healing god, Minerva a goddess of
craftsmanship, Jupiter a heavenly ruler and Mars a war-god. Mercury emerges as a chieftain-type
god, the inventor of all (hearts, the presiding deity of commerce and guardian of travellers. Caesar
also referred to Celtic belief in descent from Dis Pater.
It would be easy to dismiss Caesar's evidence as inaccurate, but remembering his long stay in Gaul
and the accuracy of so much of his Gallic War it is obvious that his opinions are not so obviously
incorrect. In the first place he did not concern himself with the native name for Celtic deities but
equated them as closely as possible with his own gods. It is unlikely that Mercury and the other
Roman gods were worshipped by name in pre-Roman Gaul and Britain and it would appear that
reference was being made to Celtic deities. It is unnecessary to attempt a complete identification of
Roman with Celtic gods. Irish mythology shows that the male gods were regarded as
omnicompetent, father-figures, warriors and poets. It would have been easy for a Roman to have
interpreted any of these individual functions in terms of a single god of his own pantheon. It is
possible that different tribes would have emphasised some particular attribute of their tribal gods
at different times according to their ritual needs. Caesar could have equally misinterpreted the
function of the Celtic goddess, although it is inexplicable how he could have completely
overlooked the cult centre-d on Celtic fertility-goddesses whose existence is so well attested in
epigraphy. Perhaps Caesar was drawing his evidence from those tribes who had received the
greatest classical influence. What might have been true in the time of the C'elts in southern Gaul in
the first century BC would not necessarily have been applicable to the insular Celts.
Lucan in his Phursalia refers to three deities. Telltales, Esus and Taranis to whom sacrifice
respectively was offered by drowning, hanging and burning. Attempts have been made to equate
these deities with Mercury, Mars, Jupiter and Dis Pater. It has also been suggested that in prc-
Roman Gaul the C'elts worshipped a single omnicompetent god who, after contact with classical
influences, was conceived of as a number of specialised deities. This appears to oversimplify the
problem. In Roman Gaul, Spain and Britain the equations belween Celtic and Roman gods was not
always consistent. A Celtic Cocidius might be equated with both Mars and Silvanus at the same
Roman fort and does not suggest the existence of specialised Celtic divinities. In discussing the
Celtic gods in the insular mythology it has been shown thai, with few exceptions, Celtic gods were
omnicompetent deities with little of the specialist in their make-up. It is probable also that wilh a
few specific exceptions such as Lug. worship of individual deities was confined to restricted areas,
probably coterminous with some tribal or other area. Archaeological evidence shows that Esus
was worshipped in northeastern Gaul and although similar evidence for the worship of the Gallo-
Rornan Telltales and Taranis is not great it is more widespread. Undue prominence has sometimes
been given to Lucan's reference and it is now obvious that the triad, Esus, Taranis, and Teutates
were either manifestations of a tribal deity or simply a local triad. The name Taranis means
'thunder' and Teutates is cognate with Tuatha, 'people', epithets which might have applied to
almost any tribal god. In another passage Lucan describes the Gaulish Ogmios from whom may
have been derived Ogma, the champion of Irish mythology.
The setting for worship is sometimes referred to in Greek and Roman writers. During the Roman
period worship was formally organised in properly constructed temples and although there is
evidence to suggest that some form of built 'temple' may have been used in the period of Celtic
independence the main ritual activity of the Celts was conducted in the open air, in woodland
clearings or by lakes, rivers, streams and springs. A writer in the fourth century B.C. refers to the
existence in Britain of a magnificent circular temple dedicated to Apollo. It is difficult to
understand this reference. Perhaps Stonehenge or Avebury is intended but the original use of
these sites dates to the Early Bronze Age, at least one thousand years earlier, and the allusion to
the sky-god is obscure. The barbarism of certain Celtic rites is brought out in their writings by
Caesar, Tacitus, Lucan and others. Caesar states that human sacrifices were made by burning, the
victims placed in huge images, and other writers frequently refer to blood-stained altars and the
like. Allowing for literary licence there seems to be no doubt that the Celts practised human
sacrifice, perhaps not as a frequent part of their ceremonial, but certainly in times of trouble and
possibly, in the earlier period at least, at certain annual ritual gatherings. This helps in the
interpretation of various myths involving death by fire or burning. Similarly, there are many
references to the offering of human heads to the gods, and both the archaeological and
mythological evidence provide comparable evidence. The head of Bran and Cu Chulainn's
juggling with human heads may be cited. More frequent were the
animal sacrifices, some of which were substitutes for earlier human sacrifices.
It is from Latin writers, particularly from Caesar, that most of present-day knowledge of Druids is
derived. The Druids were the holy men of the Celts. In them was vested the responsibility for the
ritual welfare of their people. As the dividing line between ritual and secular was finely drawn
and sometimes indefinably drawn, the Druids held considerable power in most spheres of Celtic
life. In addition to their priestly duties they were also judges and teachers. As judges they were
able to enforce their decisions by excommunication of the guilty and the resultant deprivation of
tribal protection. As teachers their influence was strong among the aristocracy whom they
educated.
Powerful in their organisation, their secular influence was immense but in the present context
reference to their ritual functions is more apt. All ceremonial observances were naturally under
their control. In them, too, rested the ritual lore of the Celts. This was not written down but had to
be learned by rote during the long training of the Druid. In Ireland, at least, it appears that regular
colleges of Druids existed. They were so well organised and the training given extensive enough
to include non-ritual accomplishments that it was possible in the early days of Christianity for
their conversion to Christian monastic establishments. In them the traditional love of learning
continued and aided the preservation of Celtic Mythology which was ultimately committed to
writing.
In the discussion of the mythology of the insular Celts an attempt has been made to indicate the
nature of belief in the deities worshipped. Some amplification of the full nature of Celtic belief
may be obtained from a study of Greek and Latin writers. According to Caesar the Druids taught
that their souls did not die but passed at death into other bodies. Their belief in personal
immortality was so strong that the Celts had no fear of death in battle. But this
Druidical teaching of the after-life led some classical writers to connect it with the Pythagorean
doctrine of metempsychosis, Diodorus Siculus writing, 'the Pythagorean doctrine prevails among
them, teaching that the souls of men are immortal and live again for a fixed number of years
inhabited in another body'. The imputation of such a sophisticated concept to the Celts is one
which cannot stand careful study. It is likely that the Romans could easily have confused true
metempsychosis with Druidic teaching. Lucan recognised the profound differences of belief
between Romans and Celts, but neither he nor any other ancient writer mentioned the basis of
metempsychosis common to Pythagoreanism and other beliefs, the expiation of sin in other bodies
after death until complete perfection is attained. Indeed there seems to be no evidence for a Celtic
belief in retributive justice in the next world, no Hell, only an indeterminate land of the blessed.
These remarks by Diodorus Siculus and others cannot be completely rejected and, although
imperfectly understood today, some belief, no matter how vaguely it resembled true
metempsychosis, may have been held. Some such similar belief may be hidden in the myths which
tell of shape-shifting, such as those centred on Badb Catha, the Raven of Battle. Finally, there are
frequent allusions to the Celts' use of representations of their deities. It is shown below that very
few Celtic anthropomorphic representations are known prior to the assimilation of classical
influences. Caesar speaks of images to Mercury and other writers mention crude figures, generally
of wood. References of this type date to as early as the third century B.C.
THE EVIDENCE OF ARCHAEOLOGY
In this section an attempt is made to interpret the archaeological evidence derived from Celtic
Europe in prehistoric and Roman times in terms of Celtic mythology.
Pre-Roman Evidence
Although in pre-Roman times the Celts, with the exception of those subject to strong classical
influences, appear to have worshipped in sacred places as opposed to formal buildings there are a
number of sites dating from the Celtic Iron Age both on the continent and in the British Isles. In
Britain a wooden-built 'temple', similar in plan to the later stone-built Romano-Celtic temples was
discovered at Heathrow in Middlesex and is believed to date from the third century B.C. Under
the Romano-Celtic temple at Frilford in Berkshire a small Iron Age shrine appears to have had
affinities with earlier British Bronze Age ritual sites and cannot, on present evidence, be accepted
as typical of Celtic practice. Continental sites have also revealed wooden-built structures, such as
the first century B.C. circular roofed building at St. Margarethen-am-Silberberg. An open-air ritual
site surrounded by an earthwork in the Kobener Wald contained at the centre a very tall wooden
post set at the centre of a raised area. This site, known as the Coloring, appears to date from the
sixth century B.C. and would have served as a ritual centre in which a large congregation could
have been accommodated with room for such activities as ritual games and the like. It has been
suggested that some of the sites at Tara and elsewhere in Ireland may have resembled the
Coloring in function as well as in physical appearance. In this connection the reference to a
circular temple in Britain to Apollo by a writer of the fourth century B.C. is apposite.
Zoomorphic Representation
In the art of the Celts in pre-Roman times there is frequent reference to animal motives and much
of this can only have been ritual in intent. Among the animals which are well represented in the
metal-work of Iron Age Britain is the boar, as for example on the Witham shield, the boar's head
from Banffshire and the helmet crests and numerous small votive boars. On the continent large
stone sculptures of boars are known from Iberia and generally associated with hill-forts of the
Celtic period. The bull figures in similar environments and the fine sacrificial bull on the base
plate of the Gundestrup bowl may be cited as examples of the use of this animal in Celtic
inconography. The importance of the bull in the predominantly pastoral economy of pre-Roman
times is immediately obvious and the participation of cattle in the ceremonies of Beltine, at the
election of a king at Tara and in their sacrifice at Bron Trograin, the August festival, links the
archaeological with the mythological evidence. More obviously ritual are the three-horned bulls
such as that from Maiden Castle. Dorset,
and the Tarvos Trigaranus of Roman Gaul, paralleled by the three-horned Gaulish boar.
The White Horse at Uffington in Berkshire, cut into the chalk of the hillside and probably dating to
the Iron Age, is perhaps the most dramatic representation of the horse in Celtic times. This animal
is closely connected with the cult of Epona, a horse-goddess, shown in some Gaulish statuary as
seated on a horse. In time there may have been some confusion between the goddess and her
horse and the deity equated with the animal. Inscriptions in the Roman period show that the cult
of Epona was widespread and stretched from Spain to Eastern Europe and Northern Italy to
Britain. A similar goddess may be identified in some aspects of Irish goddesses such as Macha of
Ulster and Medb of Connacht and Rhiannon of the Welsh tradition. In Ulster there is evidence of a
symbolic union of a new king with a mare representing the fertility of earth. The horse-goddess
emerges as another manifestation of the mother-goddess, a protectress of the dead no less than the
living as is suggested by the embossed horses on the Aylesford funerary bucket in the
archaeological record and in the three red horsemen from the kingdom of Donn, lord of the dead
in Irish Mythology.
Anthropomorphic Representation
It has been sometimes suggested that the Celts were incapable of satisfactory anthropomorphic
representation and this has been held to account for the apparent lack of human figures in pre-
Roman iconography. The literary evidence tells of images, such as Caesar's reference to the many
images of Mercury. The transitional period between the Late Bronze Age and the Iron Age in the
British Isles and Northern Europe has revealed a number of cult-figures, some quite small but
others more than life-size. That wooden figures were perhaps frequently used in Celtic times is
possible as the literary evidence suggests and as is shown sparingly in the archaeological
evidence. The pre-Roman sculptures of Gaul and Ireland, the coin evidence and a limited corpus
of bronzes, proves that the Celts were able to portray the human - or divine - figure. Any apparent
paucity of such representation in pre-Roman times might possibly be attributed to a reluctance to
portray any deity in the same way that gods were rarely mentioned by name in swearing oaths.
Much of the sculpture from Gaul was influenced by foreign traditions, Greek and Etruscan. In the
Rhineland anthropomorphic figures are pictured on pillars and wearing 'leaf-crowns', similar in
some respects to the head-dress on the head of the Aylesford bucket. Cruder figurines are also
known such as the stone figure from Stackach, Wiirttcmberg, and a small clay figurine from Co.
Antrim. Iberia and Ireland have both produced small bronze figurines wearing crescentic headdresses.
The three-faced head of stone from Corleck, Co. Cavan, has parallels in Roman Gaul and
is another example of the Celtic devotion to its triads.
It is difficult to equate the majority of the anthropomorphic figures of the pre-Roman period with
individual deities. The hillside figure of a naked man wielding a club at Cerne Abbas in Dorset
may represent a deity, perhaps the Dagda himself. An important exception is Cernunnos, the
horned god, who is pictured with other deities on the Gundestrup bowl. Squatting in a pose
known from south Gaulish sculpture, he is pictured holding a tore in his right hand and grasps a
ram-headed serpent in his left. He wears breeches and a tunic and a tore around his neck. His
horns are identical to those of a deer standing close by him. Perhaps the ritual significance here is
connected in some way with the cycle of fertility symbolised by the shedding of antlers. Whatever
the significance of this deity his cult was widespread in tune, from a fourth-century B.C. rockengraving
in Northern Italy to Romano-Celtic sculptures such as the serpent-legged Cernunnos in
Cirencester Museum and elsewhere. In Ireland this horned god appears carved on a sandstone
block at Tara.
The other deities pictured on the Gundestrup bowl include the god with the wheel who may
perhaps be equated with Taranis. In Roman times his cult was wide-spread in Gaul and appeared
in Britain. Also represented on the bowl are scenes in which sacrifices are being made and ritual
processions are taking place. There is a contrast to be drawn between the large, tore-wearing busts
of the deities and the smaller human figures and animals, some of which can be interpreted as
sacrificial. The whole bowl, although Celtic, was found in Jutland and had been dismantled
and deposited in a bog as an offering, and presumably was itself an important cult-object.
Other Artifacts
In addition to human and animal sacrifice the Celts are known to have made other offerings to
their deities. Throughout the area of Celtic influence in Europe there is ample evidence of the
deposition in streams, rivers and lakes of valuable objects. The Gundestrup bowl has been
mentioned as a single offering but at Llyn Cerrig Bach in Anglesey deposits of valuable metal
objects were made over a period of time. The close connection of the Druids with Mona is
significant. It is known from contemporary sources that the Celts on the continent dedicated to
their
gods the spoils of war and evidence similar to that of Llyn Cerrig Bach is known from La Tene and
elsewhere.
The tore appears on the Gundestrup cauldron and on several Romano-Celtic sculptures as well as
being mentioned in Irish mythology. There exist many splendid tores of bronze and gold,
including the beautiful examples from Broighter, Co. Derry and Snettisham, Norfolk. They appear
to have been some form of amulet, perhaps serving a purpose similar to that of the votive wheels
of Britain and Gaul.
Objects accompanying burials are proof that the Celts believed in some form of personal
immortality. Grave furniture was provided according to the status of the deceased and varied
between
the elaborate chariot burials of the Marne and Yorkshire to the simple peasant burials with their
frugal joints of pork. In between, the members of an intermediate class were provided with the
armament and finery appropriate to their rank. The strong Celtic belief in a future life as shown in
contemporary literature is supported by the ample evidence of Iron Age burial rites.
Romano-Celtic Evidence
Archaeological evidence dating from the period of Roman occupation of Celtic areas must be used
sparingly to amplify that of mythology and pre-Roman archaeology. It is immediately obvious
that Roman influence would have been strong and, although the basic beliefs of the Celts in their
deities may not have changed significantly, there is no doubt that they
would have been modified to a degree commensurate with the degree of Romanisation absorbed.
This can be seen in the proliferation of Romano-Celtic altars, inscriptions and sculptures and of
Romano-Celtic temples. The change is well epitomised in the replacement by the Gallo-Roman
'Jupiter-Column' of the simpler wooden ritual posts which once stood at the Coloring.
The epigraphic evidence is valuable even though the bulk of it might appear to be negative. It is
seldom possible to equate the dedications with the figures of mythology. An exception is Mabon
who is the Maponus of dedications and classical reference. Among the large numbers of
inscriptions there is a high proportion of single dedications and of very small groups of
dedications restricted to one place. Many of the inscriptions and altars must have been
dedicated to very minor deities, genii loci, rather than to full-scale tribal gods or mothergoddesses.
The dedications to Coventina in Northern Britain, spirit of a sacred well, and to similar
presiding deities of streams, rivers, mountains and other natural features in Britain and the
continent do not so much offer proof of a pre-Roman deification of such natural features as the
adoption in Roman times of the Roman trappings of a popular cult. It is not necessary to assume
that such popular cults were so highly organised before the adoption of such elaborate aids to
devotion, although the basic elements of reverence must have existed hitherto in a vaguer form.
On the other hand the distribution of Romano-Celtic inscriptions within a limited area, such as
those to Belatucadrus or Cocidius in Northern Britain, is suggestive of the cult of a tribal god. In
an area of military occupation, however, the existence of troops from other parts of the Empire
complicates to a degree not so evident in the more civilised provinces the interpretation of the
epigraphic evidence. On the whole a study of the inscriptions supports the
belief that the Celts worshipped their local tribal gods. Local goddesses were also worshipped but
it has been shown that Epona enjoyed a more widespread devotion. More apparent is the large
corpus of inscriptions dedicated to the Matres, the triad of fertility-goddesses whose cult
embraced most of Gaul and Britain.
A further complication in the interpretation of the Romano-Celtic evidence is apparent when the
inscriptions include dedications to Celtic linked with Roman gods. This interpretatio romana is
seldom consistent as a single Celtic god appears to have been identified with several Roman, even
in the same place. The bulk of epi-graphic evidence is to be found in the Romanised parts of the
Celtic areas, either in civilised Gaul and Spain or in the military areas of Northern Britain and the
Rhineland where dedications to Celtic gods were made by soldiers, the majority of whom were
not natives of the region in which they served. In making their dedications they may well have
misunderstood the local deities whom they wished to honor. The Celts of Gaul, too, were
obviously influenced by Roman cult-practices as may be seen in the sculptures of their gods who,
although bearing Celtic names, frequently assume the trappings of a Mercury or a Mars.
The rapid spread and use of the Romano-Celtic temple was another symptom of Romanisation
applied to the ceremonial of native cults. It is not known whether or not this was a result of
Roman policy for, although native cults were allowed to continue provided that they were not in
conflict with Roman law, the Druids were suppressed in Britain as being a potential political
menace. Instead of being permitted to practise their ritual observances in secret woodland groves
the Celts may well have been encouraged to build a Romano-Celtic temple in a town or the open
countryside. This, together with the novelty of Roman trappings, could have accounted for their
spread. Although substantially built of stone and decorated in the Roman manner these temples,
with their central cella, either square, circular or polygonal in plan, with surrounding portico,
were not based on the classical temple. They sometimes attracted to themselves the classical
additions of a theatre and baths. At Lydney in Gloucestershire the temple-complex dedicated to
Nodens included a temple of basilica plan, together with baths, an inn and a long building in
which sick devotees slept in the hope of a nocturnal visit by the god. Dating to the first century
A.D. it exhibits the interesting amalgam of classical and Celtic ideas, more particularly as it was
probably the zeal of Irish immigrants into the region which made it possible. Nodens himself may
be equated with Nuada of Irish mythology and Nudd of the Welsh. The archaeological evidence
from this last phase of Roman influence in Britain is particularly valuable for, in addition to the
strong possibility of an identification of Nodens with Nuada and Nudd, there is ample evidence
that the devotees of Nodens accepted him as an omnicompetent god. He was a healing god, a
protector of fishermen on the River Severn and was associated with a fertility deity. In his temple
was a triple shrine, perhaps another instance of the triplication of a deity.
CONCLUSION
There is little doubt that Celtic mythology, particularly that of Ireland, tells of the gods of the
Celts. The myths themselves speak of Celtic belief in their deities and, although it is impossible to
be certain how strong was Christian belief at the time they were written down, it is possible that a
good proportion of this mythology is directly derived from the sacred lore of the Druids. In no
way do either the references to Celtic beliefs by Greek and Roman writers or the archaeological
evidence conflict with modern interpretations of the mythology. Provided that too rigid a
rapprochement is avoided all three sources may be made to provide material for the study of the
beliefs of the Celts. All the evidence points to the existence of comparatively localised cults and it
is rare to find deities worshipped over wide areas. The cult of Lug is exceptional. Place and tribal
names hint at his cult in Spain, Switzerland and Gaul as well as in Ireland. The restricted
distribution of Romano-Celtic inscriptions and the existence of eponymous tribal deities suggest
local tribal interpretations of chieftain-gods and mother-goddesses, although the latter frequently
enjoyed a wider distribution than those of male gods. The mythology itself cannot be taken as
evidence that there was a widespread belief in specific gods. This is not to say that similar gods
were not worshipped under different names among different tribal groups.
The strongly marked aristocratic nature of Celtic society in the days of independence suggests that
the mythology relates to the gods of the aristocracy and it is not certain either how far the ordinary
peasant shared in these beliefs, or how far he was allowed to participate in ritual observances. The
sorceress, Mongfhinn, to whom 'the women and common people addressed their prayers' is the
only figure in mythology who appears to have been definitely worshipped by the ordinary people.
The large number of single inscriptions from Romano-Celtic times may refer to similar popular
cults centred on very localised genii loci who were frequently associated with a more primitive
worship of minor natural features. Among the common people, too, there were many of pre-Celtic
descent to whom the cult-practices of earlier times may have proved adequate. To such people the
aristocratic gods of the Tuatha De Danann may have been too unapproachable, even if access had
been allowed them. It seems likely that the secret lore of the Druids would have been denied to
such people. Even the Celtic aristocracy seems to have been impressed by the burial places of
earlier inhabitants, so much so that they were brought into their myths. To the peasantry in close
contact with the soil such relics of earlier cults, in which their ancestors perhaps participated, may
have seemed more potent than the gods of their newly arrived overlords.
As part of the earliest European literature after Greek and Latin, Celtic mythology has a value
over, and above that of a source for ancient beliefs. In it is a rich store of priceless evidence for the
way of life of the Celtic aristocracy, their hopes and fears. It is an important part of the record of a
people who have made no small contribution to the European heritage, in no way diminished by
its lack of general recognition.
_________________ Мой девиз: один против всех, и всем несдобровать...
Вы не можете начинать темы Вы не можете отвечать на сообщения Вы не можете редактировать свои сообщения Вы не можете удалять свои сообщения Вы не можете голосовать в опросах
FAQ
Поиск
Пользователи
Группы
Регистрация
Профиль
Войти и проверить личные сообщения
Вход
